Она легла, подставив нос солнечным лучам, и с удовольствием вытянулась. Потом докурила крепкую на вкус сигарету. Ситуация сложилась экстраординарная. Он был первым советским русским, с которым ей довелось встретиться. Она вытащила свою книгу из пляжной сумки и раскрыла наугад: забыла отметить место, где кончила читать. Хотя, подумала она, это уже совершенно неинтересно. Военный атташе в Вашингтоне. Он наверняка знает Ричарда Патерсона. Значит, чем меньше они будут говорить о Вашингтоне, тем лучше. Теперь, когда русский ушел, она пожалела, что согласилась на ленч.
Тапочки, которые он привез, не подошли. Он уже ждал ее у бара с бумажным пакетом в руках, когда она пришла с пляжа.
— Пожалуйста, примерьте. Тогда мы сможем погулять по кораллам после ленча.
Джуди примерила один тапочек и тут же увидела, что он велик.
— Вот дурак! — воскликнул русский. — Глупо, конечно, что я решил приготовить для вас такой сюрприз. Нужно было спросить. Они совсем не годятся. Сегодня же заменю. Я очень огорчен и прошу меня простить!
— Пожалуйста, не беспокойтесь. Так мило с вашей стороны заботиться обо мне... Ни за что не позволю вам ехать за ними. Я сама завтра поменяю.
Он взглянул на нее и пожал плечами, очевидно, он сердился на себя за оплошность.
— Вам нельзя отплывать далеко, — сказал он. — Там в рифах морские ежи, они совсем как сухопутные, но только ядовитые. Вам нужно приобрести тапочки.
— Если вы не прекратите, я вообще не войду в воду, — заметила Джуди. Разговор становился каким-то суетливым, а тема — слишком навязчивой, если ее не сменить, он может продолжить за ленчем.
Казалось, он читал ее мысли.
— Мне не следовало бы учить вас, — произнес он. Улыбка снова мелькнула на его губах, он дотронулся до ее руки, повернув в сторону незанятого столика у бассейна. — Сначала я угощу вас.
Официанты не торопились. Джуди уже обратила внимание на то, как непринужденно двигались здесь люди; не чувствовалось напряжения и вечной гонки, которая определяет темп американской жизни. Барбадосское безразличие ко времени ее не трогало, она спокойно ждала, пока подадут еду, кофе, ждала завтраки по утрам; ждала терпеливо и не думая раздражаться или выходить из себя. Она удивилась, увидев, что стоило человеку, сидевшему рядом с ней, поднять руку, как один из официантов сейчас же поспешил к нему.
Свердлов заказал двойное виски себе и ромовый пунш для нее. С неожиданным интересом и долей беспокойства она смотрела, как он залпом выпил свой стакан.
Появился тот же официант со вторым стаканом. Свердлов поднял его за ее здоровье.
— Я приучился к виски в Америке, — проговорил он. — Очень хороший напиток. Лучше водки.
Джуди не могла не съязвить:
— Разве это не измена?
— Государственная измена, — согласился Свердлов. — Если вы донесете нашим, меня отправят домой и расстреляют. Понравился пунш? Вы любите ром?
— Здесь нравится, — ответила она. — Совсем другой вкус. Наверное, его нужно пить при солнечном освещении.
— Да, солнце прибавляет прелести многим вещам, — заметил Свердлов.
Такого удовольствия он не получал уже много месяцев, больше, целый год. Что он говорил этой девушке, значения не имело. Он мог шутить, мог сидеть на слепящем солнце и говорить все, что придет в голову. В известных пределах, конечно. Она была хорошенькой женщиной, а сейчас, немного выпив, она выглядела уже не такой несчастной, как все то время, что он наблюдал за ней. Ее сдержанность заинтриговала его. Ей не хотелось разговаривать с ним — он заставил ее говорить, что ж, еще забавнее будет, когда она начнет делать вещи, которые не намеревалась делать. На оставшуюся часть недели он уже кое-что придумал. Экскурсия на другую сторону острова, морская рыбная ловля, ужин два вечера подряд в разных отелях: в одном делали барбекю, а в другом было кабаре.
— Какое красивое платье, — сделал он комплимент.
— Прошлогоднее. — Джуди предложила ему сигарету. Он покачал головой — предпочитает свои. — Я моментально собралась — и в аэропорт. Признаться, здесь просто чудесно. Такие милые люди.
— Приятнее, чем на других островах, — вставил Свердлов. — Вот что интересно в рабстве. Оно либо делает людей враждебными и агрессивными, либо отнимает у них силы, и тогда они становятся пассивными, легко управляемыми. Как здесь, на Барбадосе. Ямайцы совсем не такие.
— Что бы рабство делало или ни делало, это было отвратительно.
— У нас народ был в рабстве до тысяча восемьсот шестьдесят первого года, — сказал Свердлов. — Я задаю себе вопрос, как повлияло на нас крепостное право — этим должны заняться социологи. Кто-нибудь из умных американцев, которые знают много длинных слов, но ни одного ответа на свои собственные вопросы...
— Может случиться, — сказала Джуди, — что это их не заинтересует. А возможно, они скажут, что не написано ни одной диссертации на тему крепостного права по той простой причине, что с тех пор ничего не переменилось.
Он откинулся в кресле и рассмеялся.
— Неплохо. Вы хороший спорщик. Мне это очень нравится.
— Я почти ничего и не сказала, — промолвила Джуди. — Но, если вы тронете американцев или Запад, предупреждаю вас, я не останусь в долгу.
— Нет. — Он поднял руку. — Нет, мирное сосуществование. Так теперь принято. Пожалуйста, не объявляйте мне войны. — В его глазах, настойчивых и изучающих, она читала требование смотреть на него и уделять ему больше внимания.
— Я еще никогда никому не объявляла войны, — ответила она. — Я отношусь к тем, кто просто удирает.
— Ну да, — сказал Свердлов. — Вот уж не поверю. Я думаю, что вы будете смелой и прекрасной капиталистической героиней.
Он в первый раз услышал, как она искренне рассмеялась. Они ели за столом у самого края искрящегося голубого бассейна. Он пил виски стакан за стаканом и угощал ее вином, хотя ей совсем не хотелось пить. Духота стала невыносимой, потому что в этот час вездесущий бриз притих и пышущий жаром воздух застыл неподвижно. Большинство людей после ленча разошлись по своим бунгало отдохнуть, пара меленьких детишек плескалась в тепленькой водичке лягушатника рядом с бассейном, под боком у разомлевшей мамаши, прилегшей в тенечке. Вдруг Джуди почувствовала, что ее смертельно клонит в сон. Ром, вино, нестерпимая жара подействовали на нее так, будто голову налило свинцом. Заныло все тело.
— Пойду прилягу, — сказала она. — Сил нет, как устала.
Он встал и протянул руку.
— Извините, ради бога, за тапочки. Может быть, составите мне компанию за моим столом сегодня вечером?
— Только в том случае, если вы обещаете не извиняться снова за эти тапочки.
— Обещаю. Буду ждать за столом. Если только вы не предпочитаете поискать друзей у стойки бара: все канадцы с радостью захотят угостить вас...
— Нет уж, спасибо, — сказала Джуди. — Я приду в ресторан.
Он смотрел, как она уходит к себе по короткой лестнице, ведущей к домикам-бунгало. Он решил не ходить за ней. Подняв голову, за Джуди Ферроу наблюдала мать двух детишек. К ней присоединился муж; он пристраивался рядом с ней на лежаке и втирал масло для загара в свое располневшее тело. Свердлов сдернул рубашку и перешел на самый солнцепек. Откинувшись назад, он прикрыл глаза. Она ему нравилась: умная женщина, с чувством собственного достоинства. Его занимала ее сдержанность, хотя он невольно запутался в предрассудках, которые, как он прекрасно знал, глубоко засели в ее голове, ощерившись наподобие противотанковых заграждений. Таков уж был соблазн подкалывать и дразнить врага. Врага. На секунду он приоткрыл глаза и посмотрел прямо перед собой.