— Добрый вечер, — заявил он с хрипотцой и проглотил слюну.
Сабина не сделала ни единого движения, хотя могла продолжить путь, или свернуть в сторону, или вернуться к аллее каштанов. Она оставалась неподвижной и, сознавая неопределенность своей позиции, резко подняла голову и с вызовом посмотрела на одинокого пожилого человека. Сумерки сгустились, встреча происходила под высоким фонарем: лампа колебалась от ветра и лишь бегло освещала место действия.
— Добрый вечер, красоточка, — повторил старик и приблизился на шаг. — Я принес тебе конфеты.
Какое право он имел так с ней разговаривать? Сабина покраснела от подобной фамильярности. Лоб и ладони покрылись влагой.
— Да, конфеты, — продолжал старый любезник. —Ты, надеюсь, не боишься меня? Мы ведь с тобой давно знакомы.
Она хотела закричать, что ей наплевать на его конфеты, что она ненавидит сладости, что он ей докучает и ей не хочется его больше видеть. Но какая-то неизвестная сила словно предписала ей молчание, и она стала пленницей роковой секунды. В глубине ее существа словно разматывался мрачный ледяной клубок: решение было принято — сегодня или никогда.
Старичок подошел совсем близко. Он был одного роста с ней. От него пахло одеколоном. Он хрипло хихикал.
— Красоточка, — он медленно протянул пальцы к ее щеке. — Какие у тебя черные и сердитые глаза.
Обрывки непонятной фразы мелькнули у ней в мозгу. Она лишь предчувствовала смысл этой фразы — кажется, о том, что ничего невозможного нет. Она сделала два выпада с быстротой дикого зверя. Старик схватился за живот, застонал и согнулся пополам. Глаза сощурились, губы раздвинулись — лицо выражало удивление и нечто вроде укоризны.
Сабина отпрыгнула. Она продолжала держать свое оружие. В мигающем свете лампы кровь на лезвии ножа то сияла, то чернела. Кровь текла по запястью, капала с пальцев. Старик упал на колени, потом рухнул набок и остался лежать в такой натуральной и удобной позиции, что казалось, будто бы он полностью ответил на главный вопрос своей судьбы.
Она склонилась, вдруг ужаленная паникой, и похлопала его по щеке онемевшей ладонью:
— Месье! Это ничего… Очнитесь, я сейчас позову врача. Подождите, прошу вас, подождите…
Но «филин» не хотел ждать. Он умирал. Сукровица проступала на губах и потекла на подбородок. Пленка затягивала глаза.
Кто-то бесшумно выпрыгнул позади Сабины, схватил за лицо и втиснул в рот тряпку. Ей выкручивали руки. Чуть не сломали. Боль была адская. Несмотря на сопротивление, ее грубо потащили в кусты. Что-то резко стрекануло по голым ногам. «Остролист», — подумала она.
Сострадание к призракам
Страх — это разновидность любопытства.
Пьер де Мандиарг
Мы выбрали места малопосещаемые. Презрев туристские банальности, ехали оригинальным маршрутом. Песчаная желтая дорога, где машина катилась с умеренной скоростью, извивалась по темно-рыжей равнине. Почва под напором белых пористых камней потрескалась, словно слишком сухая кожа. Какая жара! Цикады звенели так пронзительно и так монотонно, что мы на всякий случай остановились, опасаясь какой-либо неисправности в моторе, настолько нас обманула ритмичность всесторонних тонких потрескиваний.
Под категорической небесной синевой бугры, холмики, холмы чередовались одуряюще монотонно. Облако пыли за нашим автомобилем долго стояло в воздухе, начисто закрывая видимость. Непосредственное прошлое уничтожалось мгновенно, словно по мере продвижения обломки вселенной рушились в небытие.
Усталость, жара, утомленность от бесчисленных виражей, плохая дорога. Никто не имел ни малейшей охоты ты разговаривать. Я безрадостно сидел за рулем с видом человека, который фанатически упорствовал в своем заблуждении.
Мотор гудел вполне добродушно. Пока никаких неприятностей в этом плане. Да и тряска была терпимая. Нет, тоска входила извне, от угнетающего пейзажа, раскинутого, казалось, до последних границ мыслимого мира. Крутой скалистый склон, очертаниями напоминающий руины, то пропадал, то вновь появлялся в перспективе уже искаженной — создавалось впечатление, что мы не продвигаемся вперед, а все время возвращаемся на непонятный исходный пункт.
Солнце палило беспощадно. Мы опустили все стекла в кабине и тем не менее проклинали нашу авантюру. Аурелия, сидевшая рядом со мной, хрустнула последней ментоловой пастилкой и простонала: «Господи Боже мой! Черту бы под хвост эту страну!»
Дежурная фраза, которая нас обычно забавляла, сейчас ни у кого не вызывала улыбки. На заднем сиденье Серж обливался потом и ворчал:
— Только абсолютный идиот мог выбрать такой маршрут. Куда мы приедем? Да никуда не приедем. А если попадем в аварию, то и за неделю не выберемся.
Он, конечно, преувеличивал, но основания для беспокойства имелись. Уже два часа, как мы покинули шоссе, а пустыня и не думала кончаться. Цивилизация, развиваясь, как бы колеблется вокруг основной оси, но амплитуда этих колебаний не отличается размахом — в этом я многократно убеждался. Моя рубашка приклеилась к спине. В ретровизор был виден Серж, вытирающий шею смятым и мокрым платком; рядом с ним Блонда, которую жара довела до тошноты, принимала немыслимые позы, чтобы минутку-другую подремать.
— Там! — завопила Аурелия, упорно смотревшая вперед.
—Что там?
— Здание. Ферма, думаю, или монастырь. Там за холмом видна башня.
Настроение изменилось. Если она угадала правильно, мы найдем тенек, отдохнем, перекусим. Я нажал на акселератор. Женщины утешились и принялись причесываться.
* * *
Мы оставили машину внизу, не решаясь рисковать на крутом подъеме, усеянном острыми камнями. Она жарилась на солнце настежь раскрытая. Тем хуже.
Белые камни, редкая и пожухлая, серая от пыли трава. Обрушенная стена с решетчатыми воротами на ржавых петлях. Квадратный двор заброшенной кирпичной фермы. Лучше все-таки, чем руины. Двери кое-где были, но какие двери! Обшарпанные, треснутые, скособоченные. В некоторых оконных проемах чудом уцелели рамы и даже стекла.
Мы сложили провизию в тени какого-то строения и пошли инспектировать ферму. Комнаты были в состоянии ужасающем. Сквозь дырявые потолки виднелась крыша, а в провале крыши — небо, густое, как стоячая вода. Нам казалось, что мы глядим в перевернутый колодец. Мебели никакой. Ободранные обои, стены в разводах. На полу солома. Повсюду солома, словно комнаты предназначались для стада коров. Мы обошли разломанную ригу, сунули нос в конюшню —в яслях еще оставался фураж. Потом наткнулись на довольно просторную часовню с каменным алтарем и разбитой скамьей, в стенах кое-где торчали железные подсвечники. Серые и бугорчатые гнезда ласточек под кровельными балками. И повсюду солома.
И никакого следа жизни в этом унылом покинутом месте. Неподалеку мы нашли высохший колодец. Но он был столь глубок, что мы все равно не смогли бы добраться до воды. Что оставалось делать? Мы устроились у стены часовни и занялись трапезой.
* * *
Я отдыхал на сухой и теплой земле, заложив ладони за голову. Вероятно, я задремал, так какс трудом услышал чей-то громкий голос.
— Иди сюда! — кричал Серж. — Вставай скорее.
Из капеллы доносился гулкий стук, словно кто-то бил по каменной плите. Стряхнув сонную вялость, я присоединился к друзьям.
— Смотри! — победно воскликнула Аурелия. — Смотри, что мы нашли.
В центре молельни, раскидав солому, они обнаружили могильную плиту солидных размеров. На ней был вырезан равноконечный крест.