Она не поднималась выше эпизодических ролей в пляжных поделках, где действие непременно разворачивалось в дальних краях — на Гавайях, Таити, Бали; привыкла изображать туземок, никогда не открывала на экране рот и носила легкие туники, отлично подчеркивающие достоинства ее фигуры. Зрители были от нее без ума.
Вне экрана студия старалась закрепить за ней этот имидж: одевала почти в те же туники и советовала помалкивать, поскольку никогда нельзя было угадать, что она скажет. «Просто молчи, остальное сделают люди с камерами», — внушали ей. И невинная Кит охотно подчинялась.
Но постепенно она начала жалеть, что так покорно позволяет манипулировать собой. Ее личико красовалось повсюду — от обложек бульварных журналов до светских разделов серьезных информационных изданий. Ей казалось, что ее заперли в клетке, увешанной зеркалами. Со временем ситуация только ухудшилась: зеркала становились то вогнутыми, то выгнутыми, как в комнате смеха. Не веря своим глазам, Кит находила себя на фотографиях рука об руку с известными актерами, с которыми даже не была знакома! Фоном фотографий чаще всего был ресторан, куда она наведывалась с подружкой и где вечером их щелкали при выходе фотографы. Подружку безжалостно обрезали, а ее место занимал незнакомец в ковбойской шляпе — новая звезда, рекламируемая студией. Эти проделки злили Кит, потому что фотографии выглядели как снимки событий, которым скорее всего никогда не дано было случиться.
Потом ее начали называть по имени и фамилии и цитировать. Во всяком случае, свое лицо на фотографиях она узнавала, хотя цитаты явно принадлежали какой-то незнакомке, вызывавшей у нее разве что страх. Если судить по приписываемым ей изречениям, она давно превратилась в мелочную пустышку, добивающуюся успеха исключительно в постели. Оставалось только удивляться, почему публика от нее до сих пор не отвернулась.
На четвертый год контракта Кит, созданная прессой, набрала собственную инерцию и сделалась неподвластна студии.
Она порхала по Голливуду, как беглая заключенная, дразнящая своих преследователей, и все ждала, когда же наконец откроется, что у нее полностью отсутствует актерский талант, что есть масса хорошеньких девчонок и помимо нее, что она — просто ничто… Мечтая о бегстве. Кит стала меньше появляться на людях и все больше погружалась в себя. Из дому она выходила, только когда наступала необходимость ехать сниматься, навестить друзей, намотать на спидометр сотню миль, несясь в одиночестве вдоль пустого ночного пляжа в белом «олдсмобиле» с откидным верхом. На студии стали жаловаться на ее замкнутость. Именно по этой причине агент завел привычку звонить ей по два раза на дню.
— Кит, детка, — ворковал Сэм Ротман, поднося трубку так близко ко рту, что до ее слуха доносилось его дыхание; ей даже казалось, что она слышит работу его мозга. Он всегда называл ее «Кит-детка», превратив два слова в одно. — Кит, детка, твое поведение в последнее время вызывает нарекания.
— Знаю, Сэмми, но ничего не могу с этим поделать.
— Придется постараться, у тебя ведь контракт. Они…
— Съедят меня с потрохами, — заканчивала за него Кит.
— Вот и изволь быть посговорчивее.
— Я делаю свою работу; учу текст, никогда не опаздываю.
Стараюсь, как могу, а потом уезжаю домой. Даже не требую прибавки.
— Секретарша тоже может похвастаться, что умеет печатать на машинке. Кит, детка, тебе давно пора запомнить правила игры.
Кит сидела с ногами в кресле-качалке в своей маленькой спальне, с вышивкой на коленях, вертя в руках наперсток.
— Наверное, я их просто не понимаю, Сэмми.
— Понимаешь, ты ведь умница. Просто ты решила, что правила можно обойти. Тут ты ошибаешься.
— Ты уверен?
— Более чем. Я вполне преуспевающий человек, и деньги мне приносит понимание того, что пользуется спросом.
Чтобы выжить, я должен разбираться в людях. Знаешь, сколько народу твердит, будто знает, что хочет смотреть зритель? Я поступаю иначе: я ответственно говорю, за что зритель готов выложить денежки. Все упирается в деньги, Кит, детка, в них все дело. Те, кого я уговариваю — люди со студии и публика, — хотят получить даром чуть-чуть того, за что обычно платят. Немного дармовщины! В твоем случае… — Сэм закашлялся и перевел дух. — Так вот, в твоем случае дармовая Кит — это то, что можно найти в газетах, в журналах, увидеть на телеэкране. Если дармовая Кит нравится, то будут платить и за дорогую Кит. Значит, будет работа и у тебя, и у меня, и у всего Голливуда. Деньги, детка! Бизнес есть бизнес. Лучше тебе бежать с ним ноздря в ноздрю.
Ноздря в ноздрю! Кит ломала голову, где Сэмми подхватил это выражение, к которому прибегал всегда, когда говорил серьезно, когда ждал от нее капитуляции. Простенькое словосочетание, а как безотказно действует! Возможно, это даже шулерская кодовая фраза.
— Дай мне еще немного времени.
— Время? Нет, это как раз то, чего у такой смазливой актрисы, как ты, не может быть. Поезжай завтра на студию…
— Завтра у меня выходной.
— Тем лучше. Подпишешь несколько своих фотокарточек, пообещаешь ответить на письма поклонников, пококетничаешь с репортерами. Пусть получат немного дармовой Кит.
— Знаешь, что я нашла вчера на студии, Сэмми? Афишу «Двойного возмещения» — оригинал!
— Это там Барбара Стенвик находит убийцу для своего мужа?
— Да, Сэмми. Это тоже значит бежать ноздря в ноздрю?
Сэм хмыкнул и повесил трубку.
Кит поднесла письмо ближе к огню и прочла вслух:
— «До сих пор пустыня — мой лучший друг и коварнейший враг. Жара так пропитала мое тело, что я еле передвигаю ноги.
Но ангелы продолжают плодиться. Торсы стоят рядами среди кошек. Они завидуют другим скульптурам, умоляют меня приделать им головы и ноги. Сердце, вульва, крылья — пока что довольно и этого. Получила твое письмо и все вырезки о тебе.
Ты спрашиваешь насчет прессы и давления. Будь выше их и никогда не доверяй журналистам. Китсия Рейсом».
Кит сложила письмо и сунула его в карман брюк.
— Кто такие ангелы? — спросила Кенли, ее подруга и тоже актриса.
— Так она называет свои скульптуры, нагие женские изваяния. Сейчас она лепит одних ангелов.
— Напрасно ты читаешь мне письма матери. Кит. Это частная переписка.
— Ничего, она бы не стала возражать. Она не верит в разделение на частное и общее, для нее все едино.
Кенли Смит вставила сигарету в позолоченный мундштук и зажгла ее длинной каминной спичкой. Глядя на огонь, она рассеянно разминала себе пальцами шею:
— И все-таки у любого есть что-то свое, какие-то тайны.
Даже у твоей матери, Кит.
— Сомневаюсь. Обрати внимание на подпись: «Китсия Рейсом»! Не «целую, мама», не просто «Китсия», а именно «Китсия Рейсом». Как на постаменте.
— Ты бы с ней помягче. Кит.
— Не могу. Она такая… — Кит не сразу подобрала слово.
Музыка смолкла, и Кит терпеливо ждала, пока Кенли поменяет пластинку.
— Что предпочитаешь — «Турандот» или «Богему»?
Кит пожала плечами:
— Годится и то и другое. — Она почти не разбиралась в опере, зато Кенли знала о ней буквально все.
Кенли пробыла звездой на «Центурионе» без малого двадцать лет и заработала для студии кучу денег. При этом сама она и Мосс, ее муж, художник по костюмам, жили очень скромно. Кенли всю жизнь оставалась труженицей: ничто, кроме работы в кино, не имело для нее смысла. Детей у них не было.
— Слушай, что тебе говорит Сэмми. Он прав. Слушайся его, если хочешь стать звездой.
— В том-то и дело, Кенли, что не хочу! Я не очень хорошая актриса. Если откровенно, то и в средние не гожусь. Рекламу и прессу я ненавижу. Все это внимание к моей персоне меня смущает.