Саксы были истреблены все до одного, а от армии Артура оставалось не более двух тысяч пеших и несколько сотен конных воинов, из которых не было ни одного, кто остался бы невредим.
Из ста пятидесяти членов Круглого Стола уцелело около двадцати, и среди них король, Бан, Богорт, Кэй и Гавейн. Все старые вожди, помнившие Утера, были мертвы. Лот погиб. Леодеган испускал дух.
Артур, угрюмый и залитый кровью, бесцельно ехал по полю боя. Он подъехал туда, где стоял я, склонившись над распростертым на траве Леодеганом. Слез с коня и опустился подле него на колени.
— Какой бой, Артур! — с улыбкой сказал Леодеган. — Никогда еще не видал я такого боя, даже во времена Утера. Он был бы доволен. А ты сражался лучше, чем сражался бы он, будь он здесь. Ты сражался так, как никто другой, и мир навсегда запомнит этот день. Я счастлив умереть на глазах у такого великого воина. Мое время прошло, и время таких, как я. Я отдаю тебе свою землю, страну бригантов, которую твой отец и Мерлин некогда оставили в моих руках, вопреки своим завоевательным стремлениям. Присоедини ее к Логрису. Я поручаю тебе также мою единственную дочь, пятнадцатилетнюю Гвиневеру.
Он посмотрел на меня.
— Мерлин, так, значит, и Лот, и все люди старого мира мертвы?
— Да, Леодеган.
— Тогда твой мир действительно рождается сегодня из мертвого чрева насилия, бывшего законом того, другого мира. Ты остаЈшься его единственным творением и единственным свидетелем. Ты одновременно отец — и сирота. Ты как дерево, чьи корни не сходны с плодами. Ты же словно ствол, чуждый им обоим. Какое одиночество, Мерлин! Неужели так же одиноко и после смерти, там, куда я иду? И он замер, навсегда обретя мир и покой. Тогда Артур обхватил руками страшную седую голову и прижал ее к себе. Он заплакал. Заплакал, как никогда не плакал за всю свою жизнь. И я чувствовал в этих внезапных слезах, кроме скорби, кроме ужаса от необходимости продолжать жить, в то время как повсюду вокруг воцарилась смерть, что открылась старая, назажившая рана, из которой хлынуло слишком долго копившееся страдание.
Бадон. Это было в четыреста девяностом году, в первый день лета. Солнце садилось за холмами, расцвечивая небо на западе в торжественный пурпур, словно бесконечное отражение пожарищ и пролитой крови. Все было безмолвно, погружено в забвение смерти и сна, в молчание изнеможения и оцепенения. Артур плакал.
_22_
Через год после сражения при Бадоне Артур женился на Гвиневере. Гвиневера была прекрасна. В свои шестнадцать лет она ничем не напоминала ребенка, являя собой все. совершенства женщины. У нее были длинные и тяжелые золотые волосы, славившиеся во всей Британии, лицо с чертами правильными и немного холодными, которое более прельщало с первого взгляда, нежели по— настоящему очаровывало, и нежная белая кожа. Лицо ее выражало смесь благородства, безразличия, своенравия и скуки, входя в противоречие с той нежностью, грацией и чувственностью, которыми были преисполнены ее движения. Все существо ее внушало мысль о наслаждении — равнодушном и недоступном. Она испытывала удовольствие — не будучи при этом настолько мелочной или простодушной, чтобы показывать это, — чувствуя себя предметом всеобщего внимания и восторженного поклонения. Выше всего она ценила власть, роскошь и богатое платье. Поэтому когда она увидала Артура, соединявшего в себе все эти достоинства и бывшего к тому же самым красивым мужем на всем западе, она полюбила его так сильно, как только вообще могла любить. Свадьбу отпраздновали в Изуриуме, столице королевства бригантов, которую Артур, в память о Леодегане, избрал одной из своих столиц. Празднества продолжались в Лондоне и наконец в Кардуэле. Здесь Артур, желая пышно завершить увеселения, задал в своем дворце большой пир.
Он созвал туда всех королей, вождей и знатных людей Логриса и покоренных земель.
В самый разгар праздничной трапезы в залу вошли двое гостей и приблизились к самому королевскому столу. Оба были одеты в дорожные накидки, лица их были скрыты под широкими, низко опущенными капюшонами. Тот, что был выше, откинул свой капюшон, и все узнали Моргану. Ее красота была столь ослепительна, что все присутствовавшие там замолчали, затаив дыхание. Рядом с ней другие женщины казались уродливыми, словно уничтоженные этим прекрасным сиянием, и даже великолепие Гвиневеры, которая была вдвое ее младше, тускнело в сравнении с ее завораживающей красотой. Сильно побледневший Артур поднялся, пристально глядя на нее с выражением ужаса и несказанной радости на лице. И я понял, что внезапное появление Морганы было для него мигом райского блаженства, разжегшим с новой силой адскую пытку разлуки.
Моргана откинула капюшон со своего спутника. Шепот восхищения пробежал по зале. Это был ребенок лет двенадцати, и по красоте его стана и лица все догадались, что он — сын Морганы. Но я, перенесясь мыслью на двадцать лет назад, вдруг увидел перед собой маленького Артура, за тем лишь исключением, что у этого ребенка были более темные волосы и зеленые глаза, как у его матери. Он держался совершенно прямо, без какой бы то ни было робости, но и без высокомерия.
— Это Мордред — мой сын, — сказала Моргана Артуру. — Он вырос и был воспитан в Беноике, в стране короля Бана, посреди леса Броселианд, в уединенном замке, который мне дал Мерлин и который народ в страхе называет Замком В Долине Откуда Нет Возврата, потому что из всех, кто заблудился в тех местах либо отправился туда по своей воле — из похвальбы, любопытства, надеясь предаться сладострастию или страдая от любви, — ни один, кроме разве что Мерлина, не вернулся оттуда. Между тем именно в этом проклятом месте Мордред узнал от меня все то, что ум возвышенный и могучий может только пожелать узнать, и даже то, чего он, может быть, совсем и не желает знать, ибо истина нераздельна, она включает в себя в равной мере добро и зло, а знать наполовину — невозможно. Теперь настало время ему закалить свое тело и — поскольку он тебе родня — научиться у тебя боевым искусствам, равно как искусству войны и искусству власти. Я хочу, чтобы он служил тебе и стал членом Круглого Стола.
— Почему же отец не научил его всему этому? — надменно и гневно спросил ее один из вождей. — Рожден ли он в согласии с нашим законом или же тот, кто его породил, — одна из бесчисленных жертв, навсегда сгинувших в твоем волчьем логове? Этот вопрос не должен смутить тебя, раз ты пришла сюда прилюдно похваляться своими преступлениями — как если бы стояла над законом. Но берегись — хотя бы ты и была королевской крови. Никто в Логрисе, даже король, не стоит выше закона — так постановили Мерлин и члены Круглого Стола. Артур взялся было за рукоять меча, но я удержал его и подошел к Моргане и Мордреду. И обратился к тому, кто только что говорил:
— Отец Мордреда и Моргана были связаны узами родства, если это известие может успокоить твою потревоженную добродетель. Я самолично пожелал разрушить эти узы и осудить этого человека на вечное забвение. Это означает, что его имя не будет произнесено. Тебе придется удовольствоваться тем, что сказано. Что же до того, что ты сказал о законе Логриса, — это вполне справедливо, и ты прав, пусть ты и кажешься мне взбесившимся псом, который вдруг набрасывается на своих хозяев. Вот мое решение. Мордред будет принят при дворе, с ним обойдутся в соответствии с его положением и воспитают так, как хочет его мать. И он станет впоследствии пэром Круглого Стола, если окажется достойным этого.