Обычно тяжелые приступы случались вдалеке от Голливуда, в Лондоне или Париже. Там ее не знали, и огласки можно было избежать. Ранее, когда Кариана в очередном припадке буйства сбегала из Виллады, она всегда направлялась в Лос-Анджелес, где так легко затеряться, словно, несмотря на безумие, в ней еще теплилась искорка инстинкта самосохранения.
Но если Кариану найдут в Беверли-Хиллз, почти нет шансов, что она останется неузнанной. А когда к ней вернется рассудок, ей придется столкнуться с газетными заметками, грязными намеками, смешками и сплетнями. Ему необходимо отыскать ее и защитить. При одной мысли о том, что сделает с Карианой пресса, если история выплывет наружу, у него холодела кровь.
На поиски ушла вся ночь. Они обнаружили Кариану у подножия холма, где она сидела, словно нимфа, под гигантской елью. Кариана растянула ногу и, не в силах больше бежать, прикорнула на земле.
Заслышав шаги, Кариана повернула голову и непонимающе уставилась на мужчин подернутыми мутной пеленой глазами. Видал осторожно накинул смокинг на ее обнаженные плечи и поднял жену на руки. Страх и гнев куда-то испарились. Он ощущал лишь невероятную усталость. Скоро Кариана уснет, а потом, как эпилептик после припадка, не сумеет вспомнить, что произошло. Она в каком-то отношении счастливее его. Сам Видал не забудет ни мельчайшей детали. Ему придется выносить жалость Гамбетты. И написать доктору Гроссману, что состояние Карианы ухудшается.
Они наконец вернулись в Вилладу, и, дождавшись, пока Видал уложит жену в постель, Теодор, неловко переминаясь, спросил:
– Как часто это происходит, Видал?
Видал на глазах осунулся.
– Трудно сказать. Иногда раз в месяц. Иногда через полгода.
– Неужели ничего нельзя сделать? Она советовалась с докторами? С психиатрами?
– С кем только можно было. Единственный, кто немного помогает ей – швейцарец, имеющий клинику в Берне.
Гамбетта налил виски себе и водки Видалу.
– Ясно. Теперь я понимаю, почему ты отказался делать те фильмы и уехал в Европу.
Видал взял протянутый стакан и откинулся на спинку дивана. Плечи его устало поникли.
– Я думал, это поможет покончить с проклятым кошмаром.
– У всего существует конец, – философски заметил Гамбетта. – Другое дело, что мы не всегда знаем, каким он будет. – И, осторожно коснувшись руки Видала, добавил: – Что касается меня, то я уехал с премьеры, потому что неважно себя почувствовал. И отправился домой, спать. Это все, что я скажу остальным. А больше ничего не помню.
Дверь тихо закрылась за ним, а Ракоши еще долго сидел внизу, невидяще глядя в широкое окно, как кроваво-красное солнце поднимается над голливудскими холмами, окрашивая небо багрянцем.
После этого случая что-то изменилось в Кариане, словно миазмы мерзких воспоминаний по-прежнему льнули к ней, отказываясь выветриться. Ее зависимость от мужа стала полной и удручающе-абсолютной. Только сейчас Видал в полной мере осознал, на что обрек себя. Ежедневные истерические телефонные звонки заставляли его бросать все дела и ехать в Вилладу. Окончательно отчаявшись, он предложил жене взять в дом компаньонку. Хейзл Ренко, двадцатишестилетняя медсестра, имевшая опыт работы в психиатрии, к невероятному облегчению Видала, мгновенно подружилась со своей пациенткой.
Теперь он по крайней мере мог работать. Они с женой даже выезжали по вечерам и иногда принимали гостей. Провели уик-энд в горах Эрроухед и еще один на скачках в Санта-Аните. В душе Видала снова пробудились слабые ростки надежды.
Позвонили, когда Видал уехал на натурные съемки в Неваду. Жара была невыносимой, и он, мокрый от пота и донельзя раздраженный, подошел к телефону. Это оказалась Хейзл.
В его отсутствие Кариану вновь поглотила пропасть амнезии, а припадки были настолько сильными, что ни Хейзл, ни Чей не могли с ней справиться.
Видал немедленно вернулся в Вилладу. Целую неделю он почти не спал и не ел. Вместе с Хейзл они не дали Кариане исчезнуть из дома. Она так буйствовала, сыпала такими оскорблениями, что потрясла даже его. В доме не осталось ни одного целого зеркала, ни одной неразбитой вазы.
Наконец все кончилось так же внезапно, как началось. Вымотанная и измученная, Кариана пришла в себя, ошеломленно моргая, как человек, выступивший из мрака на яркий свет. Муж уложил ее в постель и позвонил доктору Гроссману.
Тот предложил Кариане вернуться в клинику, на сей раз на более продолжительное время. Он был настроен оптимистично и не видел причин, почему состояние Карианы не должно стабилизироваться, особенно теперь, когда она наконец осознала, как больна.
Они договорились, что отправятся в Швейцарию при первой же возможности. Видал объявил Гамбетте, что в этом году больше не снимет ни одного фильма, и тот принял новость молча и безропотно.
Именно тогда Видал впервые почувствовал к Кариане нечто вроде ненависти. Он не хотел покидать Голливуд. Не желал на полгода, а может, и на год отказываться от своей профессии и сопровождать ее в Швейцарию.
За два дня до отъезда Хейзл Ренко предложила ему остаться, уверяя, что прекрасно справится сама, и Видал долго стыдился облегчения, которое ощутил в этот момент.
Луна вышла из-за темных облаков, и «роллс-ройс» бесшумно остановился у дверей.
Кариана провела в клинике шесть месяцев, а по пути домой навестила родных в Бостоне. Хейзл позвонила Видалу и сообщила, что нет нужды тревожиться. Кариана спокойна и не выказывает признаков ухудшения. Через три дня они сядут в экспресс, следующий в Лос-Анджелес.
У Видала было такое чувство, словно стены смыкаются вокруг него. Он не желал возвращения Карианы. Не желал снова жить в страхе, когда каждый нерв напряжен до предела, не желал возвращаться вечером со студии, не зная, что его ожидает. Однако иного выхода не было. Нельзя развестись и бросить Кариану. Что станет с ней без его поддержки?
Видал угрюмо ожидал на перроне прибытия поезда. Кариана вышла из вагона. Она выглядела изумительно. Светлые волосы сверкали золотом в солнечных лучах, норковый жакет красиво оттенял белизну лица. Прежний инстинкт защитника взял верх, и Видал обнял жену. Но любовью это назвать было нельзя. Теперь он просто не мог позволить себе подобных эмоций ни по отношению к Кариане, ни к любой другой женщине.
На мгновение воспоминания о Валентине вытеснили все остальные мысли. С ней он мог забыть безнадежность, в которую теперь превратилось его существование. Видал перебирал в памяти часы мира и покоя, проведенные в устланном розовым ковром номере, когда он читал ей Шекспира.
Но тут в мозгу Видала ярко вспыхнула картина: Валентина вместе с Роганом Тенантом, – и он сжал кулаки в бессильной ревности.
– Доброго вам вечера, мистер Ракоши, – пожелал водитель, открывая ему заднюю дверцу.
– Спасибо.
Если в его голосе и звучала ирония, то водитель этого не заметил.
Видал ступил на посыпанную гравием дорожку и, вместо того чтобы войти в дом, медленно побрел к вершине холма. Земля уплывала из-под ног, звезды нависали низко над головой, ночной воздух был напоен ароматами бугенвиллеи и гибиска. Он стоял, высокий, стройный, глядя в темноту долины Кахуэнга.
Только когда водитель поднялся в свою комнату над гаражом и лег спать, Видал повернулся и, полуприкрыв стынущие безысходной тоской глаза, медленно направился к дому.
Атмосфера на площадке утром следующего дня оказалась невыносимой. Валентина была чем-то поглощена, притом отнюдь не своей ролью. Дважды она переступала метки, и Гаррису приходилось повторять ей наставления.