В декабре Марсден пообещал Гэвину, что тот сможет отправиться в Сайгон в июне либо в июле, когда оттуда вернется назначенный вместо него журналист.
Обрадованный этой вестью, Гэвин с воодушевлением продолжил изучение языка. В начале декабря его выписали из больницы. Он вернулся в квартиру Меркадоров на костылях, и теперь всякий раз, когда тестя не было дома, они с Габриэль и Вань беседовали только по-вьетнамски. Гэвин говорил с ужасающим акцентом, но Вань заверила его, что это не имеет значения. Главное, Гэвин овладел ее родной речью в достаточной мере, чтобы писать, читать и бегло изъясняться.
– Большинство иностранных репортеров не умеют даже этого, – отмечала Габриэль.
К этому времени ее живот начал округляться, она перестала позировать художникам, но продолжала петь, и Гэвин посещал каждое ее выступление. Он еще не мог ходить без трости; хромота тяготила его. Он знал, что, если к началу лета полностью не поправится, агентство не пошлет его во Вьетнам.
К Рождеству появилась надежда на то, что война может скоро закончиться. Президент Джонсон объявил о прекращении бомбардировок Северного Вьетнама начиная с рождественского утра. Наземные бои продолжались с прежним накалом, но налеты авиации прекратились на тридцать семь суток. Джонсон разослал своих эмиссаров более чем в сорок стран, пытаясь убедить их граждан в том, что он намерен договориться с коммунистами.
Коммунисты продолжали упорствовать. Станция «Радио Ханоя» назвала прекращение бомбардировок «уловкой» и заявила, что ни о каком политическом соглашении не может быть и речи, пока администрация Джонсона не прекратит авианалеты «навсегда и без каких-либо условий». Соединенные Штаты ответили отказом. 31 января бомбардировки Севера возобновились, и надежда на мирные переговоры была потеряна. В Америке и Европе участились антивоенные демонстрации, собиравшие все больше людей.
– Тебе уже сообщили точную дату отправления в Сайгон? – спросила как-то вечером Габриэль, шагая вместе с Гэвином по булыжным улочкам в клуб, где она должна была петь. Редактор агентства говорил об июне либо июле, а сейчас был уже конец марта.
– Нет. – Он покачал головой, обхватил жену за плечи и крепко прижал к себе. Гэвин понимал, о чем она думает.
Ребенок становился все беспокойнее и тревожил по ночам не только Габриэль, но и Гэвина, если они спали обнявшись. Роды теперь не казались чем-то далеким и абстрактным. Ребенок уже превратился в маленького человечка и всеми доступными ему средствами заявлял о себе. Он должен был родиться во вторую – третью неделю июня, и Гэвину очень хотелось быть дома, когда это произойдет.
В апреле Гэвину официально сообщили, что он должен вылететь во Вьетнам 1 июня. Он воспринял эту весть со смешанным чувством облегчения и неудовольствия. Он был рад тому, что, невзирая на заметную хромоту, его не заменили, и огорчен оттого, что не сможет быть рядом с Габриэль, когда родится ребенок. Гэвин знал, что не увидит своего сына или дочь целый год, а то и полтора.
– Не волнуйся,cheri,– сказала Габриэль, старательно скрывая горькое разочарование. – Мы будем ждать твоего возвращения. К тому же младенцы не такие уж интересные создания. Они только едят и спят.
К маю ситуация в Юго-Восточной Азии еще ухудшилась. Непрерывные бомбардировки оказались неспособны подавить сопротивление Северного Вьетнама и усадить его представителей за стол переговоров.
Министр обороны США Роберт Макнамара объявил, что, несмотря на все усилия американских формирований, патрулирующих границу, северовьетнамцы продолжают проникать на Юг по четыре тысячи человек в месяц – втрое активнее, нежели в 1965 году. Из-за тяжелых боев в приграничных районах соседи Вьетнама, Лаос и Камбоджа, все чаще оказывались на линии огня.
Еще большие опасения вызывало то обстоятельство, что конфликт начинал затрагивать китайскую границу. Война набирала обороты.
– Очень жаль, что американцы совсем не понимают ни Вьетнам, ни вьетнамцев, – с горечью заметила Габриэль. – Только взгляните на статью в сегодняшней «Монд». Мы для них не вьетнамцы, а грязные подонки. Причем американцы величают так не только жителей Северного, но и Южного Вьетнама. О каких успехах может идти речь, если Америка с неуважением отзывается как о людях, с которыми воюет, так и о тех, кого защищает?
Последнее письмо от Нху принесло еще более печальные вести. «Нынешнее правительство уже не пользуется той поддержкой, на которую рассчитывали Соединенные Штаты, – писала Нху племяннице. – Премьер Ки еще сохраняет популярность, однако его влияние не слишком значительно. Буддисты возненавидели Ки и делают все, что в их силах, чтобы лишить его власти».
Она была права. Французские газеты, пестрели сообщениями о боях при Дананге и Хюэ, в которых столкнулись силы, верные премьеру Ки, и сторонники буддистов.
– Это безумие, – заметила Габриэль. – Юг воюет не только с Севером, но и с врагами на собственной территории!
За день до отправления Гэвин повез ее в Фонтенбло, чтобы в последний раз на прощание пообедать в ресторане отеля.
– Береги себя, Габи, – сказал он, когда официант убрал со стола тарелки из-под десерта и принес кофе.
Габриэль кивнула, но тут же поморщилась, судорожно втянув в себя воздух. Гэвин с тревогой спросил:
– Что случилось, милая? Опять колет сердце?
– Нет, не думаю,cheri.
Гэвин протянул руку над столом, взял ее пальцы и крепко их стиснул:
– Господи, как бы мне хотелось остаться с тобой и быть рядом, когда появится ребенок!
Габриэль еще раз поморщилась и, когда приступ боли утих, бросила Гэвину едва заметную довольную улыбку.
– По-моему, твое желание вот-вот исполнится, любовь моя.
Он смотрел на нее в замешательстве, в его широко распахнутых глазах читались страх и непонимание.
– Этого не может быть... ведь осталось еще две или три недели... а мы в часе езды от Парижа!
– Это не важно, глупый, – ответила Габриэль и с трудом встала. – Дети не рождаются так быстро. Во всяком случае, первый ребенок. У нас много времени.
Гэвин оттолкнул свое кресло от стола и схватил пиджак.
– Едем! Быстрее! Ты сможешь дойти до машины? – Он растерянно взъерошил волосы. Как быть? До самолета осталось лишь семнадцать часов. Успеет ли ребенок к этому времени появиться на свет? Сама мысль о том, чтобы покинуть жену в разгар родов, казалась ему невыносимой.
К ним торопливо приблизился официант, и Гэвин выхватил из кармана пачку банкнот.
– Мы вынуждены уехать, – сказал он и, не считая, сунул официанту деньги. – Моей жене плохо... она вот-вот родит.
Габриэль схватилась за спинку кресла. Костяшки ее пальцев побелели.
– Ты готова, милая? – спросил Гэвин, подхватив ее.
– Да, – ответила Габриэль, но, как только Гэвин повел ее из зала, вдруг замерла, навалилась на него всем весом и добавила: – Нет. – Она глубоко вздохнула, прижимая руки к своему огромному животу, и посмотрела на мужа глазами, в которых читались радость и тревожное ожидание. – Я ошиблась, когда говорила, что первый ребенок не появляется так быстро,cheri.Этот ребенок родится очень быстро. – Ее лицо исказилось такой мучительной болью, что Гэвину не было нужды переспрашивать, уверена ли она в своих словах.
– О Господи! – Он обернулся к официанту. – О черт!
Казалось, официант был испуган не меньше Гэвина.
– Кресло, месье! – крикнул он, вытаскивая из-за стола кресло и придвигая его Гэвину, подразумевая, что им должна воспользоваться Габриэль.