А волк загубит одного-двоих —
от этого я тоже не внакладе;
приплод обилен на лугах моих.
Овечек вывожу я по прохладе
и вовсе не стегаю их прутом
ни для острастки, ни привычки ради;
насытившись на пастбище, гуртом
они к ручью спускаются напиться
и вновь пасутся, чтобы пить потом.
И вам, аркадским, с нами не сравниться;
у вас-то и овец наперечет,
того гляди, их можете лишиться.
У вас не то что корма, но и вод
в достатке нет – а похвальбы немалы, —
мол, вы одни – пастушеский народ.
Альцест. Обильны влагой горные привалы,
чиста вода ключей и родников,
буравящих расселины и скалы.
Твои же тянут с низких бережков
водицу с илом, сколько не повадно,
и мрут от корчей либо червяков.
Притом они строптивы, дики, жадны,
что ни попало на лугу едят,
не столько травоядны, сколь всеядны;
такой пастьбой они себе вредят —
и молоко от этого дурное
и мало чем полезно для ягнят.
Но горная трава совсем иное
творит образованье молока,
и нет его вкусней, когда – парное;
и пусть дорога на верхи тяжка,
зато уж корм отменно благотворный,
и трав Локусты нет наверняка.
И множит плодовитость воздух горный
ведь каждая вторая тяжела,
и весь приплод здоровый и отборный.
И коль овца всю жизнь в горах жила,
то никаких укрытий ей не нужно,
и солнце ей не причиняет зла.
А если жарко очень уж и душно,
я за свирель веселую берусь,
и овцы мне внимают простодушно.
И спать-то иногда я не ложусь,
от ветра их ночного сберегая,
и равно о любой всегда пекусь.
Акатен. Ночлегами я не пренебрегаю,
а вот свирель мне вовсе ни к чему
и овцам тоже, так я полагаю.
У них свои дела, и посему,
отару поручив господней воле,
я набиваю брюхо и суму.
Но если приглядится кто подоле
к твоим с моими – заключит впопад,
что у меня овец куда поболе;
забота наша – умноженье стад,
а у тебя – пусть хороши, да мало,
причем прибыток менее затрат.
Ну, что ответишь? Видно, в цель попало
сужденье очевидное мое.
Альцест молчит – молчанье знак провала.
Альцест. Твои слова – притворство и вранье,
поэтому, тебе, же в посрамленье,
бахвальство развенчаю я твое.
Ты первый стал сегодня в нашем пренье
богатству и скоту вести подсчет,
а мы ведь о пастушеском уменье
решили петь, но умный разберет,
кто высказался тут по сути дела,
а кто из нас невесть о чем поет.
Акатен. Выходит, спору нет еще предела?
Но если стадо больше, то пастух
со стадом управляется умело.
Альцест. С большим приплодом жди больших прорух;
от волка ли, от порчи неминучей —
но многие, увы, испустят дух.
Мои ж числом поменьше – но живучей,
и хищник на вершинах их неймет,
им не страшны репьи и корм колючий,
и в стороне от вредных нечистот
белы они и знают превосходно
меня, который их пастись ведет.
Акатен. Рассказывай, приятель, что угодно,
но я в долине больший прок имел,
пока в горах бродил ты сумасбродно.
Кто воспретил бы, если б я хотел
подняться в горы, где своей скотине
ты чуть не райский приискал предел?
Альцест. Увы, тебе судьба пасти в долине:
набив травою сорной животы,
твои обжоры не дойдут к вершине.
Акатен. И грубы эти речи и пусты,
и обо мне болтаешь что попало,
в лесах дремучих одичавший, ты.
Альцест. В лесах дремучих я узнал немало,
меня вскормили Музы в сердце гор,
тебе ж таких кормилиц недостало.
И сам ты груб и утверждаешь вздор,
как тот, кто лучших доблестей не знает;
умолкни же, послушай приговор
тех, кто стиху неладному внимает;
ведь ты свою науку здесь никак
не защитил – то всякий понимает.
Мир не слыхал еще подобных врак —
твой замысел нехитр, хотя подспуден.
Ты овцам не пастух, а главный враг
и по миру пойдешь и нищ и скуден.
XV
Этим кончил Альцест, и рассерженный Акатен уже хотел ему было отвечать, но дамы в один голос заставили его умолкнуть и, признав неправым, возложили обещанный венок на голову Альцеста. После чего поднялись и вернулись на свою лужайку под сень прекрасного цветущего лавра; там они расположились у прозрачного ручья и усадили с собой Амето. Рассуждая, чем занять полдневный досуг – так как зной все не спадал, – они увидели вдалеке двух неспешно идущих дам; заметив их приближение, Лия с кротким видом сказала: – Девы, встанем, почтим встречей наших подруг.
По ее знаку все поднялись и тем же неспешным шагом выступили навстречу идущим, оставив на берегу одного Амето. Сойдясь с подругами и ласково их приветив, они вместе направились обратно с той важностью в поступи, с какой идет от венца новобрачная. Сидя у ручья, Амето издалека созерцал их, от восхищения едва не лишаясь рассудка; не в силах поверить, что перед ним смертные, а не богини, он чуть было не бросился с расспросами к Лии. Но удержал порыв и остался на месте, полагая, что очутился в раю; и внимательно, как прежде, предался созерцанию, говоря: «Если и дальше так пойдет, скоро здесь окажутся все красивейшие девы Этрурии, да что там, всего царства Юпитера; так ведь и я, едва посвятив себя прежде неведомому Амуру, из охотника превращусь во влюбленного и стану угождать дамам; но они таковы, что я готов служить им долгую жизнь, лишь бы боги сохранили во мне тот же дух, что и ныне. Да и как могли бы они возбудить во мне влечение к столь дивным благам, если бы не дали узреть их воочию?» Тем временем, шествуя вслед за Лией меж двух подруг, к тому месту, где пел Теогапен, приблизилась одна из красавиц, точным взглядом величаво обозревая округу; вся она была в ослепительно-белых одеждах с не сразу различимым узором, вытканным искусной рукой; пряжки и кайма по верхнему и нижнему краю платья блистали золотом и дорогими камнями; и дивный блеск разливался среди высоких деревьев там, где она ступала. На груди ее сверкала золотом и резными геммами дивная пряжка, скреплявшая верхние концы тончайшего покрывала; нижним концом оно с одной стороны было переброшено через руку и, ниспадая к земле, оставляло простор левой руке, сжимающей лук, а с другой, откинутое за спину, не стесняло в движениях правую руку, сжимающую стрелу. Шествуя, прекрасная нимфа в беседе то касалась оконечностью стрелы нежных губ, то плавно поводила ею, указуя окрест себя с тою же важностью в повадке, какую, должно быть, являет смертным Юнона, сходя к ним с горних высот. Перебирая про себя все увиденное, Амето в задумчивости рассуждал:
«Как знать, может быть, это сама Венера, сошедшая почтить свои храмы. Не думаю, что Адонису довелось ее видеть более или хоть столь же прекрасной. А если она не Венера, значит наверняка Диана, правда, Дианой мне показалась та, другая, что шествует рядом, одетая в пурпур; но должно быть, подлинно Диана эта, ибо точь-в-точь в таком одеянье богиня охотится в своих рощах, разве что прическа у этой иная. Может быть, это другая богиня, какой я еще не знаю. Но как бы могла явиться сюда богиня, не послав земле предзнаменований? Меж тем в лугах пестреют все те же цветы, и воды все так же прозрачны, в жарком воздухе не веет благоуханьем, не воспряли радостно травы, сникшие от палящего солнца, не задрожала земля; да и прочие нимфы, не менее прекрасные, не преклонили перед нею колен.