– Было и такое, – ответил Лестат, пожав плечами.
– А кроме того, – продолжал Стирлинг, – никто вас из города не выдворял. Вы и не думали покидать его. Наши агенты видели, как вы без зазрения совести восседали в Кафе дю Монд за чашкой бесполезного для вас горячего кофе с молоком.
Столь смелые речи потрясли меня до глубины души.
– Стирлинг! Ради всего святого, не вздумайте спорить, – в отчаянии прошептал я.
Лестат в очередной раз скользнул по мне взглядом, в котором, впрочем, не было гнева, и повернулся к Стирлингу. А тот и не думал замолкать.
– Вы все еще насыщаетесь, охотясь на чернь, – решительно продолжал он. – Властям на-плевать, но мы-то сразу узнаем ваш почерк. И знаем, что это вы.
Я пришел в ужас. И как только у Стирлинга язык повернулся ляпнуть такое?
Лестат зашелся безудержным смехом.
– И при всем при том вы пришли ночью? – спросил он. – Посмели явиться, понимая, что я могу вас здесь обнаружить?
– Наверное... – Стирлинг замялся, но потом договорил: – Наверное, мне хотелось бросить вам вызов. Наверное, я совершил грех: поддался гордыне.
"Хвала Всевышнему за это признание, – подумал я. – "Совершил грех..." Отлично сказано!"
Я дрожал, глядя на этих двоих. Меня приводил в ужас бесстрашный тон Стирлинга.
– Мы уважаем вас больше, чем вы того заслуживаете, – заявил Стирлинг.
Я тихо охнул.
– Извольте объясниться! – с улыбкой произнес Лестат. – В чем именно проявляется это уважение, хотелось бы мне знать. Если я действительно у вас в долгу, следует, видимо, выразить благодарность.
– Сиротский дом Святой Елизаветы... – окрепшим голосом произнес Стирлинг. – Часовня, где вы, объятый сном, пролежали на полу много лет. Мы ни разу не попытались войти внутрь или узнать, что там происходит. А вы сами только что утверждали, что мы давно научились подкупать охрану. Благодаря Вампирским хроникам ваш долгий сон перестал быть тайной. И мы знали, что могли бы проникнуть в здание и при свете дня взглянуть на вас, незащищенного, лежащего на мраморном полу. Сами посудите, какой соблазн: спящий вампир, который больше не утруждает себя укладыванием в гроб. Извращенный аналог спящего короля Артура, погрузившегося в сон в ожидании, когда он вновь понадобится Англии. Но мы ни разу не пробрались в ваши просторные апартаменты. Как я уже сказал, наверное, мы проявили к вам больше уважения, чем следовало бы.
Я на секунду прикрыл веки, уверенный, что сейчас неминуемо случится беда.
Но Лестат лишь снова весело расхохотался:
– Какая чушь! Вы и ваши агенты просто испугались. Вы ни разу даже близко не подошли к сиротскому дому Святой Елизаветы, будь то днем или ночью, ибо просто-напросто боялись ста-рейших представителей нашего племени, которые могли лишить вас жизни с такой же легко-стью, с какой вы задуваете спичку. А еще вы опасались тех вампиров, которые не подчиняются общим правилам и не уважают Таламаску – во всяком случае, не настолько, чтобы обойти вас стороной. Кто-то из них мог случайно там оказаться. Что касается дневного времени, то вы сами не знали, на что там наткнетесь – вдруг каким-нибудь головорезам хорошенько заплатили, чтобы они разделались с вами и похоронили под каменными плитами пола? Так что это был только вопрос безопасности.
Стирлинг прищурился.
– Да, нам действительно приходилось соблюдать осторожность, – снизошел он. – Тем не менее, были времена...
– Глупости, – перебил Лестат. – Если придерживаться одних фактов, мой печально извест-ный сон завершился до того, как вы объявили нам войну. Ну и что с того, если я действительно "без зазрения совести" восседал в Кафе дю Монд! Как смеете вы говорить об отсутствии совес-ти? Вы действительно считаете, что у меня нет на то права?
– Вы охотитесь на своих сограждан, – спокойно заявил Стирлинг.
– Неужели вы всерьез могли об этом забыть?
Я чуть не обезумел. Только улыбка на лице Лестата убедила меня, что Стирлинг не риско-вал жизнью.
– Нет, я никогда не забываю того, что делаю, – спокойно заявил Лестат. – Но, надеюсь, вы не собираетесь всерьез обсуждать, каким образом я сейчас сохраняю себе жизнь! Помните, я сейчас не отношусь к людскому племени – более того, удаляюсь от него с каждым новым своим приключением, с каждым прошедшим годом. Я побывал и на небесах, и в аду. Прошу вас не за-бывать об этом.
Лестат помолчал, словно сам погрузился в воспоминания, а Стирлинг попытался ответить, но явно не нашел слов.
– Когда-то обитал в человеческом теле, а потом получил то, которое вы видите перед со-бой, – размеренно продолжал Лестат. – Я был принцем-консортом создания, которое другие на-зывали богиней. Согласен, я охочусь на своих сограждан, ибо такова моя природа, и вы знаете это, равно как и то, насколько тщательно я выбираю каждую смертную жертву, проверяю, чтобы она была испорчена, порочна и абсолютно недостойна человеческого существования. К чему я все это говорю? Да к тому, чтобы доказать только одно: ваше объявление войны было непроду-манным, неоправданной ошибкой.
– Здесь я с вами соглашусь. Декларация вражды – сплошная глупость. Ее не стоило даже обсуждать.
– Так она называется Декларацией вражды? – спросил Лестат.
– Кажется, таково ее официальное название, – не слишком уверенно подтвердил Стир-линг. – Мы всегда были авторитарной организацией. Никакой демократии в нашем ордене не существует. Говоря о выражении своего мнения при голосовании, я скорее прибегнул к метафо-ре, чем выразился в буквальном смысле. Декларация вражды, да, именно так. Шаг неверный и наивный.
– Да, неверный и наивный, – повторил Лестат. – Хорошо сказано. И было бы неплохо всем вам в Таламаске не забывать, что вы не более чем маленькая кучка высокомерных проныр, вечно сующих свой нос куда не следует. А ваши старшины ничем не лучше рядовых агентов.
Стирлинг, видимо, совсем расслабился, слегка завороженный своим собеседником, но я продолжал волноваться, опасаясь того, что могло случиться в любую секунду.
– У меня есть теория насчет Декларации вражды, – заявил Стирлинг.
– А именно? – поинтересовался Лестат.
– Мне кажется, многоуважаемые старшины подумали, хотя, Бог свидетель, я никоим обра-зом не берусь читать их мысли, что Декларация поможет вернуть к нам некоторых агентов, втя-нутых в ваши ряды.
– Какая прелесть! – рассмеялся Лестат. – К чему такие цветистые фразы? Почему не сказать прямо? Неужели из-за присутствия этого юноши?
– Да, возможно, я избегаю прямых формулировок из-за него, – ответил Стирлинг, – но, ес-ли быть откровенным, все агенты Таламаски даже думают именно на таком языке.
– Так вот, для протокола, – сказал Лестат, – у нас нет никаких рядов. Более того, я бы ска-зал, что для нас как для вида характерны крайний индивидуализм и полная разобщенность, а также редкостное непостоянство в дружбе, отсутствие чувства локтя и единства мышления. Мы можем составить небольшое сообщество, а потом разойтись в разные стороны, чтобы уже боль-ше никогда не встретиться. Между нами не существует прочного мира. И нет у нас рядов.
Меня так заинтриговали его слова, что я даже забыл о страхе, а Стирлинг, судя по его на-стороженной вежливости, напротив, встревожился.
– Я все это понимаю, – заговорил он. – Но вернемся к нашему вопросу, то есть к причинам, побудившим старшин провозгласить Декларацию вражды. Думаю, они искренне верили, что те вампиры, которые когда-то были нашими братьями по ордену, придут в Таламаску и попытаются нас урезонить, и тогда мы сможем пообщаться с такими же созданиями, как вы сами, и значительно повысим уровень наших знаний в этой области.