Александр набросился на курицу так, что только косточки у птицы затрещали.
– Отощал ты, Саша, – сочувственно заметила Юля, глядя, как он ест. – Что у них за список тут на передачи! Ни мяса нельзя, ни тебе чего. Кушай, кушай, не отвлекайся.
Когда он поел, Юля протянула ему влажную салфетку, чтобы он вытер руки. Потом она извлекла из сумки его любимую домашнюю чашку – вообще-то и не чашку даже, а огромную расписную бульонницу – и налила в нее чай из термоса. Чай был крепкий, какой он всегда заваривал, и того самого сорта, который он любил, – «китайский черный порох».
Юля предусмотрела каждую мелочь, и у Александра язык не повернулся бы сказать: это потому, что и жизнь она понимает как последовательную череду мелочей. Он с благодарностью посмотрел на жену. И вдруг улыбнулся.
– Ты чего?
Юля тоже улыбнулась в ответ. Улыбка у нее была точно такая же, как когда-то в первый день их знакомства, когда он пообещал зайти к ней в гости. Наверное, основательность, которая была в ней главной, не могла меняться с течением жизни. Александр не знал, хорошо это или плохо. Но сейчас ему не хотелось об этом думать.
– «Петра Первого» вспомнил, – сказал он.
– Чего это вдруг? – удивилась Юля.
– Не самого его, а книгу. Как он с женой в первую брачную ночь курицу ел.
– Ну, у нас с тобой медовый месяц прошел вроде. Да и брачная ночь когда еще выдастся, – вздохнула она.
Вздох ее был таким искренним, что Александр не улыбнулся уже, а расхохотался.
– А чего нам ночи ждать? – сказал он. – Или ты днем стесняешься?
Отвечать Юля уже не стала. Да и что тут было отвечать? Александр притянул ее к себе, и она с готовностью подняла подол юбки.
Глава 16
Метель успокоилась ночью, а утро уже встречало солнцем, и деревья больше не казались унылыми – сияли разноцветными искрами в счастливом зимнем уборе.
«Ничего себе! – подумал Александр, открыв глаза и сразу прищурившись от ударившего в них яркого солнца. – До обеда проспал, что ли?»
В доме было тихо, как после праздника. Да вчера ведь и в самом деле был праздник – Верина свадьба. А сыновья ее мужа, наверное, уже в школе, вот и тихо. Или не в школе даже, а в детском саду?
Александр вспомнил все подробности Вериного замужества, и вчерашняя оторопь повторилась снова. Что она будет делать с этими чужими детьми, маленькими детьми? Сейчас-то она, видно, влюблена, а что будет, когда пройдет этот первоначальный восторг и чувства войдут в обыденные берега? Откуда тогда брать силы на то, чтобы тащить этот воз? Конечно, жизнь в его сестре так и кипит, но ведь возраст-то уже не юный…
Вернувшись из ванной, Александр открыл дверь эркера. Холода он не боялся – не зря же они с Верой пошли в отца, северная порода, – и с удовольствием вдыхал сухой морозный воздух.
– …и они клубились, – вдруг услышал он голос Павла Николаевича. – Клубились, как жар.
– А огонь? – Это был уже Верин голос. – Огонь в них был?
– Огонь тоже был. Прямо из облаков вырывался. Такие, знаешь, языки пламени.
Голоса доносились из окна спальни. Вера тоже приоткрыла его, ведь и она не боялась холода. Выходит, и ее муж холода не боится.
Вообще-то неловко было прислушиваться к разговору, явно для чужих ушей не предназначенному. Но что-то было в этом разговоре такое, что заставило Александра не только не закрыть дверь эркера, но даже подойти к ней поближе.
– Страшно тебе было? – спросила Вера.
– Не-а. Наоборот. Притягивало очень.
– Почему?
– Потому что они как экран были, облака эти. На них лица отражались, люди, движения какие-то необыкновенные. Но это особенная необыкновенность была. Непонятно говорю? – спохватился Киор.
– Очень даже понятно. Ну-ну, и что?
В Верином голосе звучал неподдельный интерес. Даже не интерес, а… Александр не знал, как называется то чувство, которое слышалось в ее голосе. Но именно отзвук этого чувства не позволил ему немедленно захлопнуть дверь.
– Это было все, что я и в обычной своей жизни видел. Даже лица, кажется, какие-то знакомые были. И я следил… следил… – Киор подбирал слова не с трудом, а с тем сосредоточением разума и чувства, которое только и придает словам силу и значительность. – Как обыкновенное, самое обыденное в необыкновенное превращается, вот за чем я следил! Как из тех лиц языки пламени в облаках вырастают. И я мог до бесконечности за этим следить. Но…
Александр расслышал в голосе Павла Николаевича улыбку.
– Но что?
А Вера не улыбалась – она говорила затаив дыхание.
– Но тут ты меня поцеловала, и я проснулся.
– Но я же не хотела! – расстроенно воскликнула Вера. – То есть я хотела, но… Я же не знала, что тебе такое снится!
– Вер, Верочка, да не расстраивайся ты! – Он, кажется, сам расстроился. – Вот я дурак! Было бы из-за чего тебе переживать. Да мне что-нибудь такое каждую ночь снится. Завтра досмотрю. Я, знаешь, когда помоложе был, то думал: отчего у меня такие сны странные? А потом понял.
– И отчего же?
– Да как раз от обыкновенности моей. У меня ведь, то есть в обычной моей жизни, в повседневной, все обычно очень. Мне даже перед Гришкой стыдно бывает. Ты же видишь, какой он ребенок. Что я ему могу дать?
– Гриша на тебя чуть не молится, будто не видишь!
– Просто он меня любит.
– И Антон с Мишкой тоже, – добавила Вера.
– Но, как бы там ни было, ничего необычного во мне нет. Вот, наверное, во сне это и восполняется. Я даже знаешь что думал? – В его голосе прозвучало смущение.
– Что?
– Что каждый человек все-таки для чего-то большого предназначен. Для необыкновенного чего-то! И если в обычной его жизни ничего такого нет, то оно как-нибудь иначе прорывается. В снах. Или в детях.
– У тебя и в снах, и в детях получилось, – засмеялась Вера. – Только, Павел, зря ты думаешь, что ты обычный. К тебе это слово совсем не подходит. Ни к чему в тебе оно не подходит!
– Все, Вер, все. Хорошо я тебя навел на разговор о моих выдающихся качествах! Я не хотел, честное слово. Ты иди лучше ко мне…
Голос его мгновенно стал глухим, почти хриплым. Александр быстро захлопнул дверь эркера.
Глава 17
Что бы там ни происходило в его жизни, а работа по-прежнему требовала много сил и времени.
Да и что, если подумать, в его жизни происходило? Ничего. Жизнь его была, как и прежде, проста и удобна; во втором браке эти ее качества остались такими же, какими были в первом, хотя между Аннушкой и Юлей не было ничего общего. А о том, что жизнь распалась на какие-то странные фрагменты, которые он никак не может собрать, смысла которых не понимает, – об этом Александр старался не думать.
– Ты хочешь, чтобы я поехала с тобой? – спросила Аннушка, когда он сказал, что едет в Мурманск.
Тон у нее был простой и милый. Тот самый тон, который так нравился ему когда-то, так его заводил. Но теперь ему показалось, что он слышал ровно эту же фразу, произнесенную ровно этим же тоном, в каком-то фильме. И там же, в фильме, видел красивую молодую женщину в переливчатом зеленом халатике, соблазнительно открывающем ее стройные ноги. Хотя и халатик был тот, в котором Аннушка когда-то встречала его в прихожей вот этой самой квартиры, когда он приходил к ней, прилетал, приезжал, весь сгорая от нетерпения.
И что ему лезет в голову это нелепое «когда-то»? Не «когда-то», а всего полгода с тех пор прошло.
– Да нет, зачем? – пожал плечами Александр. Он в самом деле не понимал, зачем бы ей было ехать с ним в Мурманск. – Я через неделю вернусь. Выездное заседание Госкомрыболовства по квотам, мне надо быть, – зачем-то добавил он, как будто Аннушка требовала от него объяснения этой поездки.
Она ничего от него не требовала. И то, что она не заворачивала ему в дорогу бутерброды, нисколько его не обижало. В бизнес-классе кормили прилично, а сразу по прилете его ждал деловой обед.
И рубашки в дорогу, да и не в дорогу тоже, ему погладила домработница. Оказывается, она бывала у Аннушки раз в неделю и делала все, что входит в понятие правильно налаженного быта. И то, что Аннушка не выглаживает его рубашки собственноручно, Александра не обижало тоже.
«Квартиру надо покупать, – только и подумал он, столкнувшись с домработницей, когда выходил утром из ванной. – Не в этой же тесниться».
Он уже знал, что Аннушка любит просторные комнаты, и высокие потолки, и чтобы много света из окон. Она сама ему об этом сказала, и это надо было ей обеспечить. Она вправе была на это рассчитывать, выходя за него замуж, и наверняка рассчитывала.
И, конечно, не из-за этой вяловатой мысли Александр летел в очередную свою, бог весть какую по счету, командировку с тяжелым сердцем.
Недавно прошел Новый год; в Мурманске стояла полярная ночь. Александр так привык к зимним месяцам, проходящим здесь без дневного света, что они и до сих пор не нагоняли на него уныние, как нагоняли на всех, кто приезжал на Кольский полуостров впервые.
Он смотрел в темное окно зала заседаний, слушал очередного докладчика, который рассказывал о режиме наибольшего благоприятствования для рыбаков, которые будут сдавать рыбу в отечественные порты, сердился на себя за то, что слушает рассеянно, но только краем сознания сердился, вообще же мысли посверкивали у него в голове так же неясно, как фонари вдалеке, там, за окном, на темных городских улицах.
«Может, на Варзугу поехать? – Эта мысль вдруг выплыла из общего неясного мерцания, стала отчетливой. – Интересно, как там сейчас, в поселке моем бывшем? Рыбалка зимняя есть?»
Вообще-то это было ему и не то чтобы очень уж интересно. Александр с удивлением понял, что и рыбалка, и даже охота больше не значат в его жизни так много, как значили прежде. Охота перестала быть той туго натянутой нитью, через которую он чувствовал жизнь. И по присущей ему способности к быстрому и точному анализу происходящего он даже вспомнил, когда именно появилось ощущение исчерпанности этого занятия. В Намибии, когда он застрелил льва, последнего зверя, которого ему недоставало до Большой пятерки. И когда он познакомился с Аннушкой… Впрочем, какая связь между встречей с Аннушкой и тем, что охота утратила для него свою привлекательность, Александр не понимал.
Но как бы там ни было, а мысль о Варзуге его зацепила. Он вспомнил, как много лет назад шел в свой будущий поселок в первый раз – шел вдоль Белого моря, вдоль самой кромки воды, перебирался через корни упавших деревьев, то и дело бросал рюкзак, чтобы искупаться, и не от усталости даже, а просто потому, что так и тянуло его броситься в холодную и чистую воду – в море или в каменистые ручьи, которые текли к морю из леса. Вспомнил беспричинное чувство счастья, которым был тогда полон и которое усиливалось каждый раз, когда он бросался в воду, хотя казалось, что сильнее оно быть уже не может…
Не то чтобы ему хотелось повторить то чувство – он понимал, что это невозможно. Да и дороги той, старой варзужской дороги вдоль берега, давно уже не было, вместо нее построили новую, и пешком до поселка он добираться, конечно, не стал бы, тем более зимой, на то был вертолет…
«Поеду! – решил Александр. – Что мне мешает?»
Ничто ему не мешало, и никто ему не мешал поступать согласно собственным желаниям. Он был здоров, силы его стояли в зените, работа радовала, и другой ему не хотелось, жена была красива и молода, дети любили его, несмотря ни на что… Но вот желаний в его жизни не было. Он даже не хотел ее переменить, эту свою жизнь. Да и не было у него причин ее менять.
Река едва виднелась в пологих берегах. Она и не рекой казалась, а глубокой дорогой, вьющейся между деревьями. На крышах лежали высокие снежные шапки, тропинки между домами почти не угадывались, и рыбачий поселок выглядел из-за этого каким-то заброшенным.
– Что ж снег-то не чистите, Василий Емельянович? – спросил Александр.
– Так отдыхаем нынче, Александр Игнатьич, – весело ответил сторож. – Шведов проводили, а теперь отдых у нас, значит. Через неделю финны обещались быть.
Емельяныч происходил из старого рода варзужских поморов. Александр сам принимал его когда-то на работу. Тогда Емельяныч был егерем и возил туристов на рыбалку, а теперь, на пенсии, остался при поселке сторожем.
– Крыши провалятся, будут вам тогда финны, – усмехнулся Александр.
– Не прова-алятся! – все так же весело ответил Емельяныч. – Хорошо вы тут все построили, сто лет простоит. Да вы не беспокойтесь, Александр Игнатьич, для вас по высшему разряду рыбалку организую. Лунки пробьем, все как положено.
– Не надо, – отказался Александр. – Я ненадолго. Завтра уеду.
– Водички приехали набрать? – догадался сторож. – Тоже хорошо.
– Какой водички? – не понял Александр.
– Так крещенской, какой еще. Крещенье завтра. Как ночью двенадцать пробьет, так все источники вод освящаются, значит. Самое время на Князь-Владимирский родник сходить. Не забыли небось? Я и сам пойду ради очищения грехов. Тропинку вчера расчистил. Чтоб мне окунуться, это вряд ли, радикулит не позволяет. А вам из баньки самое то. Банька через часок готова будет, – уточнил он.
– Да, может быть, – кивнул Александр.
Про то, что наступает крещенская ночь, сам бы он не вспомнил. Это когда он жил здесь, в поселке, то помнил обо всех старинных праздниках. Да и трудно было здесь о них забыть: в деревне Варзуге звонили колокола Успенской церкви, а в рыбачьем поселке устраивали для туристов святочные гулянья, которые и завершались ночью у крещенской проруби. И Александр тоже нырял в нее, конечно. Не ради очищения от грехов, а так, от избытка сил.
В доме, отведенном ему Емельянычем, было жарко: дрова в камине полыхали так, будто порохом были посыпаны. Когда Александр пришел из бани, то почти не почувствовал разницы между жаром парной и этим, каминным жаром. Хоть в самом деле в прорубь ныряй!
В прорубь нырять ему не хотелось – не хватало для этого душевного веселья, – но пройтись до Князь-Владимирского источника… Идти по лесу в кромешной темени, по тропинке, по которой он мог бы идти даже с завязанными глазами, смотреть, как качаются от ветра, будто мечутся, вдоль этой тропинки деревья, слушать, как поскрипывают они холодным зимним скрипом… Может, и давным-давно позабытый лесной страх он при этом почувствует, тот страх, который наполовину – восторг и потому манит бесконечно.
Александр открыл шкаф. Коттедж был из категории «люкс», и в нем было приготовлено все, что может понадобиться для рыбалки и охоты. В шкафу висела малица – теплая лопарская куртка из беличьих шкурок; Александр надел ее. Лыжи он брать не стал, вспомнив, что Емельяныч расчистил тропинку к источнику, а ружье взял – короткоствольный охотничий карабин. Не для охоты, конечно. Но в кромешном зимнем лесу без оружия ему было бы не по себе.
Глава 18
Вообще-то Александр не очень верил историям про живших сто лет назад людей, которые были так праведны, что открытые ими лесные источники до сих пор лечат все болезни и избавляют от всех напастей. Он считал эти истории разновидностями рыбацких баек, которые принято рассказывать вечерами у костра под хороший улов. Но Князь-Владимирский источник выглядел так, что мысль о его необычности приходила сама собою. Может, просто оттого, что вода в нем бурлила от бьющих со дна ключей, но при первом же взгляде на него становилось понятно, что он появился здесь как-то… еще прежде, чем пробился сквозь землю.
Небо было совершенно темным, но тропинка светилась между сугробами даже глубоко в лесу, куда не доставал свет из поселка. Как такое могло быть, Александр не знал. Здесь, на Варзуге, вообще было много таинственного. Хотя, наверное, все здешние тайны – вроде этой, со светящейся тропинкой, – имели какое-нибудь нехитрое объяснение из области чистой физики. Но, как бы там ни было, фонарик на этой тропинке можно было не включать.
На столбе у родникового озерца висели резные деревянные ковши. Брать воду с собой Александр не собирался, но умыться все-таки надо было, раз уж пришел. Он подумал об этом с легким смущением, как о чем-то не то чтобы стыдном, но слишком уж наивном. А то, что для простого умывания холодной водой он дожидался крещенской полуночи, вызывало у него уж просто неловкость.