Заклинатель Змей быстро карабкается вверх по одной из этих веревок, проникает в комнату, и взору его открывается постель, на которой уже распростерлась совершенно обнаженная наложница эмира. Лица ее не видно, ибо его скрывает чадра. Заклинатель приподнимает чадру и видит под ней арабское лицо дивной красоты. Он бросается на постель, даже не дав себе труда раздеться.
Потом спускается по скрученной простыне и карабкается вверх по другой.
Заклинатель влезает в окно второй комнаты, где ведет себя так же, как и в первой. Вновь спускается на землю и лезет в третью комнату...
Опять перед нами Лалло. Он говорит:
- Заклинатель уверяет, что в ту ночь, не разбирая, где красотка, где дурнушка, он побывал в двадцати восьми комнатах! Вот тут-то враль и попался! Ведь даже я в мои лучшие времена за ночь мог посетить не более семи... комнат, что уже является европейским рекордом... Нет, если хотите знать правду, то я вам скажу другое: "старая дама" раскрывает свои объятия только вашему покорному слуге. Я занимаю свой пост, как только здесь начинают приводить все в порядок перед летним сезоном...
Коридорные расстилают дорожки. Горничные снимают белые чехлы, закрывающие диваны и кресла, кисею, которой, подобно сетке от комаров, укутаны свисающие с потолка люстры.
Мы видим, как к подъезду один за другим подкатывают роскошные лимузины. Мягко хлопают их дверцы.
Лалло вполголоса комментирует:
- Это сплошь "изотта-фраскини", "альфа-ромео"... А вот "мерседес-бенц"... видите эмблему на радиаторе?
Вносят пестрящие гостиничными наклейками чемоданы прибывших. Сидя на диване в холле, Лалло рассматривает одну за другой проходящих к лифту женщин и провожает их томным взглядом.
Потом поднимается и выходит на террасу, уставленную столиками, за которыми уже сидят разодетые, надушенные дамы. Бразильский оркестр начинает играть румбу. Несколько пар танцует между столиками. Лалло в сторонке потягивает фруктовый сок со льдом. Долго наблюдает за дамой, сидящей рядом с мужем. Обращаясь к нам, говорит:
- Вот эта - моя прошлогодняя любовь. Чешка.
Потом устремляет пристальный взгляд на другую даму, сидящую за столиком в одиночестве. Подходит к ней. Указывает на луну. Спрашивает на ломаном итальянском - так он обычно разговаривает с иностранцами:
- Луну видеть?
Женщина улыбается. Лалло подсаживается к ней и продолжает:
- Леопарди писать стихи. Вы знать Леопарди?
Женщина отрицательно качает головой и отвечает:
- Нет, я первый раз приехать в Италия.
- Данте Алигьери вот такой, а Леопарди такой.
И Лалло показывает: Данте повыше, а Леопарди пониже. Потом встает из-за столика, помогает даме подняться и жестом приглашает следовать за собой. Они удаляются в сторону набережной. Теперь на террасе почти все танцуют, хлопают пробки шампанского, кто-то гасит брошенную сигарету каблуком блестящего лакированного ботинка.
Вскоре Лалло возвращается с берега моря. Он один. Волосы у него слегка растрепаны. Он без стеснения, с оттенком нескрываемого удовлетворения делится с нами:
- Я люблю ее. И она тоже меня любит. Сегодня вечером она дала неоспоримые тому доказательства...
9
Бобо, еще не совсем проснувшись, вяло и неохотно причесывается. Раздается голос матери:
- Ты воду не пил?
- Не помню.
Кладет гребенку. Делает несколько шагов по комнате, надевает куртку.
- Как так не помнишь! Если пил, то ты не можешь идти на исповедь!
- Воду пить можно. Это есть нельзя.
- И воду нельзя... Не забудь сказать ему, что ты бандит и постоянно выводишь из себя родителей... и сквернословишь. Все, все скажи. Платок не забыл?
Бобо выходит из дома и затворяет за собой дверь. Ему до смерти надоели эти поучения, но вместе с тем он несколько смущен и испуган.
Вот он уже в коридоре, ведущем в ризницу.
Навстречу ему идут две старушки с длинными свечами в руках. Он их пропускает, потом входит сам.
В ризнице вдоль стен высятся большие темные шкафы, украшенные резьбой. Подле деревянной скамьи стоит гипсовая статуя святого Людовика Гонзаги: святой держит в руке цветок лилии. Священник дон Балоза запирает ящик со свечами. Он говорит:
- Встань вон там.
И кивает на длинную скамью.
Бобо опускается на колени перед скамьей и крестится на стену, в которую чуть ли не уткнулся носом. Дон Балоза спрашивает:
- Как давно ты не исповедовался?
- С рождества.
- Ходишь ли ты к мессе по воскресеньям и на церковные праздники?
- Когда у меня была свинка, то не ходил.
- Чтишь ли отца и мать?
Бобо поднимает глаза от стены и поворачивает голову к подошедшему дону Балозе, который остановился у него за спиной.
- Я-то их чту, а вот они меня нисколечко. Если бы вы знали, как они меня лупят по башке!
- Значит, есть за что. Лжешь ли ты?
- Приходится.
- Пожелал ли ты когда-либо добра ближнего своего?
Бобо вновь отворачивается к стене.
- Да. Особенно плащ Жерди.
- Он тебе так нравится?
- Чертовски! То есть я хотел сказать - да. Очень! Он весь в металлических пряжках, как у полицейских в штатском из английских фильмов.
Дон Балоза улыбается, потом садится на скамью рядом с коленопреклоненным Бобо. Задумчиво глядя на него, спрашивает:
- Совершаешь ли ты нечистые поступки? Ты знаешь, о чем я говорю? Ведь всякий раз, как ты это делаешь, святой Людовик плачет!
Бобо косит глазом. Лицо его заливает краска стыда. В голове у него проносятся мысли, высказать которые он не решается: "Черта с два я тебе скажу! А сам-то ты никогда этим не занимаешься?"
Перед его мысленным взором предстает учительница Леонардис, которая пишет на классной доске, тряся своими тяжелыми грудями и извиваясь всем телом.
"Бьюсь об заклад, что и ты поглядываешь на буфера Леонардис. Да и на задницу Победы тоже..."
Он вспоминает памятник павшим в городском скверике. Бобо с приятелями не раз жадно созерцали мощные нагие чресла бронзовой Победы, которую взвалил себе на спину солдат-гигант.
Бобо смотрит на священника и говорит ему, правда, только про себя: "А на что мы, по-твоему, ходим смотреть, когда на святого Антония ты благословляешь всякую живность? На бараньи курдюки?"
Он вновь видит дона Балозу, благословляющего домашних животных по случаю праздника святого Антония. Перед церковью настоящее столпотворение: сюда приводят и приносят для благословения лошадей, кур, кроликов, ослов, овец, собак, кошек. Бобо и его товарищи исподтишка наблюдают, как крестьянки после окончания церемонии садятся на велосипеды и разъезжаются.
Кожаное седло, заостренное, словно морда какого-то животного, зарывается в юбку молодой крестьянки, и из-под туго натянутой ткани вдруг выступают пышные ягодицы. Вот другое седло проникает меж ляжек. И еще одно решительно впивается в мягкую плоть...
Мальчишки, вытаращив глаза, как зачарованные смотрят на этот щедрый фейерверк женских тел.
Однако перед глазами Бобо вновь стена над скамьей. Дон Балоза, твердо решивший от него не отступаться, по-прежнему рядом.
- Ну так как?
- Что?
- Сам знаешь что!
Бобо, изливая душу, продолжает свой внутренний монолог: "Ну как же удержаться, когда увидишь груди табачницы и ее глаза с поволокой, совсем как у Кэй Фрэнсис?"
Бобо представляет табачницу за прилавком. Огромный бюст, распирая тонкую блузку, выдается так далеко вперед, что едва не достигает покупателя. Бобо застыл и смотрит на нее как завороженный. Потом говорит)
- Одну сигарету - отечественную.
Табачница глухим, низким голосом, проникающим в самую душу, спрашивает:
- Экспортную?
У Бобо хватает сил лишь слабо кивнуть.