Может ли оказаться, что данные привычки в некоторых отношениях даже опасны? Может быть, они достигли своего предела, больше не способны справляться с проблемами, стоящими перед нами, и сдерживают дальнейший прогресс? Может быть, пришло время сделать качественный шаг вперед? Если да, то на чем могут основываться эти новые мыслительные привычки?
Новые мыслительные привычки нового Ренессанса должны основываться на самой фундаментальной из всех основ — более фундаментальной, чем словесные игры философов или системы убеждений. Они должны базироваться непосредственно на механизмах работы мозга, а также на том, как человеческий мозг генерирует восприятия.
Впервые за всю историю человечества мы можем ответить на вопрос, как должен был быть построен мозг, чтобы результатом его деятельности являлся разум. Мы можем не знать всех деталей, но мы знаем достаточно об общей системе поведения мозга, чтобы пересмотреть свои традиционные мыслительные привычки и быть в состоянии разработать новые. Мы можем наконец увидеть, каким образом мыслительные привычки последнего Ренессанса на деле делали упор на некоторых — не лучших — аспектах разума. Мы также можем теперь понять, почему мыслительные и языковые системы, нами разработанные и столь высоко ценимые, хороши в вопросах логики, но никуда не годятся в сфере восприятия. Нам также становится понятно, каким образом неумение обращаться с восприятиями становится причиной неадекватности и опасных проявлений нашего мышления. Равно как и то, каким образом эти привычки являлись причиной бед человечества в прошлом и почему они не являются подходящими для принятия конструктивных шагов, всем нам необходимых в будущем.
«Я прав — вы заблуждаетесь» вмещает в себя суть традиционных мыслительных привычек, которые возникли у человека за время последнего Ренессанса.
Здесь мы имеем «спор», являющийся основой нашего поиска истины и основой же системы противоборствующих мнений, характеризующей науку, право и политику. Здесь мы имеем и абсолютные истины, и завершенность, и суждение — и уверенность (иногда высокомерную), которая происходит от них. Здесь мы наблюдаем взаимоисключающую несовместимость, являющуюся основой нашей логики. Каждая сторона не может быть правой и ошибаться в одно и то же время. Существом логики являются установочные характеристики объекта и противоречие. В языке мы сознательно создаем взаимоисключающие категории, такие как истинно/ложно и друг/враг, с тем чтобы иметь возможность оперировать такой логикой противоречий. Вместе с тем имеются культуры (как я покажу далее), в которых нет противоречия в том, чтобы человек являлся одновременно и другом, и врагом.
Последний Ренессанс возродил и усовершенствовал методы Сократа и других мыслителей золотого века греческой философии. Возможно, метод спора использовали и до того, однако Сократ превратил его в бесподобную по красоте процедуру. Имеется замечательный парадокс по поводу того, как возрождение греческого мышления по принципу аргументированного спора во времена последнего Ренессанса послужило одновременно двум целям. С одной стороны, мыслители-гуманисты использовали систему логики и здравого смысла в качестве средства борьбы с догмой, от которой задыхалось общество. С другой стороны, церковные мыслители, возглавляемые гениальным неаполитанцем Фомой Аквинским, превратили ту же самую логику в мощное оружие для борьбы с ересью, которая постоянно подавала голос то тут, то там.
Для нужд искоренения ереси данная система служила исправно, поскольку рассуждающий человек мог, исходя из общепризнанных истин (аксиом), таких как всемогущество Бога, приходить к логически производным выводам. Те же самые методы использовались для того, чтобы перейти от предполагаемых принципов справедливости к регламентированию и оценке человеческого поведения.
Данная система принципов, логики и аргументированного спора является основой для широко применяемого ныне — и зачастую с пользой для людей — правового мышления. Где она отказывается работать, так это в области восприятий, являющихся универсальными и всеобщими.
Указанный аргументированный/логический тип мышления стал общепринятым для семинарий, университетов и школ. Это потому, что подобными учреждениями в те времена в основном заведовала церковь, а также потому, что независимые мыслители гуманистического плана прибегали к тем же самым методам. Парадокс в том, что как церковные, так и независимые мыслители находили эти методы одинаково полезными.
Центральным аспектом данного типа мышления является понятие «истина». Посредством аргументов, которые заводят обсуждаемый вопрос в тенета противоречия, всегда можно показать, что нечто является ложным. Даже если нечто не совсем ложно, задача состоит в том, чтобы, отбросив мало-помалу весь «мусор» посредством критических рассуждений в ходе умелого ведения спора, обнажить содержащуюся внутри истину.
Постепенно критическое мышление достигло статуса высшей формы цивилизованного мышления и стало средством самообороны самой цивилизации. Любое нововведение подлежало детальному рассмотрению и яростной критике в пределах существующих рамок, и последним был присвоен атрибут незыблемости и вечности.
То, что критическое мышление на таком высоком счету в нашей цивилизации, принесло ряд нехороших плодов. Критическому мышлению недостает элементов продуктивности, созидательности, творчества и конструктивизма, которые столь необходимы для разрешения проблем и поиска пути вперед. Большинство политиков являются по образованию юристами и привыкли лишь к такому типу мышления.
Если мышление свободно от ошибок, является ли оно хорошим? Если человек водит автомобиль без ошибок, хороший ли он водитель? Если бы вы желали избежать ошибок в управлении автомобилем, наилучшей стратегией для вас было бы вообще не выгонять автомобиль из гаража. Как и в критическом мышлении, избежание ошибок в вождении предполагает производительные, продуктивные и творческие аспекты мышления. Все это важные элементы, от которых зависит общественный прогресс. И откуда все это к нам пришло? Все это, скорее всего, не имело большого значения в стабильных городах-государствах Древней Греции, где совершенство существования (за исключением для женщин и рабов) предполагало, что любое волнение было скорее не к добру или по крайней мере не требовалось. Это также, возможно, не имело большого значения в относительно стабильном обществе средневековья, когда достижение счастья предполагалось в другом мире, а не в этом. Но сегодня это имеет значение. Вот почему наблюдаемая в американских школах тенденция учить детей только критическому мышлению поразительна в плане своей средневековой отсталости.
Вопрос о том, является ли такой аргументационный стиль нашего мышления причиной конфронтационного же характера нашей политики, остается открытым для обсуждения. Греки оставили нам в наследство и логику, основанную на споре, и демократию, и мы всегда желали совмещать их, поскольку не знаем, как практиковать демократию без спора. Вместе с тем существовало немало культур, в которых понятие борьбы добра и зла получило развитие независимо от греческого стиля мышления (манихейство, индуизм и др.).
Учение Гегеля об историческом противостоянии и напряженности легло в основу марксистского диалектического материализма и проистекших из него революций. К сожалению, данный «конфликтный» путь общественных преобразований создает трудности для конструктивного и творческого мышления, столь необходимого для осуществления перестройки в СССР.