- Сердцу радостно, если, сделал добро даже бессознательно, - сказал Роден, держась настороже и искоса поглядывая на графа и Адриенну. - Но не могу ли я узнать, за что меня хвалят?
- Благодарность заставляет меня открыть вам это, - лукаво заметила Адриенна. - Вы открыли и сообщили принцу Джальме, что я страстно люблю... кого-то... Как же не славить вашу проницательность... Ведь это правда!
- Вы открыли и сообщили мадемуазель Адриенне, что принц Джальма любит страстно... кого-то, - сказал граф. - И как же не хвалить вашу правдивость... Ведь это истина!
Роден стоял пораженный и молчал.
- Тот, кого я страстно люблю, - сказала Адриенна, - это принц.
- Особа, которую принц страстно любит, - продолжал граф, - это мадемуазель Адриенна.
Эти столь важные и беспокоящие открытия, сделанные одно за другим, потрясли Родена. Он оставался нем, молчалив и с испугом думал о дальнейшем.
- Понятна вам теперь наша благодарность? - все более и более насмешливым тоном говорила Адриенна. - В силу вашей проницательности, в силу трогательного участия, с каким вы к нам относитесь, мы оба, принц и я, узнали о наших взаимных чувствах.
Хладнокровие мало-помалу стало возвращаться к иезуиту, и его кажущееся спокойствие стало страшно раздражать господина де Монброна. Если бы не присутствие Адриенны, он бы дал другой оборот этим шуткам.
- Здесь какая-то ошибка, - сказал Роден, - во всем, что вам угодно было мне сообщить. Я в жизни своей ни слова не сказал о том, конечно, весьма почтенном и достойном чувстве, какое вы можете питать к принцу.
- Конечно! - возразила Адриенна. - Вы были столь сдержанны в своей деликатности, что, говоря мне о глубокой любви принца... довели вашу скромность до утверждения, что он любит столь страстно не меня... а другую.
- Точно так же, как и принца, вероятно, под влиянием той же заботливости, вы уверили в страстной любви мадемуазель де Кардовилль к... другому.
- Ваше сиятельство, - сухо заметил Роден. - Я думал, что мне не нужно будет говорить вам, что я не особенно охотно вмешиваюсь в любовные интриги.
- Полноте... это излишняя скромность или излишнее самоуважение, дерзко заметил граф. - Полноте, в ваших собственных интересах не делайте столь неосторожных шагов!.. Что если вас поймают на слове?.. Если об этом станут распространяться?.. Будьте поосторожнее относительно ваших маленьких проказ, каких у вас в запасе, верно, немало.
- Есть одно занятие, - начал Роден столь же вызывающим тоном, как и граф де Монброн, - которому мне приходится обучаться с большим трудом сегодня. Я говорю о неприятном занятии быть вашим собеседником!
- Ага, милейший! - продолжал граф с презрением. - Вы, должно быть, еще не знали, что есть разные способы казнить нахалов и лицемеров.
- Граф! - с упреком проговорила Адриенна.
Роден продолжал совершенно хладнокровно:
- Я не знаю только одного: во-первых, в чем заключается мужество?.. В том, чтобы угрожать и называть наглым лицемером смиренного старого человека, вроде меня, а во-вторых...
- Господин Роден, - прервал его граф. - Во-первых, смиренный старичок, вроде вас, творящий зло, прикрываясь старостью, которую он позорит, является и трусом и злодеем; он заслуживает, значит, двойного наказания. Во-вторых, что касается возраста, то я не знаю, преклоняются ли с почтением охотники перед сединой волков, а жандармы седыми волосами негодяев. Как вы об этом думаете?
Роден, продолжая оставаться невозмутимым, только вскинул вялые веки и змеиными, холодными глазами бросил на графа взор быстрый и острый, как стрела. Затем веки снова прикрыли безжизненный взгляд этого человека с мертвенным лицом.
- Не будучи, к счастью, ни старым волком, ни тем более старым негодяем, - продолжал невозмутимо Роден, - я не интересуюсь нисколько с вашего позволения, граф, привычками охотников и жандармов. Что же касается упреков, какие мне делают, я отвечаю на это очень просто: я не употребляю слова "оправдываться", так как не оправдываюсь никогда.
- Поистине так! - сказал граф.
- Никогда, - холодно продолжал иезуит. - Мои поступки свидетельствуют об этом... Итак, я отвечу просто, что, видя глубокое, сильное, почти страшное впечатление, которое произвела мадемуазель де Кардовилль на принца, я...
- Пусть эти слова, убеждающие меня в любви принца, - прервала его Адриенна с чарующей улыбкой, - искупят все зло, которое вы хотели мне сделать. Зрелище нашего близкого счастья... да будет вашим единственным наказанием!
- Позвольте, дорогая мадемуазель, может быть, как я уже имел честь заметить графу, я не нуждаюсь ни в прощении, ни в наказании. Будущее оправдает мои поступки. Да, я должен был сказать принцу, что вы любите другого, а вам, что он любит не вас, но все это единственно в ваших же интересах. Быть может, моя привязанность к вам ввела меня в заблуждение... я ведь не непогрешим... Но, дорогая мадемуазель, мне кажется, что хоть за старые заслуги я вправе удивляться такому к себе отношению. Это не жалоба. Я не оправдываюсь никогда, но и никогда не жалуюсь.
- Да, это нечто геройское, милейший, - сказал граф. - Каково! Вы не изволите ни жаловаться, ни оправдываться в совершенном вами зле!
- Я сделал зло? - и Роден уставился на графа. - Что, мы играем в загадки?
- А разве не зло, месье, - с негодованием воскликнул граф, - что благодаря вашей лжи принц пришел в такое страшное отчаяние, что дважды покушался на свою жизнь? А то заблуждение, в какое вы ввели своей ложью мадемуазель Адриенну и которое могло бы иметь самые ужасные последствия без моего решительного вмешательства? Это разве не зло?
- А не сделаете ли вы мне честь, ваше сиятельство, указать, какую выгоду я мог бы извлечь из этого отчаяния и заблуждения, если даже допустить, что я в них виновен?
- Вероятно, немалую выгоду! - резко отвечал граф. - И тем более опасную, что она хорошо скрыта! Я вижу, вы один из тех, кто находит в чужом несчастье и удовольствие и пользу.
- Вы преувеличиваете, граф: мне довольно и барышей! - иронически поклонился Роден.
- Ваше бесстыдное хладнокровие меня не обманет! все это слишком серьезно, - продолжал граф. - Трудно предположить, чтобы подобные коварные плутни были делом одного человека. Кто знает, не результат ли это ненависти княгини де Сен-Дизье к племяннице?
Адриенна с глубоким вниманием следила за этим спором. Вдруг она вздрогнула, осененная внезапным открытием. После минутного молчания она с кротким и ясным спокойствием, без малейшей горечи, без гнева сказала Родену:
- Говорят, месье, что счастливая любовь совершает чудеса. Право... я готова этому верить, потому что после нескольких минут раздумья, вспомнив о некоторых обстоятельствах, я начинаю совсем с иной точки зрения видеть ваши поступки.
- В чем же заключается ваша новая точка зрения, мадемуазель?
- Вы ее поймете, если позволите вам напомнить некоторые факты. Горбунья мне была глубоко предана и дала много доказательств своей привязанности. Ее ум стоил ее благородного сердца, но к вам она чувствовала непреодолимое недоверие. И Горбунья таинственно исчезает, и не вы виноваты, что я не поверила ее гнусной измене. Граф де Монброн ко мне отечески привязан и, должна признаться, недолюбливает вас. Вы старались поселить между нами недоверие. Наконец, принц Джальма глубоко привязывается ко мне, и вы употребляете самые коварные средства, чтобы убить в нем эту любовь. С какой целью вы так поступаете? Не знаю... но, несомненно, цель эта враждебна мне.
- Мне кажется, мадемуазель, - строго заметил Роден, - что незнание дополняется и забвением оказанных услуг.