Готовить научился. Выходит, жить стал за двоих и стал для дочерей и папой, и мамой. Как бы символом родителей.
Он это осознавал. Ответственность перед Зиной чувствовал и потому вникал во все. Не было для него мелочей.
На крыльце сидел внук Тимоха, смотрел на звезды.
– У меня ночуешь?
– Ну.
– И правильно. А то совсем переходи, у мамки тесно теперь небось?
Тимоха не ответил. Дед сел рядом. Помолчали.
– Нет, – наконец ответил Тимоха. – Борис Сергеич дом будет строить. Просторный, в два этажа. Сказал, за лето построит.
– Так уж и за лето? – крякнул дед нарочно, чтобы раззадорить внука на разговор. – Что ж это за дом такой будет?
– Раз он сказал – сделает, – степенно возразил Тимоха. – Сейчас знаешь какие технологии? За три дня строят!
– Ну уж, за три дня! – Петр Михайлович покачал головой. – Такому ни в жизнь не поверю. Это не дом, Тимоха. Шалаш!
– Сам видел по телику. Все привозится, монтируется на месте. Все уже готовое, только собрать. И водопровод, и отопление.
– Конструктор, короче.
– Ну да, вроде конструктора. Но домик классный получается.
– Дача, – скептически прокомментировал дед. У него уже сложилось мнение насчет постояльца. В людях он научился разбираться. Но ему была интересна позиция внука – как-никак отчим у парня наклевывается. Да еще с сыном-мальком, для Тимохи, единственного ребенка в семье, это конкуренция. А он спокоен и даже как вроде равнодушен. Потому-то и задавал Петр Михайлович каверзные вопросы внуку, подбрасывал «замечаньица».
– Почему – дача? – надулся Тимоха. – Он жить здесь станет. Будто ты не знаешь!
– Ну, летом, может, и будет, а так…
– И так – будет, – упрямился Тимоха.
– Да с чего вдруг, Тимка? – не отступал дед. – Он бизнесмен! У него в городе фирма, денег полно, квартира, машина вон какая. А тут – деревня.
– А ну и что! – кипятился Тимоха. – Он знаешь, как мне сказал: «Ставлю цель – добиваюсь. Ставлю новую цель, более трудную, – добиваюсь». А может, он поставил цель – деревню вытащить из нищеты, сделать ее богатой, как раньше? Это тебе как, дед?
– Слабо… – невозмутимо отозвался Петр Михайлович, глядя в сторону.
– Слабо? Борис Сергеичу – слабо?! Да ты чё, дед? Да он смотри сколько сделал! Тебе этого мало?
– Немало, – согласился Петр Михайлович. – И все же – мало. Ты не понимаешь, Тимка. Деревня должна доход приносить. А иначе какой смысл ему в нее вкладывать? А это тебе не торговля: продал – деньги получил. Тут надолго закладывается, долго придется результата ждать.
– Ну и что – долго! Я как раз академию закончу, приеду на подмогу.
– Эх, дождаться бы! – искренне встрепенулся Петр Михайлович. – Тебе бы с бабкой твоей, покойницей, побеседовать… С Зинаидой Тимофеевной. Вот та экономист была! Она бы уж сейчас все выкладки… Понимаешь, когда колхоз разваливаться начал, много умников находилось. Вот и Гуськовы поначалу думали выкупить часть хозяйства, а потом и весь колхоз. Только ведь там работать надо, в колхозе-то. День и ночь. Подумали и не стали связываться.
– То – Гуськовы, а то – Добров.
– Не сотвори себе кумира, – усмехнулся дед, искоса взглянув на внука.
– Почему – кумира? – возразил Тимоха. – Я просто справедливо говорю, как думаю. Ничего не кумира… А ты чё, дед, не доверяешь ему?
Петр Михайлович помолчал. Потом, когда Тимоха уже вроде бы забыл свой вопрос, сказал:
– Не то чтобы не доверяю, а понять пытаюсь. Зачем ему это, если у него все есть? Может, он от города устал, а может, неприятности у него там? Душа человеческая – тайна великая. Не понимаю я его, Тимоха.
– Мамку он любит, вот и вся тайна.
– Думаешь, любит? – Дед снова покосился на внука. – Откуда ты знаешь?
– Я знаю, что такое любовь, – глубокомысленно ответил Тимоха.
Дед, потрясенный, затих. Не знал, что ответить. Засмеяться не посмел. А сказать назидательно, что, дескать, он семьдесят лет прожил и не ведает, что такое любовь, не может точно ее определить, – не решился. Шут его знает. Может, в пятнадцать-то оно виднее насчет любви?
С огорода доносился равномерный звон цикады. Где-то в камыше, в пруду, кричала ночная птица. Звала кого-то.
– А вот в соседней области тоже случай был, – начал дед после паузы. – В одно село (там национальностей пять живет, не меньше) приехал крутой мужик. Из татар. Ну вот… Ничей не родственник, главное. Просто приехал и стал мечеть строить. А заодно заборы на главной улице поправил, памятник возле сельсовета воинам-освободителям новый заказал. Сделал все и уехал.
– Ну и что? – Тимоха не понял, к чему клонит дед.
– Так… По телевизору показывали. Удивительный просто случай. Никто не понял, кто он, зачем все это сделал.
– Просто хороший человек, – сказал Тимоха.
– Да. Злу-то мы перестали уже удивляться, – согласился Петр Михайлович. – А добру – удивляемся. А я вот думаю, Тимка, может, сейчас время такое… Звезды, может, как-то по-особенному расположены. В нашу пользу?
– Это как так?
– Ну так. Если, допустим, Марс в силе, то войны не избежать, это уж правило такое. А сейчас, я слыхал, эра Водолея. Она, может, для сельчан – самое то?
Тимоха в темноте пожал плечами. Желание деда свалить чужие заслуги на звезды было ему непонятно.
– Пойду я, дед. Спокойной ночи.
– Как – пойду? Ты же ночевать хотел?
– Да Ростик там… Забыл я, что обещал на рыбалку его взять. Проснется – нет меня, расплачется.
– Ну-ну… Зайдите утром, я вам червей приготовлю.
На Тимохином диване, на самом краю, спал тощий, бледнокожий Ростик. Еще немного, и он свалился бы с дивана. Тимоха передвинул его к стенке, сам лег с краю. Раньше Тимоха не представлял, что бывают такие бледные до синевы дети, которые ни разу не видели лошади или, например, коровы. Занять Ростика не составляло труда. Он был готов с утра до ночи чистить лошадь, рвать траву для гусят и кормить кроликов. Этот мальчуган широко распахнутыми глазами смотрел на все и доверчиво льнул к Тимохе и деду. Его полюбили как-то сразу. Он никому не мешал, а только добавлял особый привкус в ежедневную деревенскую жизнь. Доили корову, поили теленка или собирали колорадского жука – невольно приходилось смотреть на эти занятия удивленными глазами Ростика. Особенно полюбил Ростик Славного. Старый конь будто понимал, что с ним рядом ребенок. Наклонялся к малышу и терпеливо стоял, пока тот хлопал его по гладкой морде.
…Они наверняка проспали бы, если бы их не разбудил Добров.
– Эй, рыбаки, хватит дрыхнуть!
Ростик, как солдат, глаза распахнул, в штаны впрыгнул, бегом в сени – проверять удочки. Тимохе вставать не хотелось. Не выспался. Но – обещал.
Добров палец приложил к губам. Тихо, мол. Чтоб мама не слышала.
– Я вас провожу, – шепнул.
Тимоха догадывался, зачем Добров так рано поднялся, но молчал.
Прошли улицей до Никитиных, потом Добров дошел до пшеничного поля. Ребята отправились дальше, к озеру, а Добров остался. Тимоха немного погодя оглянулся. Добров рвал в меже васильки.
Васильки – сорняк, но Добров наберет много, сделает букет, поставит на окно к матери в спальню. Мать проснется – цветы на окне. У нее потом весь день будет хорошее настроение. Вот он всегда так – с фантазией. Уже давно решил Тимоха сделать то же для Марины. Но Плешивка вставала раньше его. Идешь, а она тут как тут – стоит с тяпкой в огороде:
– Куда, мальчишки? На карася?
Не спится ей…
Сегодня с рыбалки возвращались, когда солнце стало припекать. Ростик шел впереди, держал прутик с карасями. Тимоха насобирал васильков. Марина сейчас только-только просыпается. Только бы Плешивки в огороде не оказалось!
– Ты, Ростик, беги домой, хвастайся уловом. А я чуть позже приду.
Ростик кивнул, пустился вприпрыжку. Непривычно было ему, городскому, которого всю жизнь за ручку водили, свободно носиться на просторе. Непривычно и сладко. Побежал…
Тимоха положил удочку у палисадника, огляделся – никого. Толкнул калитку – тихо. Маринино окошко выходило в огород. Обошел дом, через морковную грядку перешагнул. Вот оно, открыто.
Тимоха пробрался осторожно, заглянул. Никого в комнате. Постель застелена, на столе пусто, чисто. Будто и не ночевали здесь.
– Э-эй! Кто там? – донеслось до него из глубины огорода. Есть! Застукала…
Тимоха цветы за спину, стоит как ни в чем не бывало.
– Здрасьте, теть Кать! Марина дома?
Катя Плешивка собирала в банку колорадского жука. Увидев Тимоху, закрыла банку крышкой, отряхнулась. Пошла навстречу.
– А, Тимофей… Ты к Марине, что ли? Пошли в дом, чего на жаре-то стоять?
Тимоха не стал возражать. Потащился за Плешивкой в дом. А цветы за спиной прячет.
Плешивка вымыла руки под рукомойником, попила воды.
– Квасу хочешь?
Тимоха выпил квасу. Прошли в зал.
– Уезжать собралась наша Марина, – вздохнула Плешивка и кивнула в сторону спальни. Тимоха проследил ее взгляд. В Марининой спальне на полу стояли ее вещи – большая сумка на колесиках и чемодан.
– Куда? – не понял Тимоха. – Не говорила ничего… В отпуск, что ли?
– В отпуск… Кабы в отпуск! Совсем…
– Как – совсем? – не поверил Тимоха. – Куда?
– К милому свому, в город.
– Как – к милому? – повторил Тимоха. – Он же…
– Женат, – кивнула Плешивка. – Знаю. Вчерась она мне призналась. Женат, говорит, теть Кать, но обещал развестись. Так и сказал в прошлое свидание: разводиться буду. Приеду, мол, за тобой. Будь готова. И число назвал, сегодняшнее. Она давеча весь день вещи складывала.
– Приехал? – упавшим голосом спросил Тимоха.
– Приехал. – Катя рада была поговорить. Она долго жила одна. А Марина не слишком разговорчива. И вдруг – гость. Слушает, не перебивает. – Вещи вон стоят. Не взяли пока. «Мне, – сказал, – надо с тобой поговорить». Посадил в машину и увез. Вот жду. Уедет ли, останется? Не знаю…
Тимоха не мог говорить. Потому долго молчал, а Плешивка все что-то рассказывала, рассказывала.
– Ну, я пошел… – наконец выдавил он. Поднялся, вышел на улицу. Как во сне добрел до угла, вспомнил про удочки. Вернулся за ними. Так и шел – с удочками и букетом васильков. Потом цветы выбросил.
У дома стояли старые «Жигули», «пятерка». Значит, тетка приехала из райцентра. Никого не мог сейчас видеть Тимоха, ни с кем не мог разговаривать. Положил удочки у дедова забора и пошел куда глаза глядят.
Добров решил показать Семену место под конноспортивную школу. И Ростик пошел с ними. А сестры остались готовить окрошку. Не виделись они давно, обеих поглотила словно с неба свалившаяся личная жизнь. Некогда было обменяться мнениями. Теперь, оставшись одни, они торопились наверстать упущенное.
– Как Семен? – первая спросила Полина.
– Как шелковый! – кивнула Любава и перешла на шепот, хотя знала, что в доме никого нет: – Настоял продать магазин, представляешь? Хочет взять в аренду лимонадный цех. Квас делать газированный.
– Я говорила тебе, что он вернется? Говорила? – озорно блестела глазами Полина. – А ты – не приму, то-сё…
– Куда ж деваться? – вздохнула Любава, пряча хитринку в улыбке. – Жизнь вместе прожили как-никак. Не чужие… Ну а ты, сестрица, я смотрю, тоже век вдовствовать не собираешься…
Полина боялась говорить о них с Добровым. Об их счастье. Казалось оно ей неправдоподобным, а оттого – зыбким, непрочным.
– Мне странно все это, – призналась она, перестав кромсать картошку. – Иногда кажется – проснусь, и все исчезнет. И он, и все… И опять я одна. И ничего нет…
– Странно ей! – воскликнула Любава. – Что странного-то, я не понимаю? Встретились два человека, полюбили. Не бывает, что ли?
– Бывает, но такое… Он ведь совсем свою жизнь изменил ради меня. Совсем, круто. А если он поймет, что не может жить в деревне? Поймет и уедет?
– Ох, ох, ох! Заголосила! Изменил – значит, хотел этого. Значит, что-то его в той жизни не устраивало. Искал чего-то, вопросы себе задавал. Уважаю я таких. Чего смеешься? Уважаю. Вообще на мужиков смотрю как на детей. Все дети, все играются в кого-то. Кто в царя играет, кто в бандитов, кто в деловых и крутых. А настоящих, которые не играются, тех мало. Вот твой Добров – настоящий. Из тех, кто придет, трезво оценит, разрулит любую ситуацию. Силой, но без подлости. Молодец. И ты, Поля, молодец, что счастья своего не упустила.
– Сплюнь!
Любава суеверно сплюнула три раза через левое плечо и постучала по столу.
– Кстати, тебе привет от Панина.
– Батюшки! Что это с ним? Вспомнил…
– Да так, виделись. Предложил мне выдвинуть свою кандидатуру в районную Думу.
– А ты?
– Обещала подумать. Ну так вот – не наврал он про дом для врача общей практики-то! Проект показывал. Ничё домик. Полдома – для приема больных, полдома – жилая. Балкон, усадьба – все дела.
– Хорошо бы, – вздохнула Полина. – Я соскучилась по работе.
– В медицину уйдешь – по клубу своему будешь скучать, по театру.
– В театре можно остаться для души. Клавдия Семеновна новую пьесу подобрала. Только с кем ставить-то? Ольга в декрет уйдет, Володька с Ирмой уехали.
– Ничего о них не слышно?
Полина сходила в спальню, принесла конверт.
– Вот, Ирма письмо прислала. Правда, обратный адрес – до востребования. Боится.
Любава развернула письмо. Оттуда выпала фотография. Она говорила сама за себя. На снимке они были втроем: Ирма смеялась и прижималась к Володькиному плечу. Тот держал на руках Катю. Малышка тоже смеялась и показывала пальцем в фотоаппарат.
– Счастливы, значит, – сделала вывод Любава. – И слава Богу. Ну а Гуськовым не позавидуешь, – после паузы продолжила она. – Как говорят, беда не приходит одна.
– Макаровну жалко. Сразу оба сына за решетку попали. Она только после операции, слаба еще. Я на днях к ней заходила. Похудела она, есть ничего нельзя, диета.
– Чё жалеть-то? – возразила Любава. – Они знали, чем занимались. Хотя, конечно, оказались крайними. Знаешь, как на самом деле было? Как раз перед выборами губернатора объявили месячник по борьбе с преступностью. Ну, как обычно. Нужно что-то крупное раскрыть, отчитаться. Мишкин звонит Лысенькому (это их глава, бандитов местных). Звонит, значит, Лысенькому и говорит: как хочешь, я должен кого-то поймать. Сдавай, мол, кого не жалко. И работай дальше.
– А тот что?
– Тот не соглашается: моих, мол, пацанов не трогай. Я тебе, мол, плачу исправно и отвали. Тогда Мишкин говорит: меня могут снять за то, что месячник плохо провел, придет новый вместо меня и твою контору накроет.
– Ну? – Полина бросила все дела, голову на локти положила, слушала.
– Тот задумался. Есть резон в словах мента, как ни крути. Кого-то придется сдать. А Мишкин и говорит: вот твои Гуськовы засветились со своей мамашей, народ бог весть что про них перед зданием администрации кричал, и тем более на камеру сняли.
– Да, Ванюша мне показывал.
– Ну вот. Про них все, мол, знают, что они в своей мастерской краденые машины разбирают. Жалко тебе их, что ли?
– И Лысенький согласился?
– Он не дурак. С Макаровной-то у Павла прокол вышел. Она, как очнулась, как все узнала, наехала на Павла. Тот побежал заявление забирать. Псих. Ну, ты эту историю знаешь.
– Да, Макаровна меня не подвела, – согласилась Полина. – Дай Бог ей здоровья.
– Будет здоровье с такими сыночками, – отозвалась Любава. – Ну так вот. Лысенький подумал и сдал Гуськовых.
– Да… – потрясенно выдохнула Полина. – Ну а ты-то откуда все знаешь?
– Боже ты мой! – всплеснула руками Любава. – Тоже – секрет! Райцентр – та же деревня. Кирюхин под хмельком своей жене проговорился, а она у меня в пекарне тесто берет на пироги каждую субботу. Я теперь все дела знаю.
– Так оставили Мишкина-то?
– Мишкина оставили, Снежко перевели и еще кое-кого местами поменяли.
– А еще какие у вас новости? – доставая из холодильника квас, спросила Полина.
– У тети Стеши опять курей украли, – бесстрастно сообщила Любава. – Новых. Бройлерных.
Полина несколько секунд молча смотрела на сестру, а затем начала смеяться. Сначала короткими порциями. Ей вторила Любава. Потом смех затянулся. Они смеялись теперь, едва взглядывая друг на друга, не в силах остановиться. Когда мужчины возвращались домой, издалека услышали заразительный звонкий смех своих женщин.