Она представляла его в костюме с искрой, сидящим в своем роскошном кабинете, набитом дорогими канцелярскими принадлежностями, с видом на Центральный парк. Часто лицом человека являются его персональные бланки. На розовых бланках Рича вверху было выведено большими алыми буквами «МОРТИ», а внизу добавлено сиреневым шрифтом «Рич» [1] . Дальнейших разъяснений не требовалось.
— Ты меня удивляешь. Либерти: ведь ты обедала с его женой и ребенком! — стыдил ее Морти.
— Более того, нюхала кокаин с макушки его слуги! Слуга у него — лысый карлик; неудивительно, что у него не получаются фильмы. Да у него задница вместо мозгов! — Людям нравилось, когда она давала волю языку, монастырская послушница, бранящаяся, как портовая шлюха, — что может быть пикантнее?
— Признайся, Либерти, твоя мать гордится тем, чем занимается ее дочь?
— Не знаю, Морти. Я сирота.
Короткие гудки. Информация о сиротстве всегда действовала как гром среди ясного неба. После этого дальнейшие препирательства становились невозможными.
Либерти вздохнула и послушно поплелась за дамой в костюме от Диора. Они миновали коралловый вестибюль, прошли сквозь мрачный, в бурых тонах кабинет и оказались в просторном помещении, устланном белым ковром. Две его стены были стеклянные, другие две — беломраморные. Дама оставила Либерти в центре помещения и испарилась.
Либерти заморгала, не в силах сразу привыкнуть к окружающей белизне. Ощущение было такое, будто ее без предупреждения перенесли в снежную зиму, не снабдив солнцезащитными очками.
Арчер Рейсом, восседая, как монумент, за музейным столом с мраморной крышкой, беседовал по телефону и, казалось, не обращал ни малейшего внимания на гостью. Видимо, это было наказанием за то, что она заставила его ждать. Подойдя к окну. Либерти спокойно ждала, любуясь серовато-зеленым простором среднего Манхэттена. Чтобы полюбоваться таким видом, следовало бы штурмовать крутую гору, а не ехать на лифте.
Она отвернулась от окна и поискала глазами, где бы присесть.
Опустившись на белый диванчик, Либерти вынула блокнот и записала: «Сплошная белизна. Белые вазы с белыми цветами на столах, покрытых белой эмалью, белые мраморные пьедесталы. Совершенно неделовая атмосфера: пионы, нарциссы, жасмин. Не иначе, цветы ему привозят самолетом оттуда, где сейчас весна».
Оторвав глаза от блокнота, она обнаружила, что Рейсом, продолжая разговаривать по телефону, в упор смотрит на нее. В жизни он выглядел гораздо интереснее, чем на фотографиях: волосы цвета начищенного олова, несмываемый загар богача, глаза средиземноморской синевы с длинными черными ресницами. Уголки его губ, приподнимаясь, придавали лицу учтиво-добродушное выражение. Либерти даже подумала, что не возражала бы оказаться с ним в одной постели, — это было бы отнюдь не худшим завершением журналистского задания.
Положив трубку. Рейсом встал.
— Наконец-то!
Выйдя из-за стола и приблизившись почти вплотную, он наклонился к ее руке, а затем придвинул кресло, принявшее его с солидным шипением.
— А ваши волосы не менее пышут огнем, чем ваше перо, мисс Адамс. — Он улыбнулся, и она улыбнулась в ответ. Один из его передних зубов был с небольшим изъяном, что делало его улыбку весьма сексуальной. Ничего удивительного — иногда магнаты небрежно относятся к своей внешности, как и ко многому другому. Рейсом насмешливо продолжал; — Я рад, что вы до меня добрались.
— Вопреки сопротивлению вашего лифта. — Она очаровательно улыбнулась.
— Мой лифт?
— Он самый. — Либерти развела руками. — Я, конечно, небольшого роста, но если бы не сработала вторая тормозная система, то стала бы еще короче.
Рейсом недоуменно приподнял брови:
— Странно!..
У меня было впечатление, что лифты в этом здании всегда работают безупречно.
— Попробуйте убедить в этом человека, который падал вместе со мной: для него дело кончилось сердечным приступом.
— Сердечный приступ? — Рейсом нахмурился.
— Совершенно верно.
Хозяин офиса заметно посуровел:
— У вас слишком беззаботный вид для женщины, только что выбравшейся из подобного переплета.
Напрасно она завела об этом речь!
— Что вы, просто я все еще в шоке.
— Полагаю, будет нелишне вам напомнить, мисс Адамс, что я не любитель давать интервью. Более того, я не отношусь к поклонникам вашего жанра.
Эта вспышка враждебности застала ее врасплох.
— Я и не причисляла вас к своим поклонникам, — пролепетала она.
— Говоря конкретнее, мне не по душе торговля сплетнями, которой вы занимаетесь. С другой стороны, я рад встрече с вами.
Вид у вас совсем не…
— Не страшный?
Он холодно усмехнулся:
— Во всяком случае, вашу дерзость можно считать данью моде и… объяснить вашей молодостью. Интересно, как относятся к вашей работе мои глубокоуважаемые родственницы? Честно говоря, я удивлюсь, если хотя бы одна из них согласится дать интервью журналу «Флэш».
Либерти зажмурилась. «Ты должна оставаться учтивой, — напомнила она себе, — даже если собеседник переходит к откровенной грубости».
— Я полагала, сэр, что секретарь поставила вас в известность: данный материал я готовлю не для «Флэш», а для «Метрополитен». Это будет психологический портрет.
Он, конечно, отлично знал, что она выполняет задание «Метрополитен», иначе ее не подпустили бы к нему и на пушечный выстрел.
— Все равно их согласие ставит меня в тупик. Кит не переносит журналистов.
— Идея принадлежит вашей тетке Китсии. У меня впечатление, что сама Кит от нее не в восторге.
Рейсом вздрогнул:
— Идея Китсии? — Голубые глаза потемнели. — Мне трудно в это поверить. — Он долго размышлял, потом вскинул голову. — Что ж, это далеко не первая ее странная выходка. — Он вдруг преисполнился желания общаться. — Может быть, перейдем к делу?
— Я благодарна вам за согласие меня принять — последнее время у вас слишком много забот…
Репсом пожал плечами. Вряд ли для него было секретом, что она намекает на статью, появившуюся двумя неделями раньше в «Уолл-стрит джорнел». Некто Гринхауз, крупный чин из Комиссии по биржам и ценным бумагам, сознался, что на протяжении многих лет получал взятки от крупных компаний, и острие его обвинений было направлено именно против «Ренсом энтерпрайзиз».
— Мисс Адамс! — Либерти оторвалась от блокнота. — Вы пришли делать намеки или задавать вопросы? — Он улыбнулся и опустил ресницы, как бы давая понять, что сейчас начнет зевать от скуки.
— Ах да, вопросы! У меня заготовлен целый список, мистер Рейсом. — Она включила диктофон.
— Полагаю, мне нет нужды напоминать вам об условиях, на которых я дал согласие на интервью, — самые общие сведения, никаких цитат.
— Можете мне доверять. — Либерти понимающе улыбнулась. — Ни слова о Комиссии по биржам и ценным бумагам.
Рейсом взял с подлокотника кресла портсигар из слоновой кости и предложил ей сигарету — без фильтра, видимо, египетскую.
— Нет, благодарю. — Она вытащила собственную. Он забрал у нее сигарету и по старомодному обычаю прикурил обе.
Журналистка и магнат дружно сделали затяжку.
— Вот, например, хороший вопрос. Охарактеризуйте вашу тетку одним словом.
Он помолчал, прежде чем ответить:
— Китсия — из тех немногих истинных оригиналок, которых осталось так мало. Вот вам и слово: «оригиналка».
— Вы хорошо ладите?
— Перестаньте, мисс Адамс. Вы же с ней встречались, так что прекрасно знаете — поладить с ней невозможно, приходится терпеть. Кстати, как вы ее нашли? Она здорова?
— Для женщины семидесяти двух лет просто отменно здорова.