Подземный ход оказался почище тех, что рыли какие-нибудь средневековые вассалы. Так я, во всяком случае, полагаю. Он больше смахивал на газопроводную магистраль, сухую и ровную. Сначала мы шли под уклон, затем минут десять - по горизонтали, и наконец луч света нащупал основание винтовой чугунной лестницы.
- Держи. - Я передал Филе фонарик. - Свети всегда, свети везде.
По моему жесту лесничий все-таки что-то понял. Он остался на нижней ступеньке, освещая лестницу. Взяв наперевес карабин, я бесшумно двинулся вверх. Мои надежды были связаны с тем, что о существовании подземного хода знают лишь посвященные. А посвященным нет нужды запираться снаружи.
- А ты разве не слышала о ходе? - спросил я тихо обернувшись к Насте.
Слышала, но не думала, что это правда, - ответа она так же едва слышно. - Впрочем, наши благородные предки столько раз все перестраивали. Секретную комнату в библиотеке я обнаружила на старых чертежах. Тех еще, что пращур мой, Вацлав Димитриевич, вычерчивал. В западном крыле, казалось мне, тоже должна быть подобная комната. К симметрии он с трепетом относился. Но в чертежах она отсутствовала. А так я и не искала.
Мы поднялись на узкую чугунную площадку. Окованная железом дверь была прямо перед нами. "Вот она где, приемная зоотехника. - Я погладил Анастасию Андреевну по рыжим ее волосам. - Вот они, врата ада. Все правильно. В западном крыле поместья".
"Бог запретил людям и ангелам рисовать карту ада, очертаниями своими подобную фигуре сатаны, - прочитал я когда-то у Сведенборга. - Но известно, что самые мерзкие и проклятые области преисподней находятся в западной стороне".
Зоотехник
Дождавшись Филю, я подвергнул тщательному осмотру лишенную замка и ручки дверь. Вопреки моим надеждам она оказалась заперта.
- А постучаться? - предложил Филя. - Небось услышат!
Я постучал себя кулаком по лбу. Лесничий обиженно засопел.
- В том крыле потаенная дверь с обратной стороны подсвечником открывается, - высказалась Настя. - Филя, посвети-ка левее.
Не дожидаясь, когда великан сообразит, что от него требуется, Настя забрала у него фонарь. Ослабевший луч выхватил из темноты серебристого медведя, державшего в поднятой лапе чашу, залитую стеарином. Он был похож на кукольного официанта с подтаявшим пломбиром на подносе. Другая его лапа безвольно висела вдоль туловища.
- Да, - зачарованный искусной вещицей, произнес я рассеянно. - Твой предок любил единообразие. И определенно любил роскошные безделушки.
- Нет, - живо возразила Настя. - В другом случае - хорек. Но принцип, я думаю, тот же. Поздоровайся с ним.
- Что?
- Смелее, - ободрила меня Настя.
Я встряхнул медведя за свободную лапу, и дверь утонула в стене. Все произошло так внезапно, что Семен, стоявший к нам спиной у овального настенного зеркала, еще продолжал создавать расческой пробор, когда я, очнувшись первым, вскинул карабин. Мое безмолвное отражение Семен воспринял как игру собственного ума, ибо тут же попытался его стереть рукавом с зеркальной поверхности.
- Идиот, - фыркнул я. - Сядь на диван.
Сержант обернулся и, продолжая причесываться, медленно опустился на присутствующий рядом стул с гнутыми кошачьими лапами вместо ножек. Я думаю, он даже и не слышал меня. У него просто подогнулись колени.
- Ну, тогда на стул, - проявил я снисходительность.
Филя и Настя вошли следом.
Комната, довольно просторная, имела вид, по моим представлениям, английского клуба. Матерчатые, салатного оттенка обои были украшены портретами скакунов и рысаков, заключенными в тонкие металлические рамы. В промежутках на стенах были развешаны стеки, нагайки, хлысты и жокейские шапочки. Мебель, подобранная исключительно в тон, отличалась изяществом линий и отменной сохранностью. Бронзовая ваза в форме колчана с букетом стрел и старинной работы арбалет, нашедший место на персидском ковре среди композиции холодного оружия, удостоверяли принадлежность хозяина к племени стрелков по мишеням. О том же говорила и сама деревянная мишень с характерными отметинами, помещенная на дальней стене. Открытый футляр с кальяном и сигарная коробка на столешнице черного мрамора поверху такого же черного стола выдавали присутствие охотника до благородного курения. Словом, все в этом интерьере подчеркивало образ мужчины со вкусом. И очень мне желательно было на этого мужчину взглянуть. Но сначала я хотел обезопасить наши тылы.
- Обыщи-ка его, - попросил я Настю, не спуская с Семена глаз.
Танкист все еще пребывал в глубокой прострации, и обыск прошел без эксцессов. Настя выложила из его карманов на столешницу "Вальтер" Гаврилы Степановича и его же неиспользованную гранату. Своего оружия у Семена не было.
- Тебе брат ничего от меня не передал? - спросил я, наклонившись к нему.
- Чего? - промямлил сержант.
Почти без замаха я ударил его прикладом в ухо. Семен пошатнулся, но усидел на стуле.
- Забыл, что характерно, - пояснил я танкисту и добавил: - Я прямо сейчас могу тебе снести пол-черепа, и мне за это ничего не будет, усекаешь?
Он угрюмо кивнул.
- Филя!
Лесничий, разглядывавший на стене кирасу с вертикальной, будто на отутюженных брюках, стрелкой, вздрогнул. Видно, слух к нему постепенно возвращался.
- Лови. - Я бросил ему карабин и забрал со стола "Вальтер" с гранатой. - Где зоотехник с Паскевичем?
Сержант указал заскорузлым пальцем на боковую дверь, обитую, как и стены, бледно-зеленой материей и оттого сразу мной не замеченную.
- Останешься здесь, - взявшись за ручку, обратился я к лесничему. - Если этот поганец шевельнется, стреляй.
В ответ на мое пожелание танкист непроизвольно дернулся. Выстрел последовал незамедлительно. Пуля в щепки разнесла львиную лапу антикварного стула, и Семен оказался на полу. В "английском клубе" запахло гарью. Лесничий, клацнув затвором, выбросил стреляную гильзу, но сержант успел оценить серьезность его намерений и благоразумно застыл в позе кающегося грешника.
- Филя, - мягко сказала Анастасия Андреевна, - не стоит понимать все так буквально.
- Ты думаешь? - Я замешкался у двери, и она, словно щит наступающего воина, оттеснила меня в сторону.
- Что за бардак? - На пороге стоял высокий и прямой мужчина в белом. - Вы где находитесь?
Длиннополый медицинский халат, низко надвинутая шапочка и марлевая повязка позволяли видеть лишь его серые колючие глаза. Одним взором он окинул всю диораму и фыркнул, точно строптивый конь.
- Да, - подержал я его охотно. - Где мы находимся?
С десяток секунд ушло у нас на изучение друг друга, хотя меня больше волновала не его импозантная, как я убедился несколько позже, внешность, а следы крови на ветеринарных доспехах.
- Прежде всего с кем имею честь? - обратился он ко мне иронически.
- Да! С кем? - Дулом "Вальтера" я подтолкнул его туда, откуда он явился. - Кто вы, Михаил Андреевич Белявский?! Потерявший ли остатки этой самой чести на службе у христопродавцев алхимик? Ветеринар ли, возомнивший себя спасителем рода человеческого? Или же заурядный пожиратель детей? Где Паскевич?!
Отступая под моим напором в медицинский кабинет, он молча сверлил меня злыми глазами. Наконец-то я проник в их секретную лабораторию. Это была она, святая святых господ, ничего святого давно не имевших.
Настя больно вцепилась в мое предплечье. Смятение охватило ее, точно как и меня, в виду представшей картины. А увидели мы всего лишь кресло.
Пустое кресло.
- Он мертв, - раздраженно ответил академик на мой последний вопрос. - Я не считаю своим долгом, но - извольте. Коль скоро вы сюда попали, вы вправе требовать объяснений.
- Мы - вправе, - подтвердил я наши полномочия, покосившись на Анастасию Андреевну. - Эта девушка, сударь, приходится вам внучкой. Она ждет объяснений, как ждут их отцы и матери замученных детей. Они, конечно, рабы вашего сиятельства. Мы понимаем-с! Но все они - вправе!
Последние слова, не сдержавшись, я выкрикнул с болью и яростью.
- Хорошо же! - Сдернув с лица марлевую повязку, зоотехник человеческих душ презрительно рассмеялся. - Вы сами напрашиваетесь! А ведь вас уничтожат!
- Нас уже, дедушка. - Вглядываясь в его искаженные морщинами черты, Настя побледнела. - Ты это сделал. Ты убил своего сына и мою мать. Ты отнял жизнь у жены своей, Ольги Петровны. Теперь ты грозишь отнять у меня жениха.
Индифферентно он выслушал ее обвинения.
- Дай мне пистолет, Сережа, - обернулась ко мне Анастасия Андреевна. - Я сама. Это наше семейное дело.
Не смея перечить, я передал ей "Вальтер", и она прицелилась прямо в лицо зоотехнику. Еще мгновение, и грянул бы выстрел.
- Постой, - я опустил ее руку. - Где Захарка, доктор?
- С мальчиком все в порядке. - Сообщение Михаила Андреевича определенно отсрочило его кончину. - Операция не состоялась. Можете вернуть его домой, но сейчас он спит.
Обогнув Белявского, я раздвинул пластиковую занавеску. Мне открылась операционная. В атмосфере витал едва уловимый запах эфира. Я приблизился к пареньку, лежавшему под бестеневой лампой. Мощный осветительный прибор бездействовал, отливая в сумерках голубоватым цветом своего никелированного диска. На цинковом столе были расставлены стеклянные банки с ярлыками, надписанными по латыни, а также разложены шприцы и полный набор хирургических инструментов. На лбу у меня выступила испарина, а ладони моментально вспотели. Сам по себе инструмент меня пугал не больше, чем штык в руках Тимофея. Но для чего совершались эти приготовления?
Пощупав на запястье мальчика пульс, я убедился что он жив. Рядом с ним покоилась кислородная маска, от которой тянулся резиновый шланг к баллону с вентилем. Вся голова Захарки, обритая наголо и смазанная какой-то темной гадостью, ощетинилась вживленными под кожу тонкими, словно иглы, электродами. Подсоединенные к ним разноцветные провода уползали в какие-то осциллографы и прочие приборы, контролирующие, надо полагать, жизнедеятельность организма в ходе операции. Некоторые устройства напоминали реквизит научно-фантастических фильмов. Особенно те, что похожи были на телевизоры, укомплектованные странной клавиатурой с латинскими буквами. Если о низкочастотных генераторах, преобразователях и усилителях слабых импульсов я мельком слышал в чуждой мне компании радиоманьяков, проявить интерес к увлечению которых я мог разве что после третьей бутылки рома, то о том, как выглядит компьютер, даже не догадывался.
Заметил я и придвинутые вплотную к соседней стене четырехколесные носилки с чьим-то телом, окоченевшим под накрахмаленной простыней. Подняв ее за уголок, я обнаружил заведующего клубом. Паскевич лежал на животе, прислушиваясь к резиновой подстилке. Я перевернул его на спину. Для этого мне пришлось расстегнуть ремешки, обхватывавшие его запястья и щиколотки.
Голова генерала была по самую шею туго обмотана марлей, отчего он смахивал на Христову невесту. Лицо Паскевича исказила безобразная гримаса. Зубы его намертво впились в какой-то каучуковый брусок. На полу валялся шлем, похожий на те, в каких щеголяли первые авиаторы: металлический, но обеспеченный кожаными ушами. От шлема тянулись такие же разноцветные провода, как и от головы мальчика, и они были подсоединены к той же футуристической электродоилке. Наклонившись, я обнаружил, что вся изнанка шлема была сплошь усажена короткой стальной щетиной. Только величайший инквизитор мог сотворить похожую штуковину. Испанский сапог с ней рядом не стоял. Тот, на кого надели бы эту каскетку, мог отречься, я полагаю, даже от собственного имени. Поискав пульс на запястье Паскевича, я обратил внимание на едва заметный след внутривенного укола. Пульс я, разумеется, не нашел. И без того было ясно, что заведующий клубом давно отбросил копыта. "Ну что ж, в известном смысле они сняли грех с моей души", - подумал я тогда, помню, с облегчением.
"Нас посмертно увольняют", - сто лет назад признался мне Паскевич. Если б его не "уволил" академик, мне пришлось бы взять на себя эту гуманитарную миссию. И, ей-богу, я бы взял ее. А так мне осталось забрать мальчика, освободив предварительно его голову от электродов. С Захаркой на руках я вышел к родственникам.
В их отношениях мало что изменилось. Настя, вздрагивая от ненависти, держала собственного деда на прицеле. Ветеринар же, сидя в кресле, зачехленном рыжей клеенкой с плохо затертыми пятнами крови, смотрел прямо на нее. Эти-то пятна и привели меня с Анастасией Андреевной в состояние оторопи, когда мы только вошли.
- Всего пять часов назад бегал таким живчиком и поди ж ты! - обратился я к Михаилу Андреевичу. - Но точка на вене подозрительная.
- Укол, - равнодушно ответил Белявский. - Местный наркоз. Не те уж годы, чтоб ложиться под общий. Сердце могло не выдержать.
- А так - выдержало?
Задетый моим язвительным замечанием, ветеринар слегка нахмурился.
- Нет. И так не выдержало.
- Нешто мы не понимаем, - подвел я черту. - Местный наркоз. Пустыревский, одним словом. Коля Плахин такого же отведал?
"В конце концов, это их внутренние разборки. - Я решил больше не касаться смерти генерала. - Даже если Паскевич до смерти надоел академику своими вечными понуканиями и тот отослал заведующего вместе с его неоперабельным раком в царство теней, меня это не касается. Наоборот, меньше проблем".
- Одеяло у вас есть? - обратился я заново к Белявскому.
- Не сочтите за труд наведаться в бельевую. - Его высокомерный подбородок указал направление на фанерный двухстворчатый шкаф.
Там оказались и свернутые байковые одеяла, и простыни, и наволочки с пододеяльниками. "Любопытно, кто в этом засекреченном отряде служит прачкой? - мысленно поинтересовался я, заворачивая спящего мальчика. - Не иначе как тот же Семен. Даром что он меня в проруби вызывался прополоскать. Палач, дворецкий - все в одном лице. Возможно, и повар. Но это вряд ли. Одержимые - народ неприхотливый: дерьмо готовы жрать, лишь бы не уклоняться от намеченной цели. Кстати, о цели".
- Ты не стреляй в него пока, - попросил я Анастасию Андреевну. - И как вы намерены были использовать мальчишку? В качестве донора? Вы ведь не генералу собирались продлить его бренное существование! Вы себе желали его продлить! Ваша деятельность вам куда важнее, чем суета поднадоевшего куратора! И вы упорно выбирали того из деревенских пацанов, чья ДНК устроила бы вас по каким-то параметрам, так?!
- Не совсем, не совсем, - усмехнулся Белявский. - К тому же вы оперируете понятиями, о которых понятия не имеете, извините за каламбур.
- Это вы оперируете, - отразил я его выпад. - Полагаю, то была ваша последняя операция.
- Вы серьезно так полагаете, зять мой? - На слове "зять" Белявский сделал заметное ударение.
Настя пошатнулась. Мы с ней поняли зоотехника одинаково.
- Кажется, товарищ намекает! - вырвалось у меня.
- К черту! - Настя нажала на спусковой крючок, и "Вальтер", подпрыгнув, хлопнул в ее руке.
Пистолетом она владела хуже, чем ружьем. Пуля пробила обшивку кресла рядом с лысиной Белявского. Отшвырнув пистолет, Настя выбежала вон из хирургического отсека.
Мальчик, завернутый в бурое одеяло, даже не шелохнулся. Его наркотический сон был глубок, точно Марианская впадина.
- Но мы отвлеклись. - Не выпуская мальчика, я подобрал пистолет. - А мы по-прежнему вправе, док. Мы по-прежнему вправе.
- Сигару? - Белявский выудил из халатного кармана плоскую сигарную коробку и ножичек. Аккуратно срезав кончик смуглой "гаваны", он достал и зажигалку в перламутровом корпусе.
- Ну, как желаете, - отреагировал он на мой отрицательный жест. - Ваше поколение не смыслит.
- Наше поколение не спит с женами своих детей, - заметил я ожесточенно. - И не ставит экспериментов на младенцах.
- Ну, не стоит за всех отдуваться. - Раскурив сигару, Михаил Андреевич погладил свой голый череп. - Итак, в вашем примерно возрасте меня занял исключительно дерзкий план. Сколь вам известно, кора головного мозга является высшим продуктом человеческой эволюции. В нейронных связях вы, как я догадываюсь, разбираетесь поверхностно?
- Вовсе не разбираюсь. - Блефовать я не стал.
- Именно в коре сосредоточены все благоприобретенные составляющие наших личностей, - продолжил Белявский свою лекцию. - Именно там скрываются все наши страхи, надежды, редкие счастливые мгновения жизни, разочарования - словом, все, из чего складывается наше "я" от момента сотворения жалкого зародыша с его безусловными рефлексами до развития полноценной самодостаточной личности, способной обрабатывать и анализировать информацию. Именно в разных участках коры запечатлеваются и откладываются, словно в личной библиотеке, все наши воспоминания. Какие-то, неприятные или пустые, мы отбрасываем на самую дальнюю полку, более не читая их, какие-то перелистываем без конца, будто затрепанную книжку любимого автора, какие-то достаем лишь по мере необходимости, точно справочник, дабы не повторять прежние ошибки. Скажем, затылочная доля коры сохраняет все зрительные образы. У вас как со зрением? Что-то вы прячете глаза.
Но я всего лишь прислушался к шуму за дверью.
- Неважно, - отозвался я, что можно было истолковать двояко. - Продолжайте. На слух я пока не жалуюсь.
- Так вот. Об идее. О том, каким образом перехитрить нашего сторожа.
- Сторожа?
- Агностики называют его душой.
"Так вот на что замахнулся тщеславный академик!" - Я глянул на него с недоумением и, вместе, с интересом. Идеалисты, упрямо идущие по сломанному компасу, всегда вызывают нездоровый интерес у российских мещан. Я - не исключение.
- Колонизация чужого организма? - усмехнулся я. - Здесь адский дух. Здесь адом пахнет.
Мое замечание нимало его не тронуло.
- До известного срока ничего сверхъестественного мне добиться не удавалось. Однако соображения были. Были соображения. И вот, изучая как-то в таежных краях нравы и обычаи телеутов…
Монолог Белявского нежданно-негаданно был прерван громкой нецензурной бранью, и сразу ударила длинная автоматная очередь. Михаил Андреевич поморщился. Я - насторожился. Сначала я увидел только Анастасию Андреевну на фоне широченной спины лесничего. Филя пятился, вытесняя Настю из смежной комнаты обратно в операционную. Примерно на уровне его плеча метался затылок Семена. Вся группа ввалилась в помещение и дружно отпрянула от двери.
- Где генерал?! - разорялся в "английском клубе" невесть откуда взявшийся Тимоха. - Где этот убийца и белом халате?! Прострочу гада, как выкройку!
Ударяясь о косяки, он шагнул в многолюдное хирургическое помещение. Ствол его ППШ, будто нос ищейки, обнюхал всю комнату и остановился на Белявском.
В мутных глазах Тимофея, должно быть, встали кровавые мальчики, когда он уговорил четвертную бутыль Гаврилы Степановича. И поскольку все было выпито, мальчики, должно быть, потребовали компенсации за нанесенный ущерб.
- Я тебя понял, гнида! - заорал рядовой танкист на зоотехника, дымившего сигарой в кресле. - Я понял тебя, Паскевич! Обрати внимание!
События последних суток менялись так стремительно, что я уже чувствовал себя героем какого-то очередного советского вестерна вроде "Неуловимые мстители возвращаются".
- Я его понял, - дружелюбно обратился ко мне Тимоха.