– Голос его скис. Он задумался и скоро ожил: – А вообще мне по фамилии кликуху дали. Из Генераловых мы.
– Мне нравится. Я буду звать тебя «мой генерал», можно? А ты зови меня «красивая», это так приятно...
Генерал закурил и задумчиво свел глаза к переносице, глядя на огонек папиросы.
– Знаешь, – проговорил он, – когда ты меня поцеловала тогда, я сначала решил, что ты бл... ну, дворовая, понимаешь?
– Ты хотел сказать блядь? – со спокойной улыбкой спросила Таня. – Так не стесняйся. Я не терплю только, когда матом дырки между словами залепляют.
Так открыто и по-простому сказануть не всякая может. А из уст гладенькой папенькиной дочки Генерал ни в коем случае не ожидал. Даже маленько подрастерялся:
– Словом, амара молодая... А потом смотрю на тебя, смотрю... нет, думаю... И все смотрю... А назавтра, когда у «Зенита» тебя ждал, ох и злился! Ну, думаю, динамистка! Ну, получила назад бим-боры свои драгоценные – и отваливай, что в гляделки-то играть было? И решил, разыщу тебя непременно, накажу... А потом думаю, стоп, что это я так раздухарился. Ну, накрутили мне хвоста, ну, потоптался по холодку, как фраер – всего делов! А как ты появилась, знаешь, я как оттаял весь. Тепло так стало... Эх, зацепила ты меня, красивая...
И дрожащей рукой налил себе еще коньяку. Лукавил он самую малость.
Таня подняла недопитый стакан.
– Теперь за тебя, мой генерал! Он вздрогнул. Капелька коньяка упала на потрескавшуюся краску подоконника.
– А я за тебя, красивая!
– Нет, сначала за тебя. До дна.
И Таня, залпом выпив, подставила ему свой стакан.
– То же самое. Теперь за меня.
Выпили и за Таню. Она придвинула табуретку к стене, привалилась
к ней спиной и взяла папиросу.
– Подкинь мне сумочку, будь другом. Рядом с твоим локтем.
Она достала свой «Эол» и побрызгала в папиросу. Генерал с любопытством следил за ней. В глазах его появился блеск.
– Это ты зачем?
– Приятнее, – сказала она, выпуская дым. – И не так потом табачищем воняет. Хочешь попробовать?
И она протянула ему дымящуюся папиросу.
– Косяк по кругу? – Он усмехнулся, взял папиросу, затянулся и сморщился. – Как в аптеке.
Сделав еще две-три неглубокие затяжки, она встала и потянулась, не упустив из виду, как он впился глазами в ее рельефно обозначившуюся грудь.
– Что-то я засиделась...
Он резко вскинул голову. В его взгляде было отчаяние.
– Как?! Погоди...
– Да я не в том смысле. Просто подвигаться хочется. Вон маг на тумбочке стоит. Может, станцуем?
– Ага, – выдохнул он с явным облегчением. – Что поставим?
– Рок какой-нибудь. «Дип Пёпл» у тебя есть?
– Обижаешь, начальник.
Он встал, открыл на полке ящик с кассетами, и, не снимая его, начал перебирать. Таня следила за его движениями сквозь дым.
В школе она не курила. После школы – другое дело, а иногда и дома, только не в своей комнате. Мать сама не вынимает сигарету изо рта и запаха не учует. А если и учует, то что? Пожмет плечами и отойдет, а на другой день Таня найдет где-нибудь на видном месте пачку обалденных сигарет. Такая вот у нее Ада! Вполне можно было бы расконспирироваться, хотя бы дома, но просто не хочется, по скрытности характера.
Он перекрутил найденную пленку на магнитофоне и включил воспроизведение. Понесся мощный, изысканный рок, с потрясающим вокалом Гилла-на и неповторимым органом Джона Лорда. Генерал еще не отошел от магнитофона, а Таня уже извивалась в ритмичном танце. Генерал встал напротив нее и, внимательно следя за ее движениями, начал их копировать.
«Пластичный, – подумала Таня. – Здорово у него выходит».
Когда эта песня закончилась, оба, раскрасневшиеся, плюхнулись на табуретки.
– Уф-ф! – сказал Генерал. – Ну ты даешь, красивая. Всю душу из старика вытряхнула. Таня прищурилась.
– Старика? И не стыдно тебе пенсионером прикидываться, в двадцать два-то года?
– Мне двадцать пять, вообще-то... А тебе?
– Почти шестнадцать, – чуть накинула Таня.
– Иди ты! – недоверчиво воскликнул Генерал.
– А ты думал, сколько?
– Ну, восемнадцать, девятнадцать... – Тут уж накинул он.
– Неужели так старо выгляжу?
– Нет, понимаешь... Повадка у тебя...
– Что, нахальная?
– Нет... взрослая... Ну, умная, что ли. Не шмакодявистая...
– Мерси.
– Я думал, ты работаешь уже, или в институте учишься. А ты... школьница, наверное?
– Угу. Как в песне. – И она стала напевать: – Я гимназистка восьмого класса...
– Пью самогонку заместо кваса, – подхватил Генерал приятным тенорком.
– Ах, шарабан мой, американка! А я девчонка, я шарлатанка, – закончили они хором и дружно рассмеялись.
– Давай еще подрыгаемся.
Таня встала и потянула Генерала за руку.
– Эх-ма, щас качучу отчебучу! – вздохнул он и вышел вместе с Таней на середину комнаты. Минуты через полторы быстрая вещь кончилась, и началась медленная. Таня любила эту грустную, пронзительную песню, хотя и не знала, как она называется:
– When the sun goes to bed, that's the time you raise your head... – подпевала она, положив ладони на плечи Генералу.
– Ого, и по-английски сечешь? – с восхищением спросил Генерал.
– Маненько ботаю, – весело отозвалась она.
Генерал хихикнул, думая про себя: «Эта сучка сама отчебучит».
Чарующая песня текла дальше. Они танцевали, почти не сходя с места. Таня обвила руками шею Генерала и плотно прижалась к нему. Она слышала, как учащается его дыхание, чувствовала, как упирается ей в живот набухающий твердый комок под его брюками...
Вдруг его лицо побледнело и перекосилось, и он легко, словно пушинку, поднял ее на руки и понес к матрацу.
Он медленно, бережно положил ее на полосатое покрывало к самой стенке. Она заложила руки за голову и молча, в ожидании, смотрела на него. Генерал навис над нею, оскалившись, с закрытыми глазами, цепенея. «Ну, горилла! – неожиданно пронеслось в Таниной голове. – Мне это надо?» Она поспешила отогнать непрошеную мысль.
Вдруг Генерал лицом вниз рухнул на матрац рядом с Таней. Лежал, не поднимая головы, молчал.
– Paint your face with despair... – выводил ангельский голос Яна Гиллана.
Таня ждала. Минуты тянулись. Она не понимала, что происходит. Закружилась голова – то ли от резкого эмоционального спада, то ли от облегчения. Она коснулась ладонью его затылка.
– Что, милый, что?
– Убери клешню, – прошипел он сквозь зубы.
– Что? – Краска ударила ей в лицо.
– Уйди, – сдавленно произнес он. – Прошу тебя...
Она перелезла через него, попутно выключив магнитофон, и в тишине прошла к окну. Такой пощечины не заслужила. Тут что-то не так. Бледная как стенка, она налила полстакана лимонаду, не спеша выпила, потом налила еще, подумав, добавила коньяку и, вернувшись к постели, присела на самый краешек.
Генерал по-прежнему лежал, уткнувшись лицом в подушку. Она поднесла стакан к его голове.
– Вот, миленький, выпей.
– Уйди, – глухо повторил он.
Тут она завелась. Поставила стакан на тумбочку и прилегла грудью на спину Генералу. Правой рукой она стала тихо гладить его затылок, уши, шею.
Он молчал, не поднимая головы.
– Тебе плохо? – еле сдерживая себя, чтобы сверху его не пришлепнуть, спросила Таня как можно ласковей.
– Н-нет, – еле слышно ответил он.
– Тебе плохо со мной, да?
– Нет-нет, – ответил он, уже громче.
– Тогда что?
Он молчал. Она приподнялась, сняла стакан с тумбочки и вновь поднесла к голове Генерала.
– Выпей, родной мой. Выпей, и все пройдет... – пел ее голосок елеем.
Он чуть повернул голову, покосился на Таню красным глазом, потом перевернулся, приподнялся, взял стакан из Таниной руки и жадно, запрокинув голову, выпил. Потом с силой швырнул стакан через всю комнату.