Как тут не прийти в недоумение и не выпить?
– Ой, Васек, ой! - восхитилась кассирша. - Какая жизнь у тебя интересная! И сейчас они у тебя?
– Нет, улетели. А полковник послала меня за бутылкой. Чтобы энергии в ней восстановились. Побегу в «Красные двери». Ты, Серега, не расстраивайся. Я тебе воду из Касимова привезу. Раз пообещал. Банку трехлитровую. Может, и ведро.
И Васек, не теряя шлепанцев, поспешил в бывшую булочную, ныне - не знающий покоя и ночами магазин, прозванный в народе «Красными дверями».
А Фридрих достал из кармана куртки калькулятор и, видимо, стал перепроверять результаты изысканий.
– Что же ты раньше жалел эту свою машину? - поинтересовалась кассирша Люда.
– А возьмет и сядет у заразы накопитель энергии, - разъяснил Фридрих. - А потом, как только дело доходит до восточного побережья Сардинии, цифры в нем начинают дергаться.
«Где же сейчас печальная девушка Нина? - опять обеспокоился Прокопьев. - Не издеваются ли над ней сейчас какие-либо изверги? Жива ли она?»
Не произнеся этикетно-общепитовских слов, на свободные у столика стулья слева от Прокопьева и Фридриха Малоротова опустились двое мужчин средних лет с как будто бы знакомыми Прокопьеву лицами. Один был вроде бы актер. Лицо другого, сообразил Прокопьев, не раз дергалось перед ним на экране телевизора. Он всегда о ком-то вспоминал. Да, да, именно вспоминал. Юбилеи, похороны - и он непременно возникал на экране, и выходило так, что он был первейшим другом юбиляра или только что почившего. Высоцкий, Даль, Тарковский, Галич и вовсе удаленные от нас годами мастера - Пришвин, Пастернак и даже Михаил Афанасьевич Булгаков. Вот о ком он говорил. А на вид первейшему другу и воспоминателю более сорока пяти лет дать было никак нельзя.
– Да врешь ты, Шура! - громко произнес, по мнению Прокопьева - актер, отвлекаясь от горшочка с жарким. - Врешь! Не мог ты этого видеть!
– Не конфузь ты меня, братец Коленька, перед людьми, - милейше улыбнулся братцу Коленьке воспоминатель Шура («Мельников! - сейчас же явилось Прокопьеву. - Александр Мельников!»), - а то ведь черт-те что могут обо мне подумать… Сейчас же перепроверим мои слова у людей незаинтересованных… Вы, молодой человек, кто по профессии?
– Я? - растерялся Прокопьев.
– Да. Вы.
– Какой же я молодой человек?
– Неважно, - капризно махнул рукой Мельников. - Вы, похоже, имеете отношение к искусству…
– Да что вы! - чуть ли не испугался Прокопьев. - Я - ремесленник.
– И каково ваше ремесло?
– Я… я… - Прокопьев совершенно смутился. - Я мастер по перетягиванию пружин…
– Каких пружин? - удивился Мельников.
– Самых обычных! - Прокопьеву захотелось сейчас же разъяснить Мельникову свой случай, чтобы не затруднять головоломкой человека, и так содержавшего в сусеках памяти множество воспоминаний и мыслей. - В матрасах. В диванах. В креслах. И вам, небось, приходилось испытывать неудобства от покореженных пружин в лежанках.
Вероятный актер Коля расхохотался, а первейший друг знаменитых и великих нахмурился.
– Откуда вам ведомо о моих неудобствах? - спросил Мельников чуть ли не с вызовом.
– Я догадываюсь, - скромно сказал Прокопьев.
А актер Коля хохотал и повторял: «В самое яблочко! В самую десятку!»
– Прекрати, Николай! На нас и так все смотрят! - сердито заявил Мельников. - Ты радуешься тому, что пружинных дел мастер не знает, по всей видимости, биографию Василия Ивановича Качалова и не сможет оценить мою историю.
– Но вдруг он знаменитый пружинный мастер! Вдруг он перетягивает золотые пружины!
– Да что вы! - воскликнул Прокопьев. - Какие золотые! Вы можете мне не поверить, но иногда я добываю материал для починки диванов и кресел на помойках и в мусорных баках.
– Ваше счастье, что на помойках! - обрадовался Николай.
- А то ведь он, якобы наблюдавший ребенком прогулку Качалова, Есенина и собаки, тотчас же принялся бы ожидать вашей кончины и на поминках выступил бы с воспоминаниями.
– Ты невыносимый пошляк, Николай! - трагически произнес Мельников, вскочил, пальцы его стали теребить черную бабочку под кадыком, будто его душил гнев, а бабочка сдавливала дыхательные пути. Но тут, видимо, вспомнив о чем-то, присел. - Так, так, так. Это замечательно, что вы сегодня обнаружились. Это знак судьбы. А мне ведь надо починить пружины в диване и двух креслах. В них память о таких людях! Вы не откажетесь от услуги? У вас есть телефон? Продиктуйте, пожалуйста, его номер, с вашего позволения через два дня я вам позвоню.
Приятели обменялись еще несколькими колкостями и покинули закусочную, призвав пружинных дел мастера не забывать о несовершенствах домашнего быта маэстро Александра Мельникова. При этом Николай опять принялся подхохатывать.
«Он, этот Мельников-то, - вспоминал Прокопьев, - вроде бы и режиссер, и критик, и передачи на "Культуре" временами ведет с министром на равных. Возвышенный человек! А тоже мается из-за ослабших пружин. Где-то я видел недавно Николая? В каком-то фильме… Криминальном, что ли…»
– Остается еще пройти западное побережье Крита, - вздохнул Фридрих. - Но там обычно цены заламывают безобразные.
И сейчас же, но явно не в связи со вздохами Фридриха, а само по себе, произошло некое движение над столиками закусочной и над утихшими в миг посетителями. Случилось будто бы исчезновение света, но потом пошли мерцания, вспышки разноцветные, образовались переливы и покачивания множества тонких желтоватых гирлянд, вызвавших у Прокопьева мысли о телеграфных лентах из фильмов о Гражданской войне, и стрекот телеграфистов вроде бы зазвучал, и звонки раздались - тоже вроде бы от старинных аппаратов.
Впрочем, все это продолжалось минуту, и снова ровным стал свет плафонов-ландышей, по девяти на двух стенах, и возобновилось прохождение народа по яркому от юбилейных фонарей (под Шехтеля) Камергерскому переулку перед окном закусочной, тоже, казалось, на минуту прекратившееся.
А вблизи столика Прокопьева объявился толстяк с черными усами, имевший в руке рюмку с коньяком.
– Присесть позволите?
– Конечно…
– Благодарствую. Разрешите представиться. Арсений… Линикк. Два «к» на конце… Линикк Арсений… Гном. С телеграфа. Да, отсюда, с Центрального.
Линикк, пусть и невеликий ростом, на гнома никак не походил, был широк в плечах, голову имел большую, да и носили ли гномы этакие гусарские усы?
– Какой же вы гном! - рассмеялся Прокопьев. - Вы, скорее, ясновельможный пан!
– Однако Гном, - печально произнес Линикк.
«Ну что же, - подумал Прокопьев, - видимо, у него есть поводы для подобных шуток».
– Выпьем за тех, кто нынче в беде, - предложил Линикк. Остатком жидкости в стакане Прокопьев поддержал служителя Центрального телеграфа.
Отчего-то ему захотелось закрыть глаза. И тотчас же при склеенных веках перед ним поползла лента телеграммы: «…большой опасности тчк сор не вынесен зпт бутыль запечатана тчк умоляю…»
Прокопьев в испуге открыл глаза, не пожелав узнать, от кого и о чем исходила мольба.
Час назад на месте Арсения Линикка перед Прокопьевым сидела девушка с огорчившими его волосами. Не она ли теперь посылала кому-то телеграмму?
Но ее адресатом Прокопьев, уж точно, стать сейчас не желал.
2
К тому времени я был знаком с Прокопьевым.
В разговоре со всеведающим Мельниковым Прокопьев отчасти лукавил. Сам не зная зачем, принизил степень своих навыков и умений. Как же, возразит внимательный читатель, он ведь назвал себя мастером. Мастером-то мастером, но мастером каких-то перетягиваний пружин.