Меня цинично использовали, поставили раком, как выразилась бы прямодушная мусик; и счастье еще, что рядом нет Jay-Jay, иначе смысл выражения поставить раком мне пришлось бы объяснять довольно долго. Счастье, что рядом нет Jay-Jay, и жаль, что его нет. Уж он-то не отказался бы помочь мне перенести пожитки странного кота со странным именем Домино.
Jay-Jay – душка, не то что этот урод Тимур.
«Урод» была лишь фигура речи, не больше. Договорившись быть честной с собой, я наскоро провела ревизию пыльного архива, где хранились папки с кодовым именем «Тимур».
«Люблю» – весь материал изъят, возможно – уничтожен.
«Ненавижу» – весь материал изъят, возможно – уничтожен.
«Думаю о его шикарных волосах» – весь материал изъят, возможно – уничтожен.
«Стараюсь не думать о его шикарных волосах» – весь материал изъят, возможно – уничтожен.
Та же восхитительная пустота обнаружилась и во всех остальных папках, а заодно – и файлах. Музыкальные пристрастия Тимура, гастрономические пристрастия Тимура, его увлеченность немецкой овчаркой и дьяволицей, марка его любимых сигарет -
все было стерто.
Стерто! Вот так новость, вот так-так!
Стерто – и никакой обиды, досады и бессильной ярости. Да и само имя «Тимур» в одно мгновение превратилось для меня в бессмысленный набор букв, за которым не стояло ни истории, ни человека. Даже зубной щетки при нем не оказалось. Тогда что такое «Тимур»? Тимуром называют ленточку на бескозырке? Может быть. Тимуром называют разновидность бактерий? Может быть. Тимуром называют ветер, дующий с океана у побережья Сомали? Может быть. А в переводе на французский «Тимур» звучит как «Belle du Berry»!
Может быть, может быть, может быть.
В архиве царят тлен и запустение, он зарос сорняками; мне бы хотелось, очень хотелось, чтобы это была не просто сорная трава, а (как минимум) – колония венериных мухоловок, – но нет. При ближайшем рассмотрении сорняки оказываются такими же безликими, как имя «Тимур».
Я бы стояла так еще долго – посреди надвигающихся сумерек и январской слякоти, если бы не призывное «мау-у-у!». Кот требовал внимания и требовал тепла.
– Уже идем, малыш… И кстати, если тебя интересует – я теперь свободна. Совершенно свободна!
– Мау-мау! – сказал кот.
Он уже знал это, как знал многое другое. Единственное, что оставалось в заброшенном архиве моей страсти – тени на стенах. Кошачью голову – вот что они мне напомнили.
– Признавайся, твоих лап дело? – в шутку сказала я и снова погладила кота между ушами.
– Мау-мау. Мау-у-у…
Если бы кот заговорил – человеческим голосом, пусть даже на языке йоруба, – я бы нисколько не удивилась, такое у меня было настроение. Так я была полна ожидания чего-то не совсем обычного, но, несомненно, чудесного и радостного. «Все изменится, все будет совсем по-другому, совсем, – стучало у меня в висках, когда я поднималась, нет – взлетала – на свой пятый этаж. – Все будет по-другому, и я буду совсем иной. Держись, Ёлка, начинаются чудеса!..»
***
…Чудеса начались сразу.
Еще в прихожей, когда я полностью расстегнула дубленку и спустила кота с рук.
Кот по-хозяйски прошелся по паркету, потерся о мои ноги, потом снова отошел, присел в уголке и сделал первую лужу. Не слишком большую и почему-то совсем не вонючую, хотя я неоднократно слышала страшилки о жуткой вони, которую издает кошачья моча. Страшилки эти могли поспорить по накалу с самым изощренным фильмом ужасов. Но сейчас я чувствовала себя, скорее, героиней романтической комедии и потому отреагировала на произошедшее довольно благодушно.
– Ты неправ, Домино, – сказала я.
– May, – в своей обычной манере ответил кот и, как мне показалось, скроил недовольную физиономию.
Имя – вот в чем дело.
«Я знаю его как Домино», – произнес некто по имени Тимур.
Домино – не самое лучшее имя для кота, слишком длинное, слишком неповоротливое, кот по имени Домино – все равно что девушка по имени Элина-Августа-Магдалена-Флоранс, мы с Домино очутились в одной лодке, на одной галере, на одной галерке в театре собственной жизни, проходящей мимо; мы с Домино – друзья по несчастью, мы с Домино – сообщники.
– Мне тоже не слишком повезло с именем, милый. Элина-Августа-Магдалена-Флоранс, если ты еще не в курсе. – Я присела перед котом на корточки. – Каково?
– May. – Кот осторожно положил переднюю лапу мне на колено, что, должно быть, означало крайнюю степень сочувствия.
И сморщил и без того морщинистую морду.
Сердиться на него – такого потешного, такого уморительного – было невозможно. Тем более из-за какой-то сраной лужи, пропади она пропадом!
– Вообще-то можешь звать меня Ёлкой… А я? Как буду звать тебя я?
Домино.
До-ми-но.
Можно звать его До. Можно звать его Ми. И тогда получится совсем как во французском романе, полюбить который мне мешает неопределенность финала. Романная жизнь вертелась вокруг двух девушек – До и Ми, гипотетических кузин, но применить эти знания к коту означало бы назвать его кузеном. Кузен До: если следовать этим путем, то заберешься в страшные зооморфические дебри.
Нет, «кузен До» явно не подходит, какой он кузен?
Третья девушка из романа умерла так скоропостижно, что ей было посвящено всего лишь несколько строк. При этом «но» осталось, к чему бы присобачить «но»?
Ага, доктор Но, и это уже не французский роман, а английский, и к тому же – экранизированный. Одна из историй о Джеймсе Бонде, в которой доктор Но – отрицательный персонаж. А относительно кота – это еще дальше от действительности, чем кузины До и Ми.
Нежно-абрикосовый кот – такой потешный, такой уморительный – никак не может быть отрицательным персонажем. Совсем напротив, он призван дарить радость и счастье, а также всем своим существованием намекать окружающим, что жизнь прекрасная штука.
Я мучалась проблемой кошачьего имени все то время, что затирала лужу, мыла руки, распаковывала пакете горшком, плошками и остатками корма, неприлично дешевого. И все то время, что готовила ужин – для себя и для кота. Ужин должен быть торжественным, решила я, хотя раньше по поводу вселения в квартиру новых обитателей никогда особенно не озабочивалась. Ничего удивительного, то были мужики, а это -
кот.
Потешный. Уморительный. Нежно-абрикосовый. Большеухий. Инопланетный.
Кулинарный таланту меня если и имелся, то спал беспробудным (чтобы не сказать– летаргическим) сном. Яичница, пельмени и жареная картошка – дальше этих изысков я никогда не продвигалась, перебиваясь в основном сыроедением. Но теперь, в присутствии прелестного существа, меня как будто подменили: нисколько не напрягаясь, я соорудила салат из говяжьего языка и салат из тунца (все нужные ингредиенты волшебным образом обнаружились в холодильнике). Я художественно нарезала колбасу и остатки сыра, я даже сварила глинтвейн, потому что распивать водку из недопитой Лариком бутылки было просто нелепо. Неприлично.
Некошерно.
Когда приготовления к ужину были закончены, я постелила свежую скатерть (!), вытащила высокохудожественные салфетки, оставшиеся от встречи православного Рождества (!!), и зажгла ровно две таких же высокохудожественных свечи (!!!).
Кота не нужно было приглашать, он и сам сообразил, что к чему. И легко вспрыгнув на стол, пристроился возле пустой тарелки. Кот на столе – это было неправильно. Негигиенично. Некошерно. Но в случае с этим котом никакие правила больше не действовали. И вряд ли будут действовать впредь.
– Твое здоровье, – бросила я коту и пригубила глинтвейн из глиняной кружки.
Кот отсалютовал мне поднятой лапой.
Он аккуратно выбрал тунца из салата с тунцом. И аккуратно выбрал говяжий язык из салата с говяжьим языком.