Тут все англичане и сам Далерус дружно и понимающе кивнули…
— Колониальные же притязания Германии — это необходимость территории, на которой можно выращивать масличные культуры для наших нужд.
— Возможно, это затронет сферы британского влияния, — задумчиво заметил Спенсер…
— Скорее всего, но… — ответил Геринг.
— Ну, это вполне естественно, — примирительно бросил Далерус…
И остальные тоже согласно кивнули…
— Однако важнее текущие проблемы, — напомнил немец, — и я подчеркиваю: важно, чтобы Германия вернула себе Данциг… Я клянусь честью офицера и джентльмена, что это — последняя территориальная претензия Германии в Европе.
Вряд ли можно было признать тут фельдмаршала искренним — если учитывать то, что Гитлер настраивал себя и окружающих на долгую войну в видах как минимум «Серединной Европы». Но вряд ли надо оценивать клятвы Геринга и как заведомо лживые. Он ведь очень хорошо подметил, что мир возможен, если Великобритания станет проводить чисто британскуюполитику.
А такая политика без войны отдавала бы приоритет политического и экономического лидерства в Европе Германии. Ведь даже без колоний она стала второй промышленной державой мира!
В такой Европе поляки и помыслить не смели бы о «знаковой» кастрации немца, потому что их быстро «кастрировали» бы самих на те же Познань и Силезию — как минимум.
Однако была ли тогда способна реальная Британия на действия в интересах Британии?
Геринг задал три прямых вопроса, начав так:
— Если господин Чемберлен предложил сегодня Германии переговоры, не привел бы этот шаг к его падению?
— Увы, ситуация такова, что пресса может представить общественности все в таком свете, что после этого кабинет падет, — вздохнул Спенсер.
— А если с таким предложением к нему обратимся мы, он примет его?
— Вероятно, да…
— А если будет созвана конференция для выяснения наших двусторонних проблем с учетом интересов Италии и Франции, согласится ли господин Чемберлен участвовать в ней без Польши?
Спенсер, переглянувшись с коллегами, признался:
— На этот вопрос мы ответить не можем…
Что же получалось? Протягивая руку мирного партнерства Германии по своей инициативе, Чемберлен получал пробоины от рифов прессы и шел ко дну.
Принимая руку Германии, он… Ах, да ясно же, что он тонул на тех же рифах. Элитная Британия была уже не способна проводить чисто британскую политику…
ОТЧЕТ Спенсера о «частной» беседе был тут же положен на стол даже не Галифаксу, а самому Чемберлену. Так что фактический уровень этого контакта был по сути высшим. И импульс шел из Великобритании…
А теперь, уважаемый мой читатель, подумаем…
Казалось бы, инициатор всего этого процесса — Лондон, а не Берлин. Значит, дело лишь за согласием Берлина?
Но почему же фюрер не отвечает согласием? Он что — глупец, «маньяк»? Позднее ходил бродячий анекдот, пущенный Яльмаром Шахтом, что после возвращения из Мюнхена фюрер в гневе якобы заявил по адресу Чемберлена: «Этот тип сорвал мое победоносное вступление в Прагу»… Но вряд ли в этом анекдоте правды было больше, чем в любом другом.
Вот и Леопольд Эмери вложил в уста фюрера такую эмоциональную оценку, относящуюся к 22 августа 39-го года: «Даладье и Чемберлен — жалкие черви, я распознал их в Мюнхене. Они слишком трусливы, чтобы напасть на нас. Самое большее, на что они могут решиться, — это блокада». Однако имеется и более сдержанный вариант этого пассажа: «Наши противники — мелкие черви. Я видел их в Мюнхене».
И уж совсем иначе изложена эта же мысль генералом Гальдером после совещания генералитета 14 августа, где тоже обсуждалась текущая ситуация. Гальдер записал в своем дневнике: «Мюнхенские главари не возьмут на себя риск развязывания войны.
Всемирный риск!»
Впрочем, суть мысли от этого не менялась — если есть сила, то с «демократической» публикой особо считаться не стоит. Мысль, к слову, очень неглупая. Но сам же фюрер перед генералитетом не раз подчеркивал, что риск велик и для Германии, но рисковать стоит.
Гитлер был трезвым и реалистичным политиком и вполне видел рациональность партнерских отношений с Англией, но на принципе признания последней очевидного: лидером Европы в перспективе может быть лишь Германия. Она это право за-ра-бо-та-ла в прямом смысле этого слова — трудом своего народа.
И если бы все шаги английской стороны летом 39-го года были искренними, то вряд ли и шаги Гитлера были бы теми, какими они были. Но как раз искренности-то и не было, ибо у германо-английского диалога было хотя и тщательно скрытое, но несомненное «двойное» дно — называйте его как хотите: элитарно-космополитическое, масонское, наднациональное, глобалистское…
Как мог Лондон убедить Берлин в своих действительно bona fide (добрых намерениях)?
Только полностью лишив Польшу своей политической поддержки и публично признав права Германии на Данциг и прочее… Хорас Вильсон говорил в Лондоне Теодору Кордту: «Было бы величайшей глупостью, если бы две ведущие белые расы истребили друг друга в войне, от этого выиграл бы только большевизм». Оставим на совести сэра Хораса (если она у него была) утверждение насчет большевизма. Но то, что от войны не выиграли бы ни немецкий народ, ни английский, было вне сомнений…
Однако все это говорилось кулуарно… А публично англичане спокойно относились к тому, что поляки начинали предпринимать против Данцига экономические меры, сыпали угрозами. Немецкому меньшинству в Польше приходилось и хуже — много шума (в польской прессе) наделал случай с кастрацией поляками молодого немца!
Но более того — 4 августа поляки предъявили Германии ультиматум!
Ультиматум!
В ответ Германия ввела 6 августа в Данциг войска, а польским таможенникам на границе Данцига с Восточной Пруссией было предложено прекратить исполнение обязанностей.
Кризис углублялся. Гауляйтер Данцига Ферстер отправился к фюреру в Берхтесгаден за инструкциями.
Англия же играла в публичный «нейтралитет», провоцируя и поляков, и немцев, и русских.
Конечно, в Англии были трезвые англичане, желающие, чтобы британская политика была британской. Например, та же «семерка Спенсера». Но они среди активной (что важно!) части элиты были в меньшинстве. И уж совсем не на их стороне была пресса…
Что же до космополитической части элиты, то схема ее действий была проста и подла. Переговорами в Москве наднациональная часть английской элиты хотела оторвать Россию от возможного союза с Германией, а переговорами в Лондоне — оторвать от возможного союза с Россией Германию…
Москва и Берлин тогда уже вели активный диалог, но в СССР еще хватало тех, кто вольно или невольно ему не способствовал… Так, имея в виду еще политические — не военные — переговоры Стрэнга в Москве, наш полпред в Париже Суриц писал 25 июля в НКИД:
«Правильность нашей позиции в переговорах стала для всех особенно явственной в свете переговоров Хадсон-Вольтат и капитулянтского англо-японского соглашения… Всякий честный сторонник соглашения с нами спрашивает себя, какое доверие Москва может иметь к переговорщикам, когда в момент переговоров наводится мост к соглашению с Германией, а во время военного конфликта между СССР и Японией делаются позорные авансы Японии».
Показательно, что об этом же по сути говорил 6 июля в Лондоне Сардженту и Эрих Кордт. И вообще-то Сурицу можно было бы заметить, что могли ли быть во Франции в то время честныесторонники соглашения с нами (а непростосторонники), если соглашение с Францией не соответствовало нашим интересам.