Несколько человек подбежали к краю сцены, протягивая певице зеленые долларовые купюры... Анна отрицательно мотала головой: "Нет, нет, что вы, что вы..." Зрители все равно тянули руки, размахивая ассигнациями как символом высшего одобрения.
Примерно так же в концерте "прошел" и певец из Варшавы Ежи Поломский, ровесник Анны. Людвик Семполинский, воспитатель целого поколения польских артистов, не особенно верил в Поломского: по его мнению, он был лишен природного дарования. Но Ежи оказался прилежным учеником. То, в чем отказала ему природа, он восполнял феноменальной работоспособностью, занятиями вокалом по пять-шесть часов в день, уроками у хореографа, отнимавшими не меньше времени, неустанным поиском своего репертуара.
Он быстро стал одним из кумиров эстрады. Оригинальная манера исполнения, бравшая истоки в польской песне конца 30-х годов - чуть сентиментальная, искренняя, эмоциональная, - снискала ему популярность не только в Польше, но и далеко за ее пределами. Что бы ни пел Поломский "Пусть только расцветет белая черемуха", "С девушками никогда неизвестно, хорошо или плохо" или советскую "Три года ты мне снилась", - во всем ощущались разносторонность дарования, актерское мастерство.
Поломский много ездил по миру, ему предлагали участвовать в шоу-программах в модных ресторанах Лас-Вегаса. Ежи решительно отвергал эти предложения, заявляя импресарио, что в тот момент, когда он споет на потребу жующим и пьющим, он кончится как певец...
Спустя полтора месяца, уже на родине, Анна отчаянно пыталась вспомнить, что же ей больше всего запомнилось в Америке. Там она постоянно чувствовала усталость: от резкой ли перемены климата и часовых поясов или от бесконечных переездов из города в город. Импресарио не давал им ни сна, ни отдыха. Внешне он всегда выглядел веселым и добродушным. Но в нем чувствовалась какая-то нервозность, напряженность, которые в любой момент могли выплеснуться наружу. Его преследовал панический страх опозданий. И он тормошил артистов, поглядывая на часы, бранил шофера, если их автобус обгоняли. Артисты заразились этой изматывающей нервозностью, и даже время отдыха казалось им непозволительной роскошью. Америку они видели преимущественно из окна автомобиля - Америку, бешено суетящуюся, вечно мчавшуюся куда-то и, как показалось Анне, однообразную и заземленно-прозаичную по сравнению с Европой.
Их концерты шли с успехом. Американцы польского происхождения настолько неистово аплодировали, что порой создавалось впечатление, будто их волнует не столько искусство, сколько возможность услышать польскую речь из уст поляков, живущих "там".
После концертов десятки зрителей пробирались за кулисы, приглашали артистов отужинать вместе, вспомнить родину. Однажды Анна согласилась и потом очень жалела. Ужин получился утомительным, сентиментальным, каким-то даже унизительным. Ее собеседники - седенький старичок, эмигрировавший из Европы после окончания войны, и его спутница, Анина ровесница, американка польского происхождения, говорившая по-польски с сильным акцентом, поначалу долго расспрашивали о Варшаве и Кракове (Анне казалось, что вот-вот они расплачутся). А потом как-то забыли о родине, и началась обычная похвальба американским благоденствием. При этом старичок, стараясь заглянуть ей в глаза, прилипчиво выспрашивал: "А что вы имеете? А какая у вас квартира?" Ей вдруг захотелось их подразнить:
- Шикарная! Вилла на Маршалковской, с окнами на Вислу. Сейчас строим подземный гараж!
Граждане США заметно стушевались, разговор увял, и они судорожно старались придумать, чем бы еще поразить в самое сердце певицу из коммунистической Польши.
Однажды после концерта Эндрю Джонс пригласил Анну на ужин.
Это показалось ей странным: за две недели их странствий по Америке менеджер никого никуда не приглашал. В обеденное время он неизменно куда-то испарялся, никто его не видел и во время совместных ужинов после концертов. Анна сначала отказалась. Она чувствовала себя измученной после семичасового переезда на автобусе и двух концертов. Джонс настаивал, уверяя, что действует в ее же интересах. Когда они спустились в гостиничный бар, Эндрю представил ее моложавому, коротко подстриженному человеку в темных очках.
- Майкл, тоже Джонс, - представил его Эндрю, - по-польски не говорит: он ирландского происхождения. Зато Майкл - большой знаток искусства. Он был на концерте и считает, что у вас все задатки стать звездой в Америке.
- Я польщена, - растерянно ответила Анна.
- Майкл, - уверенно продолжал Джонс, - предлагает вам хороший контракт. Но прежде всего надо в корне изменить репертуар. Кажется, я вам уже говорил, что в Америке надо петь по-американски?
Официант принес холодную закуску. Мужчины принялись есть, запивая испанским вином. Анна отпила глоток и почувствовала прилив сил... В принципе предложение Майкла Джонса казалось ей заманчивым. Он готов был заключить контракт с ней сроком на два года. Месяц интенсивных репетиций с одним нью-йоркским коллективом - и потом участие в программе "Интер-шоу" в лучших концертных залах США и Канады... Майкл дружелюбно посматривал сквозь темные очки в сторону Анны, когда Эндрю явно подавал "товар лицом", одобрительно кивал головой. Потом заговорил. Смысл его слов был понятен и без переводчика: для "пользы дела" и во избежание длинных и хлопотных формальностей, и самое главное (он повторил еще раз: "самое главное") - для суммы гонорара, было бы проще поменять гражданство, стать гражданкой Соединенных Штатов Америки.
- О, не беспокойтесь! - Он заметил, как Анна побледнела при этих словах. - Я не предлагаю вам "выбрать свободу". Я предлагаю вам нечто более удобное и простое - фиктивный брак... Да-да, фиктивный брак с американцем! Впрочем, при вашем обаянии, мастерстве и потенциальном богатстве я не сомневаюсь, что в скором времени вы найдете не фиктивное, а подлинное личное счастье в Америке. Решайте, Анна. - И с долей иронии он добавил: - На худой конец, Америка обойдется и без вас. Я в этом не сомневаюсь. А вот вы без Америки... Запомните, такие предложения делаются лишь раз.
- Ну а если я не соглашусь изменить гражданство? - ровно, бесстрастно спросила Анна.
- В таком случае, - хмуро пояснил Майкл, - дело существенно осложнится и вряд ли может стать и для вас и для меня экономически выгодным.
Вопрос для нее был ясен и решен однозначно - и во время разговора и после него. Если бы ей предложили, скажем, небоскреб в центре Нью-Йорка и волшебник-джинн перенес бы через океан ее родных - она и тут отдала бы все, чтобы вернуться назад в Польшу! Одно дело - выступать с концертами, пусть и долгое время, и совсем другое - остаться здесь навсегда! Среди чужих, деловых, холодных людей, пропахших бензином и виски, кичащихся своим благосостоянием и материальным превосходством. Да нет, конечно, и здесь люди влюбляются, страдают, ненавидят, ревнуют, любят песни, ценят талант... Но она не могла и подумать, чтобы остаться здесь навсегда, на чужой земле с чужими законами и понятиями.
Когда через несколько дней под большим секретом Катажина Бовери сообщила ей, что решила фиктивно выйти замуж в Америке, Анна взглянула на нее не столько с осуждением, сколько с состраданием. Как же должен быть плохо воспитан человек, как низменны должны быть его инстинкты, как неустойчивы нравственные критерии, если он может в течение нескольких дней, почти не задумываясь, поменять свою родину, забыть отца, мать, друзей во имя пресловутого благосостояния, сомнительного, "фиктивного" счастья...