Но возникли непредвиденные обстоятельства — кандидат в преемники э 1 на дух не выносил кандидата э 3. Виктор Степанович неоднократно, иногда в ультимативной форме, просил президента снять с должности первого вице-премьера Олега Николаевича. Это была примитивная, первобытная ревность, которая со временем приобрела чудовищные масштабы.
Окружение Черномырдина собирало компромат на Сосковца. Прокуратура организовывала проверки. Никто, разумеется, ничего существенного не нашел, но кровь друг другу попортили.
Несмотря на конфронтацию, симпатии Бориса Николаевича к Олегу Николаевичу росли, и как-то шеф мне пожаловался:
— Опять пришел Черномырдин и начал просить, чтобы я снял Сосковца. Я ему ответил: «Делайте что хотите, а Сосковца я вам не отдам».
Это случилось за год до выборов-96. Олег Николаевич прочно укрепился в самом ближайшем окружении президента и стал одним из тех, кого шеф принимал в неформальной обстановке, иногда один на один. Я никогда не ревновал. Олег Николаевич потом рассказывал мне об этих встречах в благоговейном по отношению к президенту тоне.
А Виктор Степанович искал союзников в другом лагере. Он заходил к Илюшину и докладывал о беседах с Ельциным. Потом все стало наоборот. Когда Борис Николаевич лежал продолжительное время в больнице, Илюшин, навестив шефа, тут же мчался к премьеру, и они подолгу беседовали.
За «дружбу» Илюшин после выборов получил пост первого вице-премьера и кураторство социальной сферы. Правда, такая должность в правительстве равнозначна чугунному хомуту. Под его тяжестью Илюшин и пал при первой же реорганизации кабинета.
Помимо трех основных кандидатов в преемники возникла кандидатура еще одного, дополнительного. Идея передать полномочия Борису Немцову родилась после поездки в Нижний Новгород. Шефу очень понравился молодой нижегородский губернатор.
Ко мне он тоже часто заходил в Кремле и сначала производил впечатление доброжелательного, открытого, энергичного человека. Мы как-то сразу перешли с Немцовым на «ты», и, когда у меня спрашивали его отчество, я не сразу вспоминал, что он — Ефимович.
Но поразительно быстро Немцов изменился — стал снобом, мог публично позволить себе критиковать Ельцина, а уж в неформальной обстановке просто оскорбительно о нем отзывался. Шутки губернатора не отличались эстетизмом, и все чаще мне жаловались на сальности, ставшие нормой в высказываниях Бориса Ефимовича о Борисе Николаевиче.
Растущее пренебрежение к президенту сопровождалось у Немцова собственным возвеличиванием. Тогда в Нижегородской области начались реформы «по Явлинскому». Пресса много об этом писала, и Борис Ефимович быстро запамятовал, кому именно он обязан своей известностью и славой.
…Но в ту первую поездку в Нижний Новгород я почему-то сказал шефу:
— Борис Николаевич, вы ищете преемника, а вот он, уже готовый. Молодой, умный, иностранный язык знает, энергии у него много. Вы еще на Олимпе пробудете лет десять, но если начнете Немцова воспитывать, то за этот срок сумеете вырастить нового, молодого президента.
В 90-м, кстати, Бурбулис предлагал создать клуб политиков-юниоров — воспитывать их потихоньку, лелеять, с каждым проводить работу и потом выбрать одного, самого подходящего. Увы, но похоже, все фантазии Геннадия Эдуардовича нежизнеспособны.
Кандидатура Немцова тоже отпала после истории с подписями против чеченской войны. Борис Ефимович провел популистскую акцию: «Кто против войны в Чечне?» (Интересно, а кто «за»?) И собрал миллион подписей нижегородцев, недовольных военными действиями на Кавказе. Он не поленился притащить все эти папки к президенту, и тогда я его спросил:
— Боря, так кто же у нас за войну?! Назови хоть одного человека! Все 150 миллионов тебе подпишут этот листочек.
И что ты этим доказал?
Шеф его принял и пообещал:
— Я обязательно поеду в Чечню.
Немцов попросил:
— Возьмите меня с собой.
Знали об этом только они вдвоем. И шеф не забыл про уговор. Назначив дату визита в Чечню, он сам позвонил нижегородскому губернатору. Так Немцов оказался в Чечне.
После проведения запланированных мероприятий Лобов — представитель президента в Чечне — устроил в Ханкале потрясающий обед. Столько яств на приеме в Кремле не отведаешь.
Начали произносить тосты за здоровье президента. Участники пира честно все рюмки выпивали до дна, и лишь Немцов тихонечко пригублял спиртное и ставил рюмку на стол. Он сидел в президиуме, а я сбоку. Я всегда старался расположиться так, чтобы видеть и шефа, и его окружение.
Я Грачеву намекнул:
— Наш юный друг даже за здоровье президента ничего не пьет. Ну-ка заведи его.
Паша кивнул:
— Понял.
Встал и очередной тост опять стал произносить за президента. Вдоволь нахвалив шефа, Грачев неожиданно изрек:
— Среди нас собрались некоторые товарищи, которые громче всех горлопанили, здорово шумели, изображали из себя миротворцев, а успехами своими обязаны только президенту. Борис Ефимович, почему же вы за президента не можете выпить до дна? Вы что, больной?
Немцов уже при упоминании «горлопанства» насторожился, а под конец речи Грачева перепугался, смутился. Он махом выпил рюмку до дна и тут же посмотрел на меня. Догадался, кто «настрополил» Павла Сергеевича. После этого он каждую выпитую рюмку мне показывал и вскоре сам начал нахально выступать, что, дескать, не все пьют, как положено.
Трапеза закончилась, и разгоряченный Немцов отозвал меня в сторонку:
— Саша, ну почему ты меня так не любишь, почему ты меня так ненавидишь?
Я ответил:
— А за что ты презираешь президента? Какое ты имеешь право так себя вести, это же элементарная непорядочность. Уйди со своего губернаторского поста, а потом уже любые подписи собирай…
Он задумался: и попросил, чтобы я обязательно принял его в Москве. Я пообещал:
— Хорошо, приезжай, я тебя приму. Созвонимся.
Кстати, если Борис мне звонил по каким-то делам, я ему всегда отвечал. Он, например, особенно волновался, когда вышел Закон об охране высших должностных лиц, в том числе и губернаторов. На следующий же день позвонил мне и с раздражением в голосе пытался выяснить, почему официально не утверждают тех людей, которые его уже давно охраняют. Я объяснил, что они не прошли элементарной проверки. Надо выяснить хотя бы, откуда они пришли к Немцову — из милиции, из рэкета или еще откуда-нибудь. Но он не унимался. Пришлось губернатора осадить:
— Подожди немного, люди твои ведь до этого не голодали. Мы их проверим, и они на законных основаниях будут получать зарплату и носить оружие.
Но мне такое нетерпение, связанное с сугубо личной проблемой, не понравилось. Настораживали и другие моменты. Немцов разговаривал с президентом подобострастно, но, едва покидал его кабинет, тут же все переиначивал.
Однажды Борис Ефимович уже больного президента раззадорил и заставил играть с ним в теннис. Я не собирался обыгрывать шефа и открыто поддавался. Президент «сражался» в паре с Шамилем Тарпищевым, а я был партнером Немцова. Естественно, мы проиграли с почетным счетом. Борик рвал и метал, уличал меня в нахальном подыгрывании противникам. Но шеф для меня даже на корте противником не был.
После этой теннисной партии Ельцин окончательно убедился, что пока Немцов его преемником быть не готов.
Постепенно у президента пропала категоричность: «нет, я не хочу быть опять президентом». Он переломил себя, победил в душе и бессилие, и апатию. А я делал все, чтобы его окружали крепкие, жизнерадостные люди, от которых поднималось настроение.