Я ожидала фырканья и топота копыт.
— Оливия!
— Да, папа. — Она встала.
Я бросила ей успокаивающий взгляд.
— Все обсудим позже.
Дверь за ней закрылась с легким щелчком. В наступившей тишине этот щелчок прозвучал как выстрел.
— Кто он? — без всякого предисловия осведомилась я. Теперь притворяться нет смысла.
— О ком ты? — Он включил увлажнитель рядом со столом.
— Кто меня зачал? Мой настоящий отец?
Ксавье срезал «кохибу», [18] закурил и дважды выпустил дым, прежде чем посмотреть мне в глаза.
— Не знаю и не хочу знать. Мне все равно. Вот это правда. Ему всегда было все равно.
— Итак, ты с этим покончил. Избавился от меня. Избавился от разочарования в семейной династии Арчеров.
— Не будь мелодраматичной, Джоанна. И помни: виновата твоя мать, а не я.
— ноты должен испытывать облегчение, — продолжала я; мои слова были проникнуты медовым сарказмом. — Больше никакого притворства. Никаких чопорных наставлений, неловкого молчания в День Благодарения. Ты можешь больше никогда меня не видеть.
— Это верно, — сказал он, и я вопреки своему желанию вздрогнула, тут же возненавидев себя за это. — Очевидно, ты лишаешься наследства. Вчера я уже изменил документы. Я не собираюсь содержать ребенка другого мужчины. Оливия получит все. — Он смотрел на меня; между нами символически висела дымовая завеса. — Ты не моя дочь.
— Но, Ксавье. — Я тоже встала и, наклонившись над столом, разогнала дым. — Как это будет выглядеть?
Он уже подумал об этом.
— Для всего мира ты останешься моей дочерью. Отстраненной, но моей. Понятно?
«Всего лишь имущество, — подумала я, — небрежно отброшенное в сторону».
— Поскольку моя дочь к тебе как будто хорошо относится, ты сохранишь свой дом, свою машину и небольшое ежемесячное содержание, но семейный бизнес, все дома и вложения — все это принадлежит Оливии, и по справедливости.
— А имя? — негромко спросила я. — Имя я могу сохранить?
Он колебался.
— Это имя и твоей матери.
— Которое она явно высоко ценила. Он застыл.
— Теперь ты можешь идти.
Я едва не рассмеялась. Да я давно ушла. Он просто никогда этого не замечал.
— Да, Джоанна. — Его голос остановил меня, когда я уже взялась за дверную ручку. Он уже снова сидел за столом, направляя вверх струю дыма. И заговорил углом рта: — Держись подальше от «Валгаллы». Если я услышу еще об одном инциденте, наносящем ущерб репутации моей собственности, я лично выкину тебя прочь.
Я использовала единственное оставшееся оружие.
— Неудивительно, что она тебя бросила.
Он взял ручку и принялся писать, не глядя на меня.
— Тебя она тоже бросила.
Что ж, это и есть самое трудное, верно? Моя мать меня бросила. Конечно, она бросила Ксавье и Оливию тоже, но они не приходили в себя после нападения, угрожавшего их жизни. Они не почувствовали ее уход так, как я. Не нуждались в ней, как я.
«Нет смысла все это повторять себе», — подумала я. Мать ушла из семьи — только и всего, и, как остальная часть моего радостного прошлого, это теперь позади. Покидая кабинет Ксавье, я представляла себе, что топчу воспоминания, которые вызвало упоминание имени моей матери, каблуками загоняю их назад в могилу сознания, где покоятся все мои прежние боли. Я больше не подросток с уязвимой и уставшей душой и с искалеченным телом. Мне в моей жизни больше не нужна мать, и я не хочу ее.
Я добралась до фойе и стреляла воображаемыми пулями в большой портрет Ксавье, когда услышала легкий звук. Он был приглушенным, и в нем легко было узнать биение моего сердца. Оливия стояла перед большим окном, выходящим на боковую лужайку, она отражалась в стекле, и изгибы ее тела резко контрастировали со строгими линиями окна. Она скрестила руки, словно пыталась удержать себя… «Она давно пытается это делать», — подумала я.
При виде этой хрупкой и очень красивой фигуры сердце мое дрогнуло, и я быстро спустилась в гостиную. Я знала, что Оливия меня заметила: она наклонила голову, но не обернулась.
— Эй. — Я положила руку ей на плечо. — А где Чудо Номер Один?
— Снаружи. — Плохо дело: Оливия не попросила меня называть Шер по имени. — Ждет в машине.
— Ты опоздаешь на ужин, — сказала я, поворачивая ее к себе и обнимая. Когда я вижу слезы на глазах сестры, во мне просыпаются вес спящие материнские инстинкты. Конечно, я часто дразню ее по таким поводам, которые — мы обе это знаем — не имеют значения, но когда что-то действительно затрагивает ее сердце, я ощетиниваюсь, как волчица, защищающая детеныша.
— Ты уверена, что не можешь пойти с нами? — спросила она, умоляюще глядя мне в глаза. Мы с ней одного роста, но сегодня она возвышается на четырехдюймовых «маноло». — Я очень хочу немного побыть с тобой.
— У меня свидание, — ответила я, и она упала с лица. — С Беном.
Она с удивленным и радостным возгласом свела руки, и в глазах ее, кроме слез, загорелось что-то еще.
— О, Джоанна!
— Не придавай слишком большого значения, — произнесла я, но мне трудно было сдержать возбуждение в голосе. — Это всего лишь свидание.
— Но с Беном. С Бспом Тройной. — Она тяжело вздохнула и прижала руку к сердцу. — Я всегда знала, что вы созданы друг для друга. О, ты должна будешь мне все рассказать!
— Обязательно, — пообещала я. — Завтра.
— Нет, сегодня. Вечером, — настаивала она, обнимая меня.
— Оливия… — Я пыталась говорить твердо, но ее возбуждение оказалось заразительным. — Ну, хорошо. Заеду к тебе в половине двенадцатого или около того. К этому времени мы уже закончим.
— Тогда я дам тебе подарок, хотя, конечно, он не сравнится с Беном Трейной!
«А что сравнится?» — подумала я, высвобождаясь из ее объятий. Поправила ей волосы и улыбнулась.
— Тебе нужно привести себя в порядок. Для ужина ты слишком встрепанная.
Она кивнула, но не двинулась
— Как ты?
Я пожала плечами.
— Привыкла. — И потом, понимая, что ей нужно успокоиться, радостно улыбнулась. — Все в порядке.
Еще один кивок, она снова сжала мне руку, и мы повернулись к выходу. Мы не можем общаться в доме Ксавье. В этих стенах не происходит ничего, о чем бы он не узнал. И тут Оливия меня удивила. Когда мы вышли из фойе в яркий зимний день и я повернула в противоположную сторону от «корвета» Шер, Оливия необычно сильно схватила меня за руку.
— Ты — вся моя семья! — воскликнула она, глядя мне в глаза. — Без тебя я бы, вероятно, верила всему, что говорят.
Мне не нужно было спрашивать, что она имеет в виду. Те, кто пишут о ней журнальные статьи, с ней никогда не беседуют. Смотрят на ее грудь, а не в глаза. И забывают, что под этой внешней красивой оболочкой и лоском есть человек, личность. Все забывают, и Ксавье тоже.
— Оливия Арчер, — сказала я, беря ее руки в свои. — Ты все, что о тебе говорят, и гораздо больше. Ты прекрасна, добра, умна и сильна. Ты верна и предана, и хотя обладаешь странным пристрастием к грязевым ваннам… — Тут она рассмеялась. — Ты все же моя сестра. Под внешностью светской дамы — прочная сердцевина и душа более сильная, чем у меня. Не забывай об этом, ладно?
Она кивнула со слезами на глазах, и я выпустила ее, чтобы мы не разревелись на ступеньках Ксавье. Никогда не доставлю ему такого удовольствия. На полпути по лестнице я обернулась.
— И Оливия!
Она остановилась, и я повысила голос, чтобы услышала и она, и Шер, и вся звукозаписывающая аппаратура, спрятанная в кустах:
— Кровная сестра или нет, я никогда, никогда не брошу тебя.
И не брошу. Она тоже все, что у меня осталось.
5
Бен Трейна ничего не забыл.