У меня много дел. Днем. Ты должна понять…
На губах у нее играла усмешка. Но она не смотрела на него. Он придвинулся к ней. Обнял, стал гладить волосы, спину. Осторожно. Он так устал, что остерегался нечаянно вызвать ссору или размолвку. К тому же характер у него был мирный.
— Праздник окончен, Дина. Пойми, мы, живущие морем, должны работать. А для этого нам по ночам, как и всем людям, нужен отдых.
Она не отвечала. Лишь тяжело прислонилась к нему и замерла.
Так он и сидел, глотая теплую воду и гладя ее по спине, пока она не уснула.
Сперва она была как напряженная пружина под его руками, но постепенно обмякла и покорилась, словно ребенок, уснувший от слез.
Он отнес ее в кровать. Дина была слишком большая и тяжелая. Даже для такого сильного человека, как Иаков. Ему казалось, будто земля тянет ее к себе и хочет заставить их обоих опуститься на колени перед кроватью с пологом.
Она всхлипнула, когда он положил ее на кровать и укрыл периной.
Пора было вставать. Иаков чувствовал себя разбитым, старым и одиноким, спускаясь к делам, которыми так долго пренебрегал.
В тот же день Иаков велел разобрать небольшой чулан рядом с залой, которым пользовались как гардеробной. Там стояла кушетка с оторванными кистями и потертой обивкой коньячного цвета. Принесли лишний ночной горшок и постельное белье. Здесь Иаков собирался спать, объяснив это тем, что его храп мешает Дине.
Услышав это, Олине с удивлением подняла на него глаза. Но промолчала, лишь выразительно поджала губы, и морщинки веером побежали по ее лицу. Ну и времена настали в Рейнснесе, если хозяин дома должен спать на неудобной кушетке, а девчонка — на его кровати с пологом! Олине фыркнула и велела служанке отнести наверх простыни, перину и подушки.
В ту ночь когда Иаков перебрался спать в чулан, Дина в полночь вдруг заиграла на виолончели. В доме все спали.
Иаков тут же проснулся. Его охватило опасное бешенство, глаза у него загорелись. Он вышел в залу:
— Перестань! Ты разбудишь весь дом!
Дина не ответила и продолжала играть. Он подошел к ней и схватил за руку.
Она вырвала руку и встала, они были одного роста. Она осторожно прислонила виолончель к спинке стула и положила смычок на сиденье. Потом подбоченилась и, улыбаясь, посмотрела ему в глаза.
Это привело его в ярость.
— Чего ты хочешь? — спросил он.
— Играть на виолончели, — холодно ответила Дина.
— Ночью?
— Музыке живется лучше, когда кругом все мертво!
Иаков понял, что такой разговор ни к чему не приведет. Интуитивно он сделал то же самое, что прошлой ночью. Он обнял ее. Погладил. Почувствовал, как она безвольно повисла у него на руках. Так тяжело и безвольно, что он без труда уложил ее в постель. Потом лег рядом и гладил ее до тех пор, пока она не заснула.
Его удивило, что это оказалось совсем нетрудно, но он подумал, как утомительно постоянно иметь в доме такого большого ребенка.
Страсть! Та, которая дни и ночи сжигала его до поездки в Берген, вдруг исчезла. Все получилось иначе и сложнее, чем он думал. От одной мысли об этом Иаков уже чувствовал усталость.
Но в чулан в ту ночь не ушел.
Совершенно опустошенный, он лежал, держа на своем плече голову Дины. Смотрел в потолок и вспоминал покладистый характер Ингеборг.
Как они с ней всегда мирно жили, как были терпимы друг к другу и старались друг друга порадовать! Правда, у них были разные комнаты. Ему пришло в голову занять свою прежнюю комнату. Но он тут же отказался от этой мысли.
Дина жестоко отомстила бы ему за это. Теперь он ее знал гораздо лучше. Она умела распоряжаться человеком, не позволяя распоряжаться собой.
Он почти не видел ее в темноте. Но мог наслаждаться ее запахом и ее кожей.
Иаков тяжело вздохнул.
Все приходит неожиданно.
У матушки Карен вдруг начался ее «весенний недуг», как она говорила. Однако теперь на дворе был октябрь.
Недуг матушки Карен был просто-напросто бессонницей. Обычно это бывало весной, когда в высокие окна заглядывало солнце.
— Слишком яркий свет! — вздыхая, жаловалась матушка Карен.
Олине молчала. Но уголки губ у нее презрительно опускались книзу, и она отворачивалась. Вечная история. Тоже мне южане! Всего-то из Трондхейма, а нытья и жалоб не оберешься. Осенью и зимой — на темноту. Но когда Господь посылает им весной белые ночи, они опять недовольны. Олине в молодости сама жила в Трондхейме и знает, что весной там ночью тоже светло.
Люди всегда найдут причину для недовольства. Эти трондхеймские дамы ведут себя так, будто приехали из Италии.
Весенний недуг матушки Карен, который так же верно говорил о наступлении весны, как появление кулика-сороки, вдруг перепутал времена года.
И пришел в октябре.
Недуг знаменовался тем, что на лестнице по ночам поскрипывали ступени. И на столе в кухне появлялась кастрюля с молочной пенкой.
Матушка Карен грела себе молоко с медом. Она сидела за столом в пустой кухне и смотрела, как солнечный луч ползет по медным котлам, подбирается к синей крашеной панели и напоминает, что половик давно пора выстирать.
Она просыпалась сразу после полуночи. Спускалась в кухню и грела себе молоко. В большом спящем доме.
Но теперь было другое время года, и матушке Карен пришлось брать с собой свечу.
Проходя мимо окна в коридоре, она обнаружила, что в садовой беседке горит фонарь. Сперва она подумала, что это лунный свет играет в цветных стеклах. Однако потом разглядела, что это фонарь.
Ее первой мыслью было разбудить Иакова. Но она тут же взяла себя в руки. Накинула на халат теплый тулуп и отправилась выяснять, что это означает.
Не успела она выйти на крыльцо, как дверь в беседке открылась и показалась высокая фигура в шубе.
Дина!
Матушка Карен поспешно юркнула в прихожую и поднялась к себе так быстро, как позволяли ее старые ноги.
Она не хотела выслушивать громогласные объяснения Дины в это время суток. Но твердо решила на другой же день поговорить с ней.
По той или иной причине разговор не состоялся.
Теперь матушка Карен тем более не могла спать по ночам. Ведь ей нужно было караулить Дину. Разве можно молодой женщине в мороз по ночам сидеть в беседке, даже если на ней теплая шуба!
Почему-то матушке Карен не хотелось говорить об этом с Иаковом.
Она обнаружила определенную закономерность в ночных прогулках Дины. Дина сидела в беседке ясными морозными ночами, когда на небе горело северное сияние.
Наконец однажды, оставшись с Диной наедине, матушка Карен спросила будто бы случайно, не спуская с Дины внимательных глаз:
— Ты тоже плохо спишь по ночам? Дина быстро глянула на матушку Карен:
— Я сплю как убитая!
— А мне казалось, я слышала… В ночь на пятницу ты разве никуда не выходила?
— Не помню…
На этом разговор кончился. Матушка Карен замолчала. Не в ее духе было бить тревогу из-за того, что кто-то не может спать. Однако ей было странно, что Дина делает из этого тайну.
— Ты ведь привыкла, что в это время года всегда темно.
— Да. — Дина начала насвистывать.
Матушка Карен тут же покинула гостиную. Она восприняла это как грубый вызов. Женщина из хорошей семьи не свистит.
Но она не позволила себе долго оставаться оскорбленной. Вскоре она снова вернулась в гостиную. Заглянула через плечо Дины, разбиравшей ноты, и попросила:
— Лучше поиграй мне. Ты же знаешь, я не выношу, когда свистят. Это очень дурная и неприличная привычка… Голос звучал мягко. Но смысл слов не оставлял сомнений.
Дина пожала плечами и вышла из комнаты. Она медленно поднялась в залу и, не закрыв дверь, начала играть псалмы.