Вот отчего я сколько мог все это откладывал, но решил, наконец, что открою вам тайну в тот день, когда мы проедем через поле, где ваш отец был захвачен в плен... Это давало мне отсрочку, но теперь минута настала... и отговариваться больше нечем.
- Мы слушаем, Дагобер! - отвечали задумчиво и грустно девушки.
Собравшись с мыслями, среди наступившего молчания Дагобер начал свой рассказ.
- Ваш отец, генерал Симон, был сыном рабочего, и его отец остался тем же рабочим, каким и был... Как ни уговаривал его сын, старик упрямился и не сдавался, не желая покидать свою среду. Стальная голова и золотое сердце, - как и сын. Конечно, вы понимаете, что если ваш отец, начав с солдата, стал генералом... и графом Империи - для этого нужно было немало труда и славных подвигов.
- Граф Империи? Что это значит, Дагобер?
- Побрякушка, которую император прибавил к чину. Просто желание доказать народу, из рядов которого он вышел сам: "Ну, ребята, хотите поиграть в дворянство? Вот вы и дворяне... Хотите играть в королей?.. Вот вы и стали королями... Попробуйте всего, ребята... для вас мне ничего не жаль... наслаждайтесь себе вволю!"
- Королями?! - с удивлением воскликнули девушки.
- Самыми настоящими королями... он на короны не скупился, наш император! У меня у самого один товарищ, однокашник, стал королем. Это нам, конечно, льстило... потому что понятно, если не один, так другой! Вот так и ваш отец попал в графы... Но, с титулом или без титула он был самый красивый, самый храбрый генерал во всей армии.
- Он был очень красив, Дагобер? Матушка нам часто это говорила.
- Еще бы... только вашему ангелу он представлял полную противоположность. Представьте себе статного брюнета, в полной парадной форме, ну, просто, на него глядя, глаза слепли, а в сердце точно огонь зажигался... Право, с ним бы, пожалуй, пошел на самого Бога... если бы добрый Бог этого захотел, - поспешил прибавить Дагобер в виде поправки, не желая задеть наивную веру сирот.
- И наш отец был так же добр, как и храбр, не правда ли?
- Добрый? Да как же иначе, девочки?.. Конечно, он был очень добр... я думаю... Он, знаете, подковы гнул одной рукой, точно карту; а посмотрели бы вы, сколько он пруссаков поколотил, преследуя их до самого редута в тот самый день, когда его взяли в плен! И как не быть добрым с таким мужеством и силой!.. Итак, девятнадцать лет тому назад, на том самом месте, которое я вам показал в этом селении, генерал, серьезно раненный, упал с лошади... Я, следуя за ним, как вестовой, побежал к нему на помощь. Спустя пять минут мы оба были взяты в плен... и кем же? Французом!
- Французом?
- Да, эмигрантом, маркизом, полковником русской службы, - с горечью ответил Дагобер. - И знаете, когда этот маркиз подошел к генералу и сказал ему: "Сдайтесь, генерал, своему соотечественнику!" - то ваш отец отвечал: "Не соотечественником, а изменником считаю я француза, который сражается против французов; изменникам же я не сдаюсь", и, несмотря на свои раны, ваш отец ползком приблизился к простому русскому гренадеру и, подавая ему саблю, сказал: "Я вам сдаюсь, храбрец!" Маркиз так и побледнел от гнева.
Сиротки с гордостью переглянулись. Яркая краска залила их щеки, и они вскричали разом:
- Милый, храбрый батюшка!..
- Смотрите-ка! Еще дети, а уж сейчас видно, что в их жилах течет солдатская кровь, - с гордостью поглаживая усы, заметил Дагобер. - Вот и забрали нас в плен. Лошадь генерала была убита под ним. Он сел на Весельчака, не получившего в этот день ни одной раны... Так мы до Варшавы и добрались. Там ваш отец познакомился с вашей матерью. Описывать ее нечего; довольно сказать, что недаром ее прозвали "жемчужиной Варшавы"... Поклонник всего доброго и прекрасного, ваш отец, конечно, влюбился в нее... она отвечала тем же, но родители обещали ее руку другому... и этот другой был...
Дагобер не смог продолжать: Роза пронзительно закричала, со страхом указывая на окно.
7. СТРАННИК
При крике молодой девушки Дагобер стремительно вскочил с места.
- Что с тобой, Роза?
- Там... там, - говорила она, указывая на окно, - мне показалось, что чья-то рука отдергивает шубу...
Роза еще не успела договорить, как Дагобер был уже у окна. Он сорвал шубу и быстрым движением распахнул окно. Ночь была все так же темна, все так же гудел ветер...
Солдат прислушался: ничего подозрительного...
Он вернулся к столу за лампой и затем высунулся из окна, прикрывая рукой пламя, чтобы при ее свете что-нибудь разглядеть...
Он ничего не увидел.
Закрывая окно, Дагобер решил, что всему виной порыв ветра, пошевелившего шубу, и что Роза испугалась понапрасну.
- Успокойтесь, дети... это ветер... Он подул сильней, - ну, шуба и зашевелилась...
- Но я ясно видела пальцы, отодвигавшие ее в сторону... - заметила дрожащая с испугу Роза.
- Я смотрела на Дагобера и не видала ничего! - заметила Бланш.
- Нечего было и смотреть, дети... Очень просто; подумайте, окно ведь по крайней мере на восемь футов от земли; чтобы достать до него, надо встать на лестницу или нужно быть великаном. А что лестницу не успели бы еще отнять, это ясно: я ведь сразу бросился к окну и, осветив под окном, ничего не увидел.
- Я, верно, ошиблась! - сказала Роза.
- Это был ветер, сестрица!
- Тогда прости за напрасное беспокойство, милый Дагобер.
- Это-то бы ничего! - задумавшись, отвечал солдат, - а вот мне досадно, что Угрюма нет до сих пор. Он лег бы у окна, и вы бы успокоились. Но, верно, собака нашла конюшню Весельчака и забежала с ним проститься... уж не сходить ли мне за ним?
- О нет, Дагобер, не оставляй нас одних, мы будем очень бояться! разом воскликнули сестры.
- Ладно, тем более что Угрюм, наверно, сейчас вернется. Я уверен, что через несколько минут он заскребется в дверь... А теперь продолжим рассказ. - Дагобер уселся у изголовья сестер так, чтобы окно было видно и ему. - Итак, ваш отец в плену в Варшаве, влюблен в вашу мать, которую хотят выдать за другого... - продолжал он. - В 1814 г. мы узнали об окончании войны, о ссылке императора на Эльбу и о возвращении Бурбонов; с согласия пруссаков и русских, которые их восстановили на троне, это они сослали императора на Эльбу. Узнав об этом, ваша мать сказала генералу: "Война окончена. Вы свободны. Император, которому вы всем обязаны, несчастен, отправляйтесь к нему... я не знаю, когда мы с вами увидимся, но замуж я ни за кого другого не выйду... до смерти останусь вам верна!" Прежде чем уехать, генерал меня позвал к себе. "Дагобер, - сказал он, оставайся здесь: ты, может быть, понадобишься мадемуазель Еве, чтобы убежать от семьи, если ее очень станут притеснять. Через тебя мы будем вести переписку. В Париже я увижу твою жену и сына, успокою их... скажу им, что ты для меня... не слуга... а друг".
- И друг навеки! - взволнованно воскликнула Роза, глядя на Дагобера.
- Друг для отца и для матери... друг и для детей! - прибавила Бланш.
- Любить одних, значит, любить и других, - отвечал солдат. - И вот генерал на острове Эльба с императором; я остался в Варшаве, поселился около дома вашей матери, получал письма и относил ей тайком... В одном из этих писем, - я не могу не упомянуть об этом, я этим горжусь, - генерал сообщал, что император вспомнил обо мне.
- О тебе?.. Разве он тебя знал?
- Немного, и мне это льстит! "А! Дагобер! - сказал он вашему отцу, который рассказывал ему про меня, - конно-гренадер из моей старой гвардии, солдат, побывавший и в Италии, и в Египте... весь покрытый рамами, помню!.. Я сам своей рукой повесил ему орден при Ваграме... помню, не забыл". Знаете, дети, когда мне ваша мать это прочитала... я разревелся, как женщина...