Жил да был, - начал он, - один маленький мальчик. Вместе со своей семьей и друзьями он заблудился в долине тьмы. А потом совершенно случайно он нашел фонарь. И когда он зажег его, каждый в темной долине увидел свет и подошел ближе. И, светя, маленький мальчик повел людей из долины тьмы вверх по горной тропе. Первая сотня последовала за ним, потом тысяча, потом десять тысяч. Оглядываясь, он видел, что все больше людей шло за ним. И чем больше их было, тем больше он был доволен собой и своим делом. Он стал оглядываться все чаще, чтобы видеть, скольких он вел из темноты - так горд был он, что так много людей идет за ним. Но он споткнулся и уронил фонарь, который подхватил кто-то рядом. Толпа перешагнула через него, поднимаясь на холм и оставила в пыли. Ведь все шли вовсе не за ним, так? Они шли за светом, а он был брошен во тьме". "Таков мир, сынок, - сказал дед. - Это долина тьмы. Если ты обретешь свет, никогда не спотыкайся и не оставляй его. И всегда помни, что ты не много значишь сам по себе, если не светишь. Мы - как воздушные шары, и душа, которая светится в каждом из нас, подобна воздуху внутри шара. Пока душа не заполняет шар, он просто сморщенная и бесполезная штука". Когда мы переехали Рипл-Ривер и повернули на Тэмэрэк-Роуд, две собаки выбежали со двора Джими Питерсона и залаяли на лошадей. Дед наклонился и залаял на них в ответ. Собаки были так удивлены, что остановились посреди дороги, повернулись и побежали назад. Стайка воробьев вспорхнула с дороги, когда приблизились Принц и Бьюти, и спряталась на больших дубах возле лесопилки. Стадо Холстейна лениво пило на берегу реки. Большое желтое солнце шло за нами прямо по середине дороги. Копыта лошадей шлепали по мягкому грунту, и упряжь позвякивала в ритм дедушкиному голосу, пока он развлекал окрестности: "Ждет на небе пирог, когда выйдет твой срок. Когда выйдет твой срок - ждет на небе пирог..."
Г Л А В А 5. ХОРОШАЯ КНИГА И ПЛОХОЙ МАЛЬЧИК
Я послушался дедушкиного совета и начал читать Библию. Я нашел это чересчур трудным и почти уже сдался на милость детектива Ника Картера, когда мне сказали, что читать Библию самостоятельно не поощряется. С того момента все превратилось в "должен". Я перескакивал через главы, ища сияющего белого человека из моих снов. Когда отец услышал, что я читаю оба Завета -и Ветхий, и Новый, он совсем растревожился. "Я не хочу, чтобы мальчик сделался религиозным фанатиком", - сказал он матери. - "Во всяком случае - прежде, чем он вырастет. С меня довольно видений". Когда отец заставал меня читающим Библию, он забирал ее у меня. Он спрятал оба наших экземпляра, поэтому я занял один у Сафида Филлипса. Он с трудом отыскал книгу у себя на чердаке, в нее никто не заглядывал со времени первого причастия его дедушки. Я начал читать по ночам в постели. Отец этого не одобрил. Он сказал, что по ночам молодые люди должны спать. Я ответил "Да, отец". Я произнес это губами. Про себя я сказал: "Если ты не поймешь меня, отец, я закончу Фараона и его колесницы, которые поглотило Красное Море, вечером ...в постели". Так началась великая религиозная война между мной и отцом. Я думаю, что если бы вокруг Бога не разводили такой таинственности, я бы сдался на Книге Бытия, но отец так упорно отваживал меня от чтения, что я почувствовал - там должно быть что-то особенное. Он открывал дверь моей спальни, говоря "Пора спать, сын", протягивал руку и выключал свет, оставляя меня застрявшим на Аароне и золотом тельце. Конечно, мне не нравились такие дела, поэтому на цыпочках я вылезал из кровати, говоря про себя: "Пора читать, отец", и снова включал свет. Потом отец высовывал голову из своей спальни и видел свет в моей замочной скважине. В тишине ночи он взрывался своей сынопугающей сиреной: "Уильям!" Я чуть не лез на стену.
Я вылетал из кровати, тушил свет и нырял обратно под одеяло: "Ух! Щелк! Вжик!" "Ты звал меня, отец?" Отец звал. Он оглашал мне уйму интересных вещей. Затем я начал вешать одеяло на дверь, чтобы свет не проникал в замочную скважину и щели. Это дало мне четыре чудесных ночи "безотцовщины". Я продвинулся до Ноя и ковчега. Ковчег обосновался на горе Арарат, скрипя деревянной обшивкой, когда я вдруг осознал, что скрип этот исходит из гостиной. Отец! Он шел по коридору на цыпочках, в одних носках. Я все понял, потому что он наступил на доску в гостиной, которую я расшатал, и она заскрипела. От этого скрипа встали дыбом мои волосы, и меня, чудесным образом, выстрелило, как пулю, из постели - я сорвал с двери одеяло, выключил свет и влетел назад в кровать: Ух! Дерг! Щелк! Вжик! Отец тихо открыл дверь. Он негромко позвал: "Уильям?" Ответа не было. Отец закрыл дверь и ушел в свою комнату, производя "отцовский шум". На следующий день я выдрал из моей математики внутренности и вставил в обложку Библию. После небольшого усилия она вошла прекрасно. Отец был весьма удивлен и обрадован, когда этой ночью зайдя в мою спальню, увидел меня, штудирующим математику. Он разрешил не выключать свет на полчаса дольше. Он решил, что я начал новую жизнь. Я начал главу о Навуходоносоре в земле Вавилонской. Но через несколько дней отец что-то заподозрил. Так усердно я никогда раньше не занимался уроками. "Ты даже не записываешь арифметических задач, сын?" "Нет", - сказал я ему. - "Я решаю их в уме". Я понял, что лучше бы было взять обложку от учебника истории. Отец знал, что в математике я не соображаю. Он подошел прямо к кровати. "Давай я помогу тебе с какой-нибудь задачкой", - предложил он. Я почувствовал, что у меня словно отнялись ноги, а сам я сделался пустым. Я мигом сунул книгу под подушку и выпалил: "Нет, отец, я должен сам выполнить это задание". Взгляд отца гонялся за моим по всей комнате, прежде чем поймал его. Я был уверен - он видит сквозь мою голову, сквозь подушку, сквозь обложку математики - видит "Даниила во львином логове". Отец не сказал ничего, но во взгляде его кое-что было. Это был: "ты-заплатишь-за-это-позже"-взгляд Он смерил меня тем же самым ледяным взглядом еще раз и отправился спать. Когда на следующее утро я вышел из ванной, то обнаружил, что моя математическая Библия исчезла из тайника под подушкой. И я сказал себе: "Не делай вид, будто не знаешь, кто мог ее взять". Когда я сел завтракать, то увидел, что отец читает ее. Он опустил книгу, посмотрел мне в глаза и испортил вкус бекона и яиц. "Математика, - заметил он холодно, - изменилась с тех пор, как я был ребенком". "В самом деле?" - с интересом сказал я, в надежде, что это действительно так, и что я просто глупо ошибался, решив, что крыша может обрушиться на меня в любую минуту. Она обрушилась. "Возьмем эту интересную задачу на деление столбиком, - сказал он, указывая в книгу. - Вот здесь, Иезекииль, глава 38, стих 21 и 22. - Отец громко прочитал: "... меч каждого человека будет против брата его... моровою язвой и кровопролитием, и пролью на него и на полки его... всепотопляющий дождь и каменный град, огонь и серу". Отец поднял глаза. "Не слишком ли это кровожадно?" "Да нет, ничего", - сказал я ему с энтузиазмом. - "Подожди, что будет, когда ты доберешься до следующей главы. Им придется семь месяцев хоронить мертвых - повсюду трупы!" Я посмотрел отцу в лицо и потерял интерес к жизни. Отец сказал, что ремня для бритвы не будет, но какого-то наказания это заслуживает. Он спросил, что предлагаю я. Я предложил все забыть и начать сначала. Он сказал, что согласен, но только если я запомню, что он поручал мне кое-какую работу: наколоть на неделю дров, вычистить подвал и гараж, вымыть все окна и прибрать на чердаке. "Насколько я знаю твои темпы, - сказал он, - это займет тебя на месяц".