Малыши уже вернулись из парка, а она так и просидела в комнате весь день, думая о Чарльзе и своей несостоявшейся свадьбе.
Она осторожно сняла фату, сложила ее в коробку и только успела закрыть крышку, как в комнату ворвалась смеющаяся Фанни и бросилась к Эдвине. Она не заметила ни слез, ни потухшего взгляда сестры: девочка была слишком переполнена впечатлением от прогулки, чтобы обратить внимание на настроение старшей сестры.
Эдвина убрала коробку на полку и стала слушать, как Фанни, захлебываясь, рассказывала про карусель. Там были лошадки, и медные кольца, и золотые звезды, и музыка играла все время, и еще можно было кататься на разрисованных саночках, если не хочешь на лошади, но лошади в сто раз лучше!
– И там еще были лодочки, – продолжила было Фанни, но потом нахмурилась. – Нам не нравятся лодки, да, Тедди?
Тот покачал головой, входя в комнату, а вслед за ним шла Алексис. Она внимательно посмотрела на Эдвину, будто почувствовала неладное, но не понимала, что именно.
И только Филип, когда дети ушли спать, осторожно спросил Эдвину:
– Что‑то случилось? – Он вечно беспокоился за нее, заботился о ней и старался, как мог, заменить малышам отца. – Ты в порядке, Вин?
Она медленно кивнула, собираясь рассказать ему о фате, но не могла вымолвить ни слова. Интересно, помнит ли он, какое завтра число?
– Да, в порядке… я получила письмо от матери Чарльза, леди Фицджеральд…
– О! – В отличие от Джорджа, который по молодости ничего бы не понял, Филип сразу почувствовал, каково сейчас Эдвине. – Как она?
– Ничего, я думаю. – Она печально взглянула на Филипа. Ей нужно было с кем‑то поделиться, пусть даже с семнадцатилетним братом. Дрожащим голосом она сказала:
– Завтра была бы… была бы…
Дальше говорить она не могла и отвернулась. Но Филип мягко коснулся ее руки, и Эдвина повернула к нему залитое слезами лицо.
– Ничего… прости…
– О, Винни! – В его глазах тоже стояли слезы, когда он прижимал к себе Эдвину.
– Почему это случилось? – прошептала она. – Почему?.. Почему там так мало было шлюпок? Ведь такая малость… шлюпки для всех… и все было бы иначе.
Но существовали еще другие «почему»… Например, почему «Калифорниец» отключил радиостанцию и не услышал отчаянных сигналов бедствия с «Титаника», раздающихся по всей Атлантике. Он был всего в нескольких милях и успел бы прийти на помощь…
Столько было «почему» и «если б только», но они уже ничего не значили, и Эдвина плакала на плече у брата накануне дня, который мог бы стать самым счастливым в ее жизни.
Глава 13
Как и следовало ожидать, Рождество в этот год не принесло особой радости в семью Уинфилд. По крайней мере для старших. Малыши были так заняты подготовкой к празднику, что им некогда было раздумывать о том, как все на этот раз изменилось.
Приехал Бен и повел мальчиков на выставку новых автомобилей, а потом взял всех на рождественскую елку в отель «Фейрмонт». Многие друзья их родителей тоже звали детей в гости, но иногда эти приглашения причиняли боль и служили напоминанием, что они теперь сироты.
Алексис по‑прежнему была очень замкнутой, но Эдвина изо всех сил старалась ее расшевелить. Иногда она заставала девочку в маминой спальне, но уже не волновалась особенно из‑за этого, спокойно разговаривала с Алексис, сидя на розовом диванчике в гардеробной, и они с сестрой перебирали разные случаи из прежней жизни, как будто боялись, что они сотрутся из памяти.
Эдвина всегда как‑то странно себя чувствовала там, наверху, словно комнаты родителей стали теперь чем‑то вроде храма.
Одежда Берта и Кэт все еще висела в шкафах, и у Эдвины не хватало духу ее убрать. Мамины расчески и золотой несессер тоже лежали там, где она их когда‑то оставила.
Миссис Барнс аккуратно вытирала всюду пыль, но даже она не любила заходить в эти комнаты. Она говорила, что там ей всегда хочется плакать. А Шейла так и вовсе наотрез отказалась заглядывать туда, даже в поисках Алексис.
Эдвина, испытывая тоску, время от времени поднималась наверх. Там ей казалось, что она становится как‑то ближе к ним, там легче было вспоминать…
Трудно было поверить, что прошло всего восемь месяцев, как не стало родителей. Иногда эти месяцы казались лишь мигом, а иногда – целой вечностью.
Миновали рождественские праздники, хотя для Эдвины они стали тяжелым испытанием. Но она все сделала как полагается, и дети, как обычно, вывесили чулочки для подарков, и спели рождественские гимны, и напекли сладких булочек, и сходили в церковь. Эдвина, как раньше мама, занималась покупками и упаковкой подарков, а Филип, сонно зевая, поблагодарил ее от имени всех в рождественскую ночь – как Берт обычно благодарил Кэт, и Эдвину это очень растрогало.
Бен приехал к ним на Рождество, и все ему страшно обрадовались. Он всем привез подарки: чудесную игрушечную лошадку для Тедди, девочкам – кукол, чрезвычайно интересный набор фокусов Джорджу, от которого тот пришел в восторг, красивые карманные часы Филипу и изящную кашемировую шаль Эдвине. Шаль была бледно‑голубая, и Эдвина с удовольствием представляла, как наденет ее в апреле, когда кончится траур. Бен вначале думал купить ей черную, чтобы Эдвина могла ее носить сейчас, но потом ему расхотелось это делать.
– Я жду не дождусь, когда опять увижу тебя в пестрых нарядах, – тепло сказал он, когда Эдвина разворачивала подарок.
Дети тоже приготовили для Бена кучу подарков, даже Джордж написал маленький портрет собаки Бена, а Филип вырезал из дерева очень красивую подставку для ручек. Эдвина выбрала для него пару самых любимых папиных сапфировых запонок, спросив совета у Джорджа и Филипа. Они оба одобрили ее выбор: ведь Бен был их лучшим другом – верным и добрым.
Рождество для Бена давно уже стало грустным днем: оно приносило горькие воспоминания о семье, которой он лишился шесть лет назад. Но сейчас, в кругу детей Уинфилдов, он словно обрел новую семью, им было хорошо вместе, они развлекали друг друга, а под конец Тедди заснул на коленях у Бена.
Эдвина смотрела, как Бен относит его наверх и укладывает в кроватку. Как он добр к ним! И девочки любили его ничуть не меньше мальчишек. Фанни и даже улыбающаяся Алексис просили, чтоб он и их тоже уложил спать.
Выпив со старшими по последнему стакану портвейна, Бен, довольный, ушел домой. Рождество обещало быть таким грустным, а оказалось таким счастливым.
В отличие от Рождества, Новый год был полон слез и тяжелых воспоминаний.
К ним приехала тетя Лиз, которая плакала не переставая с первой минуты, как вышла из поезда. Ее черное платье было таким мрачным и строгим, что Эдвина сперва даже подумала, уж не умер ли дядя. Но Лиз сообщила скорбным голосом, что Руперт совсем ослаб здоровьем, безумно страдает от подагры и пребывает в ужасном расположении духа.
– Разумеется, он шлет вам всем свою любовь, – быстро добавила она, вытирая глаза.
Она ходила с Эдвиной по дому и рыдала над каждой фотографией или памятной вещицей, а встречая кого‑нибудь из детей, начинала плакать еще горше, чем совершенно их расстроила. Она никак не могла привыкнуть к мысли, что ее любимая сестра погибла и дети осиротели.
Эдвина с трудом выносила ее стенания, потому что восемь месяцев они изо всех сил старались не просто стать на ноги, но жить полной жизнью, а тетя Лиз упорно отказывалась это замечать. Она сетовала, что дети выглядят ужасно и они такие бледненькие, кто, интересно, у них повариха, если она вообще имеется.
– Та же, что и раньше, тетя Лиз.