— Всякий дом примет тебя с радостью, — сказали восхищенные девицы, — лишь бы только не пропали твои песни.
Так и пошел по деревням веселый Лемминкяйнен, перебираясь из дома в дом, и где ни появлялся, там тотчас чародейством уставлял стол полными блюдами, свининой, маслом и кружками с пивом и медом. Стал он желанным для длиннокосых дев: везде ему был готов ночлег, куда ни повернет он голову — там ждет его поцелуй. Много было на острове деревень, но мало осталось там женщин, с которыми бы он не поразвлекся: сотни вдов огулял он, сотни девиц обольстил, и так три лета жил на острове в веселье, спеша в поздний час под очередной кров на радость девицам и на отраду вдовам.
Не порадовал Лемминкяйнен лишь одну старую деву, не найдя для себя в ней прелести, — уж задумывался он о дороге к родному дому, как пришла к нему старуха-девица с такими словами:
— Милый красавчик Кауко! Если ты меня не уластишь, то устрою я так, что застигнет тебя на обратном пути буря и разобьет твою лодку!
Но не пошел Ахти на забаву к той усохшей деве. А когда однажды ночью решил он навестить на прощание своих шалуний, то увидел в окнах мужей, что оттачивали топоры и мечи на погибель беспечного Кауко, — это старая дева открыла им глаза, как с дочерьми их, невестами и сестрами в свою усладу жил три года Лемминкяйнен. Понял тут Кауко, что на горе ему взойдет завтра солнце, и, не обняв на прощание милых девиц, поспешил к своей лодке. Вышел он к пристани, а лодка его уже сожжена — стал челн кучей золы и пепла.
Увидев, что не оставляют его беды, принялся Лемминкяйнен, соберя все свое искусство и мудрость, мастерить новую лодку, но как ни торопился, а едва-едва поспел к утру. Столкнул Ахти новый челн на волны и так заклял его:
— Как пузырь, скачи по гребням,
Как кувшинка, по теченью!
Пусть три перышка орлиных
И два черных от вороны
Станут челноку ветрилом,
Пусть тугой поймают ветер
Для суденышка худого!
Сел Лемминкяйнен у кормы и поник головой от печали, что не смеет больше оставаться здесь на радость кудрявым девицам и веселым вдовам. Тут на ранней зорьке вышли к берегу девы, увидели в лодке Ахти и заплакали на мысу от горя:
— Отчего ты покидаешь нас, Лемминкяйнен? Или мало тебе здесь женщин? Или стыдливы они с тобою?
— Нет, не стыдливы здесь девы, — ответил им с печалью Ахти, — сотни женщин мог я здесь брать, но запала в сердце мужей на меня обида, да и пора мне плыть к родному берегу, к земляничным полянам и лесным малинникам.
Тут наполнил ветер парус Лемминкяйнена, и поскакал челнок по волнам, а вослед ему несся девичий плач с мыса, покуда не скрылся берег из вида. Горевал и Ахти, видя, как тает на горизонте славный остров, — не о лугах и рощах печалился он: жалел молодой Кауко оставленных пылких дев, шаловливых своих подружек…
Быстро скользил с попутным ветром челнок по морю, но на третий день нагнала его внезапно буря, что послала ему вослед обойденная Ахти старуха-девица, — и разорвали хищные ветры борта у лодки, и подхватили Лемминяйнена пенные гребни. Но не утонул Ахти, богатырь из рыбацкого рода, не сломали его волны: день и ночь что есть силы плыл он по шумному морю и наконец увидел на западе землю. Ступив на берег, отыскал изнуренный герой неподалеку дом — там хозяйка пекла хлебы, а дочери дружно месили тесто.
Рассказал Лемминкяйнен доброй хозяйке, как день и ночь добирался он вплавь до берега через свирепое море, и попросил ее накормить и напоить усталого путника. Сжалилась над Кауко хозяйка — принесла масло и зажарила свинину, поставила на стол кувшин с пивом, чтобы вернулись к богатырю силы, а после дала ему лодку, на которой смог бы добраться Ахти до родных мест.
Вскоре прибыл Лемминкяйнен к милому берегу: увидел он острова и проливы, увидел отеческую пристань и одну из своих старых лодок, узнал сосны на пригорке и ели на холмах, но не увидел он своего дома — где стояли когда-то стены, там заветвилась черемуха, где был двор, там поднялись молодые ели, где виднелся прежде сруб колодца, там пророс можжевельник. Поднялся Ахти по берегу, где играл и прыгал в детстве, подошел к сожженному дому и горько заплакал на старом пепелище по родным — по тем, кого оставил здесь три года назад.
— Голубка моя, матушка, ты носила и вскормила меня! — зарыдал Лемминкяйнен. — А теперь прахом стало твое тело: в головах у тебя выросли ели, в ногах — можжевельник, у рук — ветлы! Вот награда мне, глупцу, вот мне, неразумному, воздаяние! Незачем было мне ездить в Похьолу, за черту туманной земли, не надо мне было брать с собой оружие и мерить с хозяевами мечи! За это погиб весь мой род и лежит теперь убитой мать!
Долго горевал Лемминкяйнен, долго бродил по заросшему двору и наконец заметил едва видный след в траве, едва приметную тропинку. Пойдя по этому следу, вышел Ахти к лесу и там, в глубине, в тенистой чаще, отыскал под скалой незаметную избушку, а в избушке увидел свою седовласую мать. Всем сердцем обрадовался Лемминкяйнен и прижал старушку к груди.
— Жива, родная! — воскликнул Ахти. — А я думал, что ты убита, и все слезы уже выплакал!
— Укрылась я в тайном месте, когда, ища тебя, злополучного, пришли с войною люди Похьолы, — сказала Лемминкяйнену мать. — Но сожгли они наш дом, опустошили двор, зарубили секирами жену твою Кюлликки и сестру Айникки!
Обнял крепче Лемминкяйнен матушку и сказал:
— Хватит горевать — выстрою я новый дом, лучше прежнего, и сумею отомстить племени Лемпо в Похьоле! Печальные были вести матери, но не такой был нрав у Кауко, чтобы отдаться без остатка горю.
— Долго же скитался ты у чужих дверей на далеком острове, — сказала мать. — Расскажи, сынок: как жилось тебе там?
— Хорошо мне там было, — ответил веселый Ахти, — мед там стекал по елям, молоко текло из сосен, из плетней сочилось масло, а по жердям струилось пиво! Остался бы я и дольше, да начали бояться мужи за женщин и девиц — будто бы терпели они от меня охальство, будто бы ходил я к ним по ночам. А я от них знай только бегал: боялся я тамошних женщин, как волк свиней боится, как ястреб боится кур! Пришлось воротиться, чтобы не навлечь напрасной кары.
28. Лемминкяйнен пытается отомстить людям Похьолы
Поставил Лемминкяйнен новую избу — не такую просторную, как отцовская, но на двоих им с матерью впору, — отстроил амбар и двор, выжег лесок под пашню и, окончив дела, стал томиться местью за свой изведенный род. Как-то утром на зорьке вышел он к лодочной пристани и услышал, как стонет уключинами его старый челн о том, что приходится ему лежать и сохнуть на катках вместо того, чтобы сойти на волны и отправиться с Ахти на войну добывать богатство и славу. Хлопнул Лемминкяйнен лодку по борту расшитой рукавицей и усмехнулся:
— Не горюй, сосновая, увидишь ты еще не раз сражение!
Пошел Ахти к матери и сказал ей, что настала пора собираться ему на битву, что владеет его помыслами одна только месть, и все его заботы лишь о том, как бы поскорее истребить негодный народ Похьолы. Пробовала мать и на этот раз сдержать Лемминкяйнена, говорила, что не время теперь сражаться с Похьолой — обернется ему затея гибелью или бесславным бегством, но вновь не послушался удалой Ахти: решил он твердо идти в поход и разорить злые селения Сариолы.
В подмогу себе, чтобы с копьем и мечом встал рядом в битве, задумал Лемминкяйнен позвать смелого Куру, бывалого товарища по битвам Тиэру.