Именно это позволило ей восстановиться до такой степени, утверждает весь персонал. Пока она первые несколько месяцев лежала без сознания, подключенная к аппарату искусственного дыхания, врачи считали, что восстановление невозможно, хотя вслух этого не говорили. О том, что она сможет говорить, даже не мечтали.
— Что вы хотите сделать, когда поправитесь?
— Уееий.
Этого мне не понять.
— Путешествовать… да? — подумав, спрашивает брат.
— Да, — отвечает она и кивает.
— А куда хочешь поехать?
— И-нии-ан.
Это было сверх понимания. Но, попробовав несколько неудачных вариантов, пришли к выводу, что речь идет о Диснейлэнде.
— В смысле — Диснейлэнд? — задает вопрос брат.
— Да, — отвечает она и уверенно кивает.
Если честно, связать между собой «путешествие» и «Диснейлэнд» непросто. Мы — живущие на территории Большого Токио мы — поездку в Диснейлэнд путешествием не считаем. Но если предположить, что у нее в голове отсутствует осознание расстояния между «здесь» и «Диснейлэнд» (причем так оно, по-видимому, и есть), то «поездка в Диснейлэнд» представляется «путешествием в неизвестность». Соберись мы сейчас в Гренландию — что мы, в принципе, о ней знаем? Но если по существу, ей добраться до Диснейлэнда труднее, чем нам поехать в самую дальнюю точку мира.
Дети Тацуо (восемь лет и четыре года) прекрасно помнили прежние поездки в Диснейлэнд с Сидзуко, и каждый раз, приходя в больницу, рассказывали ей о тех поездках: как им был весело. Так Диснейлэнд стал для нее символом «свободы и выздоровления». Но помнит ли она сама о тех поездках, не знает никто. Это может быть воспоминание, уже внесенное извне. Ведь она не помнит даже свою комнату в доме родителей.
Однако пусть это реальность или фантазия, в ее сознании существует однозначный образ Диснейлэнда. Я могу ощутить его совсем рядом, но что конкретно представляет собой этот образ, неизвестно. Моя бы воля — хотел бы я его увидеть ее глазами. Но это, естественно, невозможно. Увидеть его может лишь одна Сидзуко.
— Хотите съездить в Диснейлэнд всей семьей? — спрашиваю я.
— Да, — ясно отвечает она.
— С братом, его женой и детьми? Она кивает.
Тацуо говорит, обращаясь ко мне:
— Только нужно прежде хоть немного научиться кушать и пить ртом, чтобы удалить из носа трубку. Тогда и съездим всей семьей на машине.
Затем берет Сидзуко за руку.
— Хорошо бы поскорее, — говорю я Сидзуко.
Она опять отчетливо кивает. Ее глаза обращены ко мне, но видят «того другого», что на той стороне.
— На чем ты хочешь покататься в Диснейлэнде? — спрашивает Тацуо.
— Оуэ-оуэ.
— Роллер-костер? — перевожу я.
— «Космическая гора»! — восклицает Тацуо. — Точно! Ты у нас такие аттракционы любишь.
Напоследок я еще раз пожал Сидзуко руку.
— Можно еще раз пожать вам руку? — спрашиваю я.
— Да, — четко отвечает она.
Подойдя к креслу-каталке, протягиваю руку, которую она жмет сильнее, чем в первый раз. Долгое рукопожатие — будто она пытается передать мне что-то еще более важное. Мне давно не жали руку с такой силой.
Еще долго оставалось у меня ощущение этого рукопожатия: и по дороге из больницы домой, и уже дома. Словно память о тепле на солнцепеке в зимний полдень. Если честно, оно со мной и по сей день. Может, сохранится и дольше. Сидя сейчас за письменным столом, я чувствую, как это тепло помогает мне. И кажется, будто все, что я должен написать, собрано в этом тепле. «Того другого», на которого смотрела она, я воспринимаю как своего. Я машинально слежу за ее взглядом. Но вижу лишь голые стены.
В тот вечер, перед посещением больницы, я думал, что должен ее воодушевить. Затем размышлял над тем, как я смогу это сделать. Считал, что просто обязан. Но это оказалось лишним. Даже не стоило задумываться. В конечном итоге наоборот — воодушевила меня она.
Работая над черновиком, я серьезно задумываюсь: что же это такое — «жить»? Спустя время и передо мной встал этот «фундаментальный вопрос». Если бы я оказался на месте Сидзуко, смог бы сохранить так же крепко, как и она, волю к жизни? Есть ли у меня соответствующее мужество? Есть ли у меня терпение? Смогу ли я так же крепко и пылко пожимать чью-либо руку? Спасет ли меня любовь людей? Не знаю. Нет, честно — уверенности у меня нет.
Многие люди в мире ищут спасения в религии. Однако если религия доставит им боль и лишения, куда тогда обращаться за помощью? Беседуя с Сидзуко, я несколько раз пристально всматривался ей в глаза. Что сейчас видят ее зрачки? Что сейчас освещает их луч? Когда она поправится и сможет говорить, я хочу непременно спросить ее об этом: «Что вы тогда видели? »
Нет, это будет позже. Первым делом — Диснейлэнд. Путешествие в Диснейлэнд. Что ни говори, это и станет отправной точкой.
. 39-й выпуск
. Из десяти групп я был в восьмой, Сакамото — в девятой. Токийцы составляли 4 звена (всего 27 человек), и в этой группе я оказался вместе с Сакамото. Это была наша первая встреча. Сакамото стал адвокатом, желая быть похожим на Ральфа Нэдера
. У меня таких высоких стимулов не было. Я просто не хотел становиться «частью коллектива», а мечтал делать то, что хочу. Эта шальная мысль и привела меня в адвокаты.
Но даже при этом путь к лицензии адвоката тернист. Пришлось попотеть. Несколько лет не мог поступить, затем учился… Я одного возраста с Сакамото. Поэтому до экзамена на адвоката нам обоим пришлось несладко
. Мы все поехали в Йокогаму, в Китайский квартал, где, сидя вокруг одного стола, устроили свой «мозговой штурм». У Сакамото были давние связи в этой области.
Характер у него, можно сказать, открытый и веселый. Но при этом он был очень ироничен, ничего не принимал как данное. Всегда обладал собственным мнением. С одной стороны, судил о вещах критически, с другой — умел придираться к словам. Вот что можно о нем сказать.
Будь то объединенная церковь или «Аум Синрикё», вы взялись за трудную и невыгодную работу?
Пока я общался с ним, за ним такого не замечал. Наоборот, всплывали какие-то алчные мотивы. Уговаривал всех пойти в караоке-бар с девочками — ну и тому подобное. Вроде как: пойдешь к пяти вечера, уложишься в две тысячи иен (смеется).
Если честно, у Сакамото нет имиджа рьяного адвоката, реформатора человеческих прав. Ни к какой из партий он не принадлежал. Обычный человек. Как и я, был не против вполне естественных человеческих желаний, может, даже хотел чуточку больше других. Но понимал предел собственных возможностей, и куда серьезнее и реалистичнее задумывался о своих поступках и миссии.
Адвокатская контора «Йокогама», в которой он работал, считалась реформаторской, и с давних пор занималась трудовыми конфликтами. Сейчас все иначе, и они ведут не только производственные дела. Если судить с высоты прошлого опыта разбора трудовых конфликтов или ложных обвинений, приходилось остро противостоять полиции, с точки зрения которой контору можно было причислить к разряду «особых». Вот такое мнение сложилось о ней.
Особенно жестко пришлось столкнуться с полицией префектуры Канагава после инцидента с прослушиванием главного штаба Компартии Японии, расположенного здесь же, в Матиде. Едва унялись отголоски этого дела, произошел инцидент с Сакамото. В Ассоциацию адвокатов входил лишь один служащий этой конторы, наоборот, ядром Ассоциации были адвокаты из других офисов, но, несмотря на это, адвокатская контора «Йокогама» обладала немалой силой, и привлекала к себе внимание полиции.
То есть, когда адвокаты этой конторы заявили в полицию о том, что Сакамото похитили люди из «Аум Синрикё», те вполне могли их проигнорировать и сделать вид, будто ничего не произошло?