Те мамаши, которые успели сесть, поспешно улеглись обратно, а та, что вынула ребеночка из колыбельки, с виноватым видом сунула, его назад и тоже улеглась. Мур и Тонино, чувствуя себя не менее виновато, замерли с руками по швам и стали отчаянно делать вид, что пришли навестить новенького братика или сестричку. Господин Таррантул разинул безгубый рот, словно мать-настоятельница наложила на него заклятие. Но Мур решил, что это вряд ли волшебство. Когда мать-настоятельница скользнула по нему холодным взором, он сразу понял, что все дело в силе личности. Ему страстно захотелось провалиться сквозь пол.
— Я решительно не желаю знать, милостивый государь, — обратилась мать-настоятельница к господину Таррантулу, — что вы здесь делаете. Я хочу только одного — чтобы вы взяли этот ваш сачок и этих ваших чумазых хулиганов и покинули это помещение. Немедля.
— Конечно, мэм…
Господин Таррантул съежился. Обезьянье лицо перекосила виноватая гримаса. На мгновение даже показалось, что он послушается и уйдет. Но маленькая ошарашенная старая душа, с несчастным видом зависшая под самым потолком, внезапно решила искать спасения у матери-настоятельницы. Она штопором метнулась вниз и очутилась на огромном белом чепце — и там и осталась, трепеща на накрахмаленной верхушке. Господин Таррантул уставился на нее круглыми обезьяньими глазами.
— Вон, милостивый государь, — прогудела мать-настоятельница.
Лицо господина Таррантула сморщилось.
Мур услышал, как тот шепчет:
— Ну что ж, хотя бы одна…
И он снова сделал такое движение, словно что-то бросал.
— Застынь! — каркнул он. Мать-настоятельница сразу стала прямой и неподвижной, как статуя. Младенцы снова завопили.
— Отлично, — сказал господин Таррантул. — Никогда не выносил монашек. Набожные ханжи.
И он привстал на цыпочки, чтобы поймать в сачок усевшуюся на крахмальной верхушке душу. Но чепец матери-настоятельницы оказался слишком высок. Когда господин Таррантул задел его сачком, убор затрясся, мать-настоятельница пошатнулась, и душа, вместо того чтобы оказаться в сачке, слетела вбок, прямо в колыбельку с близнецами. Оба как раз разорались во всю мочь.
Мур с радостью увидел, как душа скрылась в одном из ротиков, но не заметил, в каком именно, потому что господин Таррантул сердито отпихнул его и попытался отцепить колыбельку от кровати.
— Хотя бы эта! — выкрикнул он. — Все придется начать сначала, но пусть будет хотя бы одна!
— Вот еще! — возмутилась мамаша близнецов.
Она выбралась из постели и стала надвигаться на господина Таррантула. Она была огромная. Могучие руки, казалось, вспахали немало полей, замесили тонны теста и отжали горы белья, вследствие чего стали сильнее, чем руки большинства мужчин. Все остальное скрывала просторная белая сорочка с оборкой вокруг ворота, а над оборкой оказалось неожиданно миловидное и очень решительное личико.
Мур окинул ее взглядом и, когда она шествовала мимо, предупредительно сунул ей в руку свой сачок. Она благодарно кивнула и словно бы машинально повернула сачок наоборот, взявшись за него около сетки.
— Отпустите эту колыбельку, — раздельно произнесла она, — а не то пожалеете!
Господин Таррантул поспешно подвесил колыбельку обратно к кровати и отскочил.
— Будем же благоразумны, сударыня, — пролепетал он непереносимо склизким и угодливым голосом. — У вас тут два прелестных младенца. Что, если я дам вам золотой за пару?
— В жизни не слышала ничего более омерзительного! — сказала огромная дама и взмахнула черенком сачка, держа его обеими руками.
Господин Таррантул только успел взвыть «Два золотых!», как черенок сачка стукнулся о его голову со свистом и хрустом.
Господин Таррантул только успел взвыть «Два золотых!», как черенок сачка стукнулся о его голову со свистом и хрустом. Шляпа господина Таррантула свалилась, обнажив иссохшую бурую лысину, и он с криком отпрянул, пошатнулся и рухнул на мать-настоятельницу. Мур и Тонино едва успели подпереть ее и не дать свалиться, а господин Таррантул с воем соскользнул на пол, цепляясь за ее рясу.
И тут он ударился голым черепом о серебряный крест, висевший у матери-настоятельницы на поясе. Раздался странный треск, в воздухе повис сильный запах. Господин Таррантул передернулся и шмякнулся об пол, как шмякается пустой мешок. И Мур увидел, что у его ног валяется старое бурое неживое нечто, такое сухое и скукоженное, что вполне могло бы сойти за мумию обезьяны. У обезьяны был такой вид, словно она умерла столетия назад.
Мур первым делом принялся тревожно оглядываться, чтобы выяснить, куда же подевалась душа господина Таррантула. Ему вовсе не хотелось, чтобы она тоже вселилась в какого-нибудь младенца. Но наверное, если у господина Таррантула и была когда-то душа, ее давным-давно и след простыл. Мур ее не видел и не чувствовал. А потом он поглядел на бурую мумию и, вздрогнув, подумал: «Если это злой волшебник, то увольте, я таким быть не хочу!» В тот же миг он вспомнил, кто он такой и что он тоже чародей. И тогда мысли и чувства так захлестнули его, что он застыл на месте.
Младенцы тем временем вопили во всю мочь дружным хором, а мамаши по большей части радовались и рукоплескали. Мамаша близнецов сидела на постели и твердила, что ей как-то нехорошо.
— И неудивительно! — сказала мать-настоятельница. — Вы молодчина, милочка! Прекрасный удар, один из лучших на моей памяти!
А Тонино, стоя с другой стороны матери-настоятельницы, сделал наконец то, что, как Мур теперь понимал, надо было сделать несколько часов назад, — он воскликнул своим чистым сильным голосом в полную силу:
— Крестоманси! Крестоманси, сюда, скорее! По палате пронесся порыв теплого ветра, будто поезд прошел, и одновременно повеяло необычным пряным запахом совсем иной вселенной, и вот посреди комнаты, лицом к лицу с матерью-настоятельницей, возник Крестоманси.
Вид у него был поразительный. Видимо, на Магическом конклаве полагалось появляться в обтягивающей длинной белой рубахе поверх широченных черных брюк. Поэтому Крестоманси казался едва ли не выше матери-настоятельницы и гораздо, гораздо тоньше.
— А, мать Джаниссари, — произнес он. — Добрый вечер. Мне представляется, мы с вами встречались в прошлом году.
— На конференции по церковному праву, и зовут меня мать Джастиния, — ответила мать-настоятельница. — Я несказанно рада вам, сэр Кристофер. У нас тут, кажется, неприятности.
— Вижу, вижу, — покивал Крестоманси.
Он взглянул на останки господина Таррантула, а потом поднял глаза и посмотрел на Мура и Тонино. Затем он оглядел палату, вопящих младенцев и ошарашенных мамаш, смущаясь все больше и больше.
— Мне кажется, часы посещений уже кончились, — заметил он. — Быть может, кто-нибудь возьмет на себя труд объяснить мне, почему мы все здесь собрались.
Наморщив лоб, он легонько взмахнул рукой, отчего все младенцы перестали вопить и мирно уснули.
— Так-то лучше, — сказал Крестоманси. — Тонино, объяснись, пожалуйста.
Тонино все рассказал ясно и четко. Несколько раз Мур мог бы вмешаться и кое-что добавить, но он старался молчать — так ему было стыдно. И не только потому, что он, чародей с девятью жизнями, настолько поддался колдовству господина Таррантула, что даже имя свое забыл, — ведь должен же он был заметить, когда на него налагали заклятие, а произошло это, наверное, в том старом кебе! Нет, дело не в этом: как мог он, Мур, позволить себе настолько погрузиться в свою нелюбовь к Тонино, что они оба из-за этого едва не погибли?!
Дело усугублялось тем, что Тонино постоянно твердил, будто Мур держался молодцом и сумел колдовать, несмотря на чары господина Таррантула! Самому же Муру казалось, что и то и другое — неправда.