По дороге из выставочного центра мы случайно набрели на небольшое французское бистро. – Может, дальше пойдем? – спросил мой товарищ по несчастью. – Еще не устала от общения с Францией?
– Да, устала, но мне нужно выпить!
Итак, мы остались, а я почти в одиночку опустошила целый графин вина.
– А вдруг не одумается? – Я уже представляла, как, вернувшись в парикмахерскую «У Дорин», накладываю состав на пряди миссис Фолз. В Википими мелирование называют глазурью: дескать, похоже на сахарную глазурь на пирожных…
Что же, я пыталась, и, по-моему, небезуспешно. Несколько лет в лучшем салоне Нью-Йорка плюс немного денег на счету – все могло быть гораздо хуже.
– О чем думаешь? – спросил Массимо, заглядывая в глаза.
– О том, что все возвращается на круги своя. Википими, штат Нью-Хэмпшир, население три тысячи восемьсот семьдесят один человек, хотя нет, мистер Миллер в прошлом году умер, остается три тысячи восемьсот семьдесят.
Кажется, я чуток перебрала. Меня уволили, значит, терять нечего.
– А ты? Ты чем займешься? – спросила я итальянца, с удовольствием положив локти на исцарапанный деревянный стол. – Дружок-то есть?
В общем, язык развязался окончательно, я несла всякую чушь.
На тонких губах заиграла лукавая улыбка.
– У тебя богатое воображение!
– Что?
– Во-первых, воображаешь, что уволена. Это не так, уверяю. Мы слишком ему нужны.
– Но ведь он…
Перегнувшись через стол, итальянец прижал к моим губам палец. Я онемела от неожиданности.
– Во-вторых, нас с распростертыми объятиями примут в любом салоне Нью-Йорка. Так что, если есть желание, можно насолить Жан-Люку! Ты об этом думала?
Убрав со лба темную прядь, Массимо заказал еще вина.
– А в-третьих, с чего ты решила, что у меня есть дружок?
– Просто… Ты такой красивый, что парни наверняка… – Я замялась, и щеки мгновенно залила краска. Представляете краснеющую блондинку? А Массимо все смотрел на меня и улыбался.
– Нет у меня никакого дружка, – наконец сказал он и нежно поцеловал меня в губы.
Весной в Нью-Йорке всегда красиво, а по вечерам – особенно. Над серой лентой Гудзона сгущается розоватый сумрак, тротуары кажутся чисто вымытыми, а воздух такой ароматный, что дома не усидеть. Вечер, когда мы с Массимо влюбились друг в друга (хотя он утверждает, что любил меня давно, но не решался признаться), был именно таким. Опустошив второй графин, мы отправились гулять. Кажется, на улицы высыпал весь Нью-Йорк: целующиеся парочки, родители, копошащиеся в песочницах дети. Массимо держал меня за руку, но не по-хозяйски, как многие парни в Википими, а осторожно и ласково, будто напоминая: «Ты моя».
– Люблю смотреть на маленьких детей, – признался он. – Париж, Лондон, Нью-Йорк, Шанхай – они везде одинаковые и прекрасно понимают друг друга без всяких иностранных языков.
Мы прошли мимо булочной, у которой выстроилась целая очередь.
– Что они ждут? – Этот район я совсем не знаю. Постоянно на работе, так что времени как следует осмотреть город нет.
– Кексов.
– Ты шутишь, кто стоит в очередь за кексами?
– Это лучшая булочная в городе, – пояснил итальянец. – Люди ждут, сами не понимая чего ради.
Вспомнив салон, я снова загрустила. Где сейчас Патрик? Его тоже уволили?
– Может, нам стоит…
– У меня есть идея получше, – взглянув на часы, проговорил Массимо. – Сколько времени прошло? Три часа? Думаю, Жан-Люк уже позвонил нам обоим.
– Это вряд ли.
– Хочешь пари?
– Не верю я в пари…
– Если я прав, – начал он, открывая дверь, – то на следующей неделе ты кое-куда со мной поедешь.
Похоже, это беспроигрышное пари. «Ты ведь целых три года был рядом!» – с досадой думала я.
Массимо включил свет, и я увидела комнату, больше всего напоминающую будуар престарелой куртизанки.
Высокие, украшенные лепниной потолки белили столько раз, что побелка отслаивалась, как глазурь на торте. Лампы в древней бронзовой люстре неяркие, так что комната купается в теплом оранжевом сиянии. Напротив мраморного камина потертая софа с бархатной обивкой, на стене зеркало в позолоченной оправе.
– У тебя так красиво! – прошептала я.
– Столько лет живу на чужбине, что решил: моим маленьким домом будет эта квартира. Ты меня понимаешь?
Я кивнула. Понимаю, хотя сама поступила иначе: целых три года живу на чемоданах, в любую минуту готовая вернуться в Нью-Хэмпшир.
У Массимо так уютно… Если бы увидела его квартиру пару часов назад, еще раз убедилась бы, что он гей. Разве обычный мужчина станет так о себе заботиться? По-моему, нет. У них всегда стопки грязных тарелок в раковине и пивные бутылки на окне.
– Смотри, автоответчик мигает! – воскликнул Массимо, помогая мне раздеться. – Давай послушаем, кто это!
Я присела на софу. На каминной полке фотографии. Семья Массимо. Все такие красивые, счастливые…
– Мои папа, мама и сестры, – проговорил хозяин квартиры. Похоже, он сильно скучает.
Бип-бип! Массимо нажал на кнопку автоответчика.
– Алло! Массимо? Bonjour! Ты дома? – зазвучал под высоким потолком голос Жан-Люка. Долгая пауза. – Merde! Слушай, позвони мне, пожалуйста, ладно?
Массимо горестно покачал головой:
– Жан-Люк в своем репертуаре.
– Почему?
– Просто извиниться не может!
– С чего ты решил, что он хочет извиниться? – спросила я.
– А как иначе? Не думай, что он жалеет о том, что вел себя как последний, извини за выражение, урод! Просто посчитал, сколько денег потеряет, если мы с тобой уйдем.
Я сняла туфли – ноги гудели от долгой ходьбы. Боже, как у него уютно!
– Ну, bella mia… – Массимо прижал меня к себе и нежно провел по щеке. – Кажется, я выиграл.
– Думаю, да…
Вообще-то он еще не выиграл, но разве я могла возразить? Не возражала я и когда Массимо разжег камин и, опустившись нарочито медленно, снял с меня блузку, лифчик, брюки… А потом он покрыл все мое тело поцелуями.
– Когда ты это понял? – шепотом спросила я. Его ласки были такими настойчивыми, будто он много лет укрощал свою страсть.
– Давно, – отозвался Массимо, – очень давно. Я так долго ждал…
Я не думала ни о том, что мы слишком торопимся, ни о том, что случится завтра. Я вообще не думала. Мир растворился в вечерней розовой дымке. Не было ни Жан-Люка, ни сомнений, ни страха. Только мягкое потрескивание пламени, страстный шепот: «Bella mia, cara mia*», – и бесконечная нежность.
На следующий день Жан-Люк был похож на побитую собаку. Казалось, он искренне раскаивается… Но я едва его замечала. Первую из двадцати клиенток обслужила чисто автоматически, улыбаясь и тихо напевая. Я была готова любить весь этот мир, и с каждой минутой все сильнее – такой счастливой сделал меня Массимо.
Вторая посетительница принесла шубку из монгольской овчины – знаете, такой мех с длинным волнистым ворсом?
– Джорджия, милая, добавьте бликов на шубку, а то мех немного потускнел.
С такими просьбами ко мне еще не обращались, и в любой другой день настроение было бы безнадежно испорчено. А сегодня я как ни в чем не бывало повесила шубку на спинку кресла и попросила ассистентку приготовить состав.
Массимо… С ним так спокойно и легко! Прошлой ночью мы почти не спали и, естественно, не отвечали на многочисленные звонки Жан-Люка.
– Массимо? Алло! Алло! Где ты ходишь? Позвони мне, ладно? Немедленно – tout de suite!
– Mon ami, я… я так виноват. Пожалуйста, прости! Я вел себя как идиот! Увидимся утром, хорошо?
Массимо рассмеялся, а я, прижавшись к его груди, слушала, как бьется сердце.
– Бедный Жан-Люк! Наверное, представил, что скажет всем, кто записан к нам на завтрашнее утро.