– У меня нет слов! – выдохнула Полина. – Неужели это возможно? Да вы представляете, что это будет значить для молодежи?! Это же так здорово!
Добров даже засмеялся тихонько – столь бурной реакции он не ожидал.
– Это пока только мысль, – напомнил он. – Даже не проект.
– Я успела убедиться, как скоро ваши проекты становятся реальностью.
– Да ладно, – скромно отмахнулся Добров.
– Нет, и все же, – не отставала Полина, – зачем вы это делаете? Только честно!
– Для вас.
– Да ну вас! Я серьезно. Не думаете же вы, что я поверю…
– Тогда не спрашивайте, – вздохнул Добров. – Принимайте как данность. Договорились?
– Договорились, – после паузы ответила Полина. – А что мне еще остается?
– Дело в том, что я и сам себе пока не ответил на этот вопрос.
Они повернули назад, к деревне. Соловей ни на миг не умолкал, громко и крикливо выводили рулады лягушки. Вся эта выпирающая прелесть весенней ночи будто на что-то намекала. Именно от этого Полина чувствовала себя несколько скованно. Словно с нее пытались снять завесу лет, но она все время помнила, что ей сорок. Помнила, но одновременно уже начинала ощущать себя школьницей, празднующей свою первую весну.
Забытое ощущение легкой взаимной симпатии, притяжения, состоявшее из тысячи невесомых мелочей, волновало женщину. Она прислушивалась к себе и не переставала удивляться.
Добров остановился и блестящими глазами посмотрел на свою спутницу.
– Как здорово, а? Признайтесь, Полина, вы давно гуляли вот так, ночью? Весной?
– Давно, – подтвердила Полина, невольно заражаясь его восхищением и беспокойством. – Лет пятнадцать назад… А то и больше.
– Вот видите! А я последние пять лет каждый отпуск – за границей. И если приходилось гулять ночью, то в городе, в толпе. А чтобы так… Полина, знаете, будет неправильно, если я вас сейчас не поцелую.
И прежде чем Полина успела отреагировать, Добров наклонился к ней и поцеловал. Это оказалось неожиданно и странно, как дождь посреди солнечного дня. Когда хочется стоять и чувствовать на себе тяжелые капли. Полина не отпрянула, не возмутилась, а как-то невзначай потянулась к нему, ощутила под пальцами твердые мужские плечи, гладкость бритой щеки, стриженый затылок. Поцелуй получился долгим – никто не решался его прервать. Пальцы Доброва гладили ее шею, и давно забытые ощущения изливались на женщину дождем.
– А я думала, что разучилась целоваться, – сказала она, когда, оторвавшись от Доброва, прильнула лбом к его шее.
– Не разучилась, – улыбнулся Добров, вдыхая запах ее волос.
Они стояли посреди голого поля, соприкасаясь головами, как кони. Казалось, что вечность повесила над ними гигантский гамак, украшенный стразами. И теперь качает потихоньку.
Вдруг из-за кустов оврага с шумом вынырнула ватага молодежи. Компания взорвалась смехом, в многоголосии которого звонко выделился Маринин. Полина отпрянула от Доброва, он едва успел удержать ее за руку, иначе она побежала бы, чего доброго.
– Полина! Ну что ты… Им и дела нет до нас.
– Там Тимоха, – сказала она и оказалась права. Едва компания подошла поближе, она различила среди ребят длинную сутулящуюся фигуру сына.
– Мам? Ты… Вы чё здесь? – забормотал Тимоха, переводя взгляд с Полины на Доброва и обратно.
Молодежь вежливо обогнула их и прошагала дальше.
– Да вот… С Борисом Сергеевичем тебя искали. Поздно ведь уже. Почему ты не дома?
Тимоха беспокойно оглянулся и зашептал:
– Мам! Я чё, левый, что ли? Все пойдут по домам, и я пойду. Борис Сергеич! – Тимоха умоляюще взглянул на него в поисках поддержки.
– Мама шутит, – успокоил Добров. – Мы просто гуляем. Сами по себе.
– А-а… – Тимоха окинул их немного удивленным взглядом, впрочем, задерживаться не стал. Побежал догонять своих, не слыша, как мать наказывает вслед:
– Недолго!
После этой встречи Полина наотрез отказалась продолжить прогулку. Заторопилась домой, у крыльца скомканно попрощалась с Добровым и закрыла за собой дверь.
Одним словом, волшебный настрой ее испарился в какие-то две минуты. Добров еще с полчаса вышагивал по улице возле домов Полины и ее отца, затем все же отправился спать. Но заснуть он не смог, как ни старался. Долго ворочался с боку на бок, потом вышел на кухню, где читал газеты страдающий бессонницей Петр Михайлович.
– Михалыч, ты не будешь возражать, если я выпью?
Петр Михайлович поднял на постояльца прищуренные глаза. Очки сползли на нос.
– Отчего ж? Выпей. Вижу, маешься без сна.
Петр Михайлович убрал газеты, освободил стол. Добров принес водку.
– Выпьешь со мной?
– Я свое отпил, – крякнул Петр Михайлович, доставая из холодильника сало и огурцы.
Добров налил себе стопку, выпил и понюхал сало. Закусил хрустящим ледяным огурцом. Огурец отдавал хреном и укропом. Был ядреным, в нежных пупырышках, крепко соленым и остро-вкусным. Добров даже зажмурился.
– Сам солил, Михалыч?
Тот, довольный, расплылся в улыбке:
– Нравится? Это Полина… Она – спец по соленьям всяким. А вот ты сало попробуй. Сало – я сам.
– Полина… – повторил Добров, глядя куда-то мимо Петра Михайловича. Налил себе еще. Выпил. – Не верит она мне, отец. Не верит…
– А ты сам-то себе веришь? – усмехнулся Петр Михайлович. – Сам-то понимаешь себя?
Добров помолчал. Добросовестно подумал над вопросом.
– Ты думаешь, я бабник, Михалыч?
– Зачем же?.. – возразил тот.
– Я не бабник, – продолжал Добров. – Зацепило меня в ней что-то. Сам не знаю что, отец. Настоящая она, твоя дочка Полина. Земная. И в то же время непонятная. Так вот посмотрит, словно все про тебя знает. И тайну какую-то знает вроде. Тянет меня к ней.
– Тянет… – Петр Михайлович усмехнулся. Он видел, что хмель снял с постояльца тормоза, что тот жаждет выговориться. Поставил чайник на плиту, достал заварку. – Дело молодое, – неопределенно проронил он.
– Да при чем тут это! – горячо возразил Добров. – Она нравится мне не как женщина даже, а как человек! Понимаешь?
– А чё тут непонятного?
Помолчали.
– И как женщина… – сам себе возразил Борис. – Как женщина и как человек. Понимаешь, Михалыч?
– Понимаю, чё ж не понять?
Петр Михайлович залил заварку кипятком. Дал настояться. Он признавал чай только вприкуску с комковым сахаром. Шумно дул и столь же шумно отхлебывал. – Только понимаю, не пара она тебе.
– Почему?
– Да сам посуди. В город она не поедет, было уже. Деревенская она. А ты – городской. Ты в городе деньги делаешь, а тут чего?
Добров кивал, словно ждал этих слов. Ничего нового он не услышал.
– Михалыч, а ты часто о жизни думаешь?
– Как это? – не понял тот. – Что о ней думать? Живи знай…
– Ну, вот ты жизнь прожил, детей поднял, жену схоронил. Внуки у тебя выросли. А смысл в чем? Зачем все это было? Бывают такие мысли?
Добров влажными глазами уставился на старика. У того в глазах пряталась хитринка.
– Нам, крестьянам, это ни к чему, – сказал тот. – Да и некогда. Живи как часы, иначе не получится. Пришла весна – работай с утра до вечера. Летом – тоже не плошай. Осенью – само собой. А остановишься, задумаешься – все. Пиши – пропало! А зима на пятки наступает…
– Вот… – поднял вилку с салом Добров. – Вот! В бизнесе и того хуже! Не как часы, а как гоночная машина. Я, когда начинал, первые семь лет в отпуск не ходил. Совсем. И вот у меня из моего механизма какой-то винтик выскочил. Я остановился и смотрю вокруг. И думаю – где смысл? А если я завтра умру? Понимаешь меня, Михалыч?
Тот кивнул и подвинул постояльцу хлеб.
– Ты закусывай. Может, картошки погреть?
– Не надо. Думаешь, я пьяный, разболтался? Я пока не изменю что-то в своей жизни – не успокоюсь. Я себя знаю. Нигде мне покою не стало, Михалыч. Только у вас в Завидове как-то душа смягчается. Ты это как объяснишь?
Петр Михайлович покачал головой, подлил себе кипятку. Ему хотелось сказать, что Бориса тянет к его дочери оттого, что она-то как раз смысла не ищет. Она просто живет. Делает что должна, и все. И ее спокойствие и уверенность манят потерявшего покой Доброва.
Подумал так, но не сказал. Сами пусть. Может, счастье это для дочери, а может – новая боль. Как знать? За свою длинную жизнь Петр Михайлович вывел для себя правило: ни во что не вмешиваться, пока тебя не попросят. Человек должен сам для себя все решить, без чужих советов. Поэтому он молча попивал свой чаек вприкуску и слушал откровения подвыпившего Доброва. Об их ночном разговоре Петр Михайлович не рассказал никому.
Глава 16
В Завидово приехала Любава. Против своего обыкновения она не зашла к сестре, а явилась сразу в дом отца. Полина узнала о приезде сестры, только когда отец позвонил и позвал ее обедать.
– Гостья у нас, – довольным голосом сообщил он в трубку. – С Борисом знакомится.
Полина удивилась, но показывать свое удивление не стала, а пришла к отцу на обед, захватив с собой свежего творога.
Стол уже был накрыт, Любава с Борисом весело болтали, будто знали друг друга сто лет. Отец нарезал на деревянном кружке копченое сало.
Полина рта не успела открыть, заговорила Любава, словно торопясь предупредить возможные вопросы:
– В пекарне все хорошо. Убытки удалось перекрыть, пошла прибыль. Приехала к папе за рассадой. Не дай Бог, огород останется незасаженным. Танюшка же приезжает. Сдаст сессию и приедет.
Полина с некоторым недоумением продолжала наблюдать за сестрой. Та находилась в состоянии легкого нервного возбуждения. Много говорила, сама смеялась своим шуткам, то и дело обращалась к Полине и Борису, словно искала поддержки. Особенно удивило Полину, что Любава при Борисе, как при своем, стала говорить о Семене.
– Семен вчера со своей поругался! – выложила она козырную новость, которую, видимо, берегла «на потом».
– Семен – это кто? – уточнил Борис, переводя взгляд с одной сестры на другую.
– Муж, – в унисон ответили сестры и не стали больше ничего уточнять.
– Ага, – кивнул Добров, намазывая холодец слоем горчицы.
– Тетя Стеша сказала. Тети Стешин младший сын, Толька, в соседях с Сизовой. Так вот, говорит, ругались на новой веранде, только пух летел.
– Из-за чего? – спросила Полина. Она знала: сестра ждала этого вопроса. На самом деле ей не хотелось говорить о Сизовой и было неловко за сестру.
Любава выдержала паузу, не без удовольствия приготавливаясь к изложению сути скандала.
– Наталья купила шубу! – торжественно выпалила она и оглядела собравшихся.
– На кой ей летом шуба? – не понял Петр Михайлович.
– Летом дешевле, – пояснила Полина.
Отец понимающе кивнул:
– Ну?
– Что – ну? – растерялась Любава перед непониманием родственников. – Семен магазин расширять хотел, а она шубы покупает! Это любой взбеленится! Тетя Стеша говорит, все Наташкины тряпки по веранде летали!
– Неужто Семен такой буйный? – в своем русле размышлял отец.
Любава с недоумением взглянула на него.
– А что ж, по-твоему, он должен смотреть, как она прибыль с магазина транжирит на себя?
Отец неопределенно крякнул и стал подниматься из-за стола. Добров вышел в огород. Только сестры остались одни, Любава наклонилась к Полине и быстро заговорила:
– Дело у меня к нему. Как ты думаешь, не откажет?
Она кивнула в сторону улицы. Полина догадалась, что речь идет о Доброве, пожала плечами.
– Одну штуку я придумала, сестра. Должно сработать. Ты не обидишься, если я его на несколько дней… конфискую?
– Кого? – переспросила Полина, с удивлением наблюдая за сестрой.
– Кого, кого… Спонсора твоего.
Полина фыркнула возмущенно и отвернулась. Не хватало еще, чтобы сестра, как другие, дразнила ее Добровым, строила домыслы и подшучивала.
– Он такой же мой, как и твой! – буркнула в ответ.
– Ты хочешь сказать, что у вас это… совсем ничего не продвинулось?
– Люба! – возмутилась Полина. – Мы уже с тобой обсуждали эту тему. Что, опять двадцать пять?
– Ну, извини, сестренка. Я только хотела уточнить. Если у тебя с ним ничего нет, то и проблем нет. Я просто хотела, чтобы все по-честному. Если бы ты стала возражать, то я бы и заикаться не стала. Значит, не возражаешь?
– Да что ты задумала-то, Любава? Что-то не нравишься ты мне сегодня.
– Ладно, брось. Все в порядке. Ничего заранее рассказывать не буду. Сглазить боюсь.
В это время вошли Добров с отцом, женщины стали накрывать к чаю.
– А ведь у меня дело к вам, – обратилась Любава к Борису, как только Полина разлила по чашкам кипяток.
– Ко мне? – удивился Добров.
Любава легко и ненавязчиво изложила суть дела. В выходные в райцентре ярмарка. Малые предприятия и отдельные частники выставляют свою продукцию. На ярмарке проводится конкурс, и местная администрация приглашает Доброва в гости, в качестве независимого эксперта.
– Вы, как предприниматель, как человек, на деле болеющий за село…
Полина поморщилась – сестра пережимала. Начала уже лозунгами советских времен шпарить.
– Тебя Никита Панин, что ли, попросил? – не могла понять Полина.
– Нет, – ответила Любава, опустив глаза. – Это надо лично мне.
– Вот с этого и надо было начинать, – сказал Добров. – Для семьи Полины Петровны я сделаю все, что в моих силах.
Любава многозначительно взглянула на сестру.
– А если еще Полина Петровна составит мне компанию…
Сестры посмотрели друг на друга.
– Н-нет… – возразила Любава, на ходу придумывая подходящую отмазку.
– У меня корова! – быстро нашлась Полина.
– Я могу подоить, – не растерялся Петр Михайлович.
– Это ненадолго, – сладким голосом обратилась к Доброву Любава. – Вам не придется скучать. Я составлю вам компанию. Это всего на пару дней…
Полина случайно встретилась взглядом с отцом. В его глазах отразилось то же недоумение, которое почувствовала она сама.
Ярмарка в райцентре устраивалась ежегодно и была событием в жизни района. Лотки выстраивались по периметру площади. Каждый хозяин украшал свой как мог. В прошлом году Кольчугины выставляли рыжий прилавок, сразу выделявшийся на общем сине-зеленом фоне. Лоток получился самый красивый. Антипов напек пышных сдобных калачей, которые и стали, собственно, главным украшением. Любава собрала в связки баранки и бублики, Семен установил несколько самоваров. Была презентация рогаликов. Весь день возле их лотка толпился народ. Пили чай с рогаликами, нахваливали сдобу. В прошлом году Любава с гордостью сообщила дочке, что они с отцом взяли главный приз – домашний кинотеатр.
А на сегодняшней ярмарке бывшие супруги оказались по разные стороны площади, как раз друг напротив друга. Палатка Семена и Сизовой – напротив хлебного лотка. Сизова, конечно, нервничала. Это было заметно по суете, создаваемой вокруг палатки. Любава издалека наблюдала, как Семен несколько раз подгонял грузовик, как Наталья то и дело переставляла товар, затрудняясь решить, что оставить на переднем плане – сладости или фрукты.
Любава примерно представляла, что должна чувствовать сегодня соперница.
Все знали, что лоток Кольчугиных был в прошлом году лидером. Знала Наталья, что Семену нужна победа, не мог он ее уступить бывшей жене.
Наталья старалась. А Любава была спокойна. Не суетилась, не бесилась. Потому что целый месяц жила этим днем, видела его. Она продумала все детали. Каждая мелочь была учтена. Не беспокоилась она за свой лоток.
Конечно, кое-что по сравнению с прошлым годом она решила усовершенствовать. Заказала самовары, расписанные под хохлому. Вызвала из города на выходные сестру Светочку, художницу. Та играючи набросала ей красочный лозунг, не устаревший с советских времен: «Хлеб – всему голова». Светочка же посоветовала продавцов нарядить в белые поварские колпаки.
Любава так и сделала. Сшила колпаки. Накрахмалила их – торчком торчат. Она не намерена сегодня стоять за прилавком сама, как это делала каждый год. У нее будут дела поважнее. Поработать продавцами согласились мальчишки – племянник Тимоха и его приятель Петька.