— Нельзя, дорогуша, уж извини.
Она слышала, как они хохотали ей вслед.
— Начинаешь сегодня пораньше? — крикнул один из них.
Когда она вернулась к машине, было уже совсем темно.
И снова она здесь.
Странно, подумала она, вспоминая прошлое, смерть матери и Серго, две эти смерти. Странно. Как два первых крохотных камушка перед грандиозным обвалом. Потому что вскоре рухнуло все — весь старый привычный мир ушел вслед за ними в сырую землю.
Не в том дело, что Зинаида особенно уж следила за политикой. Первые два года после ухода от отца прошли как в тумане. Она жила в какой-то дыре в районе Красногорска. Дважды забеременела. Сделала два аборта. (И редкий день не думала, что бы выросло из ее детей — им было бы сейчас семь и девять — и стал ли бы другим мир, в который они так и не попали.)
Да, Зинаида не интересовалась политикой, но обратила внимание на деньги, которые крутились возле богатых отелей — «Метрополя», «Кемпински» и прочих. И деньги заметили ее, как и многих московских девочек. Зинаида была не красавицей, но довольно хорошенькой — что-то мингрельское придавало ее лицу восточную утонченность, в то же время она оставалась русской и ее стройная фигура сохраняла пышность форм и соблазнительность.
И поскольку ни одна московская девушка не могла заработать за месяц то, что западный бизнесмен тратил вечером на бутылку вина, не нужно было быть экономическим гением из числа тех мрачнолицых специалистов по менеджменту, что потягивали напитки в баре, чтобы понять: здесь складывается рынок. Вот почему декабрьским вечером 1992 года в номере немецкого инженера из Людвигсхавена-на-Рейне двадцатидвухлетняя Зинаида Рапава стала шлюхой; после девяноста потных минут она вышла, стуча каблучками по коридору, засунув в бюстгальтер 125 долларов — сумму, которую ей никогда еще не доводилось видеть.
Рассказать тебе что-нибудь еще, папа, теперь, когда мы наконец разговорились? Это было хорошо. И я была хороша. Потому что делала то же самое, что делают каждую ночь миллионы девушек, только у них не хватает мозгов брать за это деньги. У них это распущенность. У меня — бизнес, иными словами — капитализм, и это хорошо, все обстоит так, как ты и говорил: у тебя только один друг — ты сама.
Со временем бизнес переместился из отелей в клубы, и стало еще легче. Клубы платили мафии за покровительство, собирая дань с девушек, зато мафия не подпускала сутенеров, и все выглядело мило и респектабельно, и можно было делать вид, что это удовольствие, а не бизнес.
Сегодня, через шесть лет после первого опыта, в ее квартире — а квартиру она оплатила сама — были припрятаны почти тридцать тысяч долларов наличными. У нее имелись свои планы. Она изучала право. Она хотела стать адвокатом. Она бросит «Робот», а вместе с ним и Москву, переберется в Санкт-Петербург и станет порядочной легальной шлюхой, иными словами — адвокатом.
Она шла к своей цели, пока утром во вторник из небытия не возник отец, которому захотелось с ней поговорить, осыпать ее бранью, принеся с собой из прошлого до боли знакомый запах мокрой собаки...
Она прослушала десятичасовой выпуск новостей, затем включила зажигание и стартер и медленно выехала с Большой Лубянки на северо-запад в сторону стадиона Юных Пионеров, где припарковалась на обычном месте, чуть в стороне, в темном проезде.
Ночь была холодная. Ветер прибивал тонкое платье к ногам. Прижав сумочку к груди, Зинаида двигалась к ярким огням. Внутри будет безопаснее.
У входа в «Робот» толпились люди — милая очередь западных овец, готовых подвергнуться стрижке. В обычное время ее глаза, пока она пробиралась к двери, стрельнули бы в толпу, как отлично заточенные ножницы, но только не сегодня.
Она обогнула здание и вошла, как всегда, через служебный вход, и бармен Алексей впустил ее. Она оставила куртку в гардеробе, затем, поколебавшись, отдала пожилой гардеробщице и сумку — клуб был не из тех мест в Москве, где можно спокойно сидеть с пистолетом в сумке.
При необходимости она всегда могла здесь спрятаться за другим именем, и, помимо денег, это было еще одно достоинство заведения. («Как вас зовут? — спрашивали ее, пытаясь завязать знакомство. «А какое имя вам нравится?» — обычно отвечала она.) Свою биографию можно было оставить у входа и стать другой Зинаидой: сексуальной, уверенной в себе, жесткой. Но не сегодня. Сегодня, подправляя в дамской комнате макияж, она поняла, что старый трюк не срабатывает, и лицо, смотревшее на нее из зеркала, было, несомненно, ее собственное: напуганная, с припухшими, покрасневшими глазами Зинаида Рапава.
Она сидела за неярко освещенным столиком больше часа, наблюдая за происходящим. Ей нужен был клиент, который пригласил бы ее на всю ночь. Кто-нибудь порядочный и респектабельный, с собственной квартирой. Но как определить, что собой представляет тот или иной мужчина? Молодые, с вихляющей походкой и бойкие на язык в конце вечера чаще всего обливаются слезами и показывают фотографии своих возлюбленных. А очкастые банкиры и адвокаты пускают в ход кулаки.
В половине двенадцатого, когда в заведении наступил самый горячий момент, она вышла на охоту.
Обошла танцевальный зал с сигаретой во рту и бутылкой минеральной воды в руке. Бог ты мой, подумала она, сегодня здесь девочки, которым на вид не больше пятнадцати. Она годится им чуть ли не в матери.
Ясно, эта полоса ее жизни подходит к концу.
Мужчина с темными вьющимися волосами, выпирающий из своей застегнутой на все пуговицы рубашки, подошел к ней, но он слишком напомнил Зинаиде О'Брайена и она отпрянула от этого облака лосьона и предпочла крупного азиата в костюме «Армани».
Он допил свой стакан — чистая водка, без льда, но заметила она это слишком поздно — и потащил ее танцевать. Он сразу же обхватил ее ягодицы, по одной в каждой ладони, и начал проникать в нее пальцами, чуть ли не приподнимая ее от пола из новых, слегка свободных туфель. Она велела ему прекратить, но он, похоже, не понял. Она попыталась оттолкнуть его, но он лишь сильнее в нее впился, и тут что-то в ней не то чтобы уступило, скорее соединилось — две Зинаиды слились в одну...
«Ты хорошая большевичка, Анна Сафонова? Готова ты это доказать? Станцуешь для товарища Сталина?»
... и тогда она впилась ему в лицо так глубоко, что почувствовала, как его гладкая, лоснящаяся кожа лопнула под ее ногтями.
Он выпустил ее, заорал и согнулся, тряся головой и брызгая вокруг кровью — правильными полукружиями, точно мокрая собака, отряхивающая с себя воду.
Вот это было зрелище!
Зинаида побежала — мимо бара, вверх по винтовой лестнице, мимо металлоискателей в вестибюле, на уличный холод. Ноги у нее разъезжались, как у коровы, и она растянулась на льду. Она была уверена, что он гонится за ней. Быстро поднявшись, она кое-как добралась до машины.
Жилой комплекс «Победа революции». Корпус девять. Темнота. Милиции не видно. Да и других людей тоже. Скоро и самого дома не станет — он был сляпан кое-как даже по советским стандартам, через месяц-другой его снесут.
Она остановила машину на другой стороне улицы, там, куда в ту ночь привезла англичанина, и посмотрела на дом, отделенный от нее мостовой, уже покрывшейся накатанным снегом.
Корпус девять.
Дом.
Она так устала.
Она обхватила руль и опустила голову на руки. Не осталось сил даже плакать. Казалось, что отец рядом, а в ушах звучали слова глупой песенки, которую он часто ей напевал:
Колыма, Колыма,
Лучше места нету!
Двенадцать месяцев зима,
А остальное — лето...
Был, кажется, еще какой-то куплет? Что-то про работу двадцать четыре часа в сутки, а остальное — сон? И так далее. Она постучала головой о руки, словно отбивая воображаемый ритм, затем прижалась щекой к рулю и вдруг вспомнила, что сумка с пистолетом осталась в клубе.
Вспомнила, потому что подъехал большой автомобиль и остановился возле ее машины так, чтобы она не могла вылезти, и на нее уставилось мужское лицо — скорее не лицо, а светлое пятно, искаженное двумя грязными мокрыми стеклами.
18
Его разбудила тишина.
— Который час?
— Полночь. — О'Брайен шумно зевнул. — Ваша смена.
Они остановились на обочине пустого шоссе и выключили двигатель. Келсо не видел ничего, кроме нескольких тусклых звезд высоко в небе. После шумной езды тишина ощущалась даже физически — закладывало уши.
Келсо принял вертикальное положение.
— Где мы?
— В ста пятидесяти — ста восьмидесяти километрах к северу от Вологды. — О'Брайен включил внутреннее освещение, и Келсо от неожиданности заморгал. — Где-то здесь, я думаю. — Он наклонился над картой, его крупный ноготь ткнулся в белое пятно, прорезанное красной линией шоссе, со штриховыми символами болот по обеим сторонам. Дальше к северу белое пятно сменялось зеленым, что означало лес.
— Мне надо отлить, — сказал О'Брайен. — Пошли вместе.
Было гораздо холоднее, чем в Москве, а небо казалось совсем бескрайним. Громадная флотилия туч, чуть светлая по краям от лунного света, медленно плыла к югу. Время от времени в разрывах между ними проглядывали звезды. О'Брайен включил фонарь. Они спустились по некрутому склону и справили нужду, едва не касаясь друг друга плечами, и пар поднимался у них из-под ног. О'Брайен застегнул молнию и посветил вокруг. Мощный луч пронзил темноту на сотню-другую метров, высветив пустоту. Холодный туман стелился низко над землей.