Такому только повод дай, располосует своим ножиком по самое не хочу…»
Однако вслух своих мыслей старший участковый не высказал. Незачем искушать иностранного бандита, не детектив снимается, чтобы шкурой своей рисковать. Чай, не Анискин, чтобы наручники на такого битюга попытаться надеть.
— Пропозиция ясная, — туманно сказал старший участковый. — Говоришь, они весь Бузулуцк захватили? Мы, брат, немцев отогнали, французов в Москве пожгли да холодом поморили. Да наш Иван Сусанин сколько ихнего брата положил!
Соловьев собрался было коснуться победоносных сражений под Полтавой и на Куликовом поле, напомнить учителю рисования о печальной участи турков и крымских татар, но с неожиданным прозрением вдруг осознал, что исторические экскурсы его сейчас будут просто неуместны и могут повлечь за собой неприятности. Ишь, уставились как! Босоногий гарнизон! У легионера с правого края морда была в шрамах, боевая такая морда, и глаз у этого римлянина был нехороший, оценивающий, как у людоеда, и улыбочка, знаете ли…
— Ты, Степан Николаевич, скажи, — обратился старший участковый к неожиданному толмачу. — Скажи ему, что у нас свои начальники имеются. Вязать мы твоего центуриона не будем, чтобы побоища напрасного не устраивать, а вот к начальнику нашему ему съездить придется. Пусть они в отделе посидят, погуторят, может, в чем и сойдутся. Только ты помягче скажи, а то глянь, какие они косяки кидают, а у меня, сам знаешь, трое детишек малых, их еще поднять надо… Скажи ему, Николаич!
Учитель рисования повернулся к терпеливо ждущему центуриону. Птолемей Прист слушал, скрестив руки на груди. Выслушав, надменно выпятил нижнюю челюсть, пожал широкими плечами, но согласно кивнул. Обернувшись к легионерам, центурион что-то коротко приказал и, повернувшись к переводчику, пояснил специально для него:
— Официум хуманитатис! Нулла салус белла! — и направился к мотоциклу.
Сержант Семушкин забежал вперед, предупредительно откидывая дерматиновый чехол с коляски. Центурион, громыхая доспехами, забрался в коляску, положил перед собой блестящий меч и выпрямился, глядя прямо перед собой.
— Повезли родименького! — заулюлюкали в толпе. — Это тебе не кабанчиков резать да кур воровать! Наши менты тебе быстро лапти сплетут!
Соловьев торопливо завел мотоцикл, сел за руль. Семушкин пружинисто и молодцевато запрыгнул на заднее сиденье. Хрипло зарычав и выпустив вонючее облако бензинового чада, заставившего толпу и легионеров чихать, желтый милицейский мотоцикл описал полукруг и мимо загомонившей, разом ожившей толпы покатил по центральной улице к белеющему у водокачки зданию милиции.
Проехав половину пути, мотоцикл неожиданно развернулся и помчался обратно. Чуть не доехав до нестройных легионерских рядов, мотоцикл остановился, и недовольный сержант Семушкин слез с заднего сиденья, а участковый поманил пальцем учителя рисования.
— Садись, — хмуро приказал он. — Или ты думаешь, что Федор Борисович с ним на пальцах объясняться будет?
Глава третья,
о том, как к происходящему отнесся первый секретарь райкома партии
Секретарь Бузулуцкого районного комитета партии Митрофан Николаевич Пригода осторожно приоткрыл дверь, долго разглядывал в образовавшуюся узкую щель спокойно стоящего посреди приемной крепко сложенного плечистого бритоголового мужчину в странном одеянии, напоминающем наряд статиста из балета «Спартак», который Митрофану Николаевичу довелось увидеть в Москве, куда в позапрошлом году выезжал на слет идеологических работников сельского хозяйства.
Худой и пугливый учитель рисования на фоне обстоятельного и мужественного римлянина совсем не смотрелся; стоило ли удивляться, что взгляд ошалевшей от происходящего секретарши Клавочки сквозил сквозь учителя и, поблуждав по окнам, возвращался к стройному, как Марис Лиепа, но не в пример более мужественному центуриону.
Митрофану Николаевичу эти взгляды не нравились. Совсем не нравились.
— Я тебя, Федор Борисович, сам знаешь, как уважаю, — горячо шептал секретарь райкома. — Но ты меня извини, сейчас ты какую-то околесицу несешь. Какие римляне? Какая оккупация? У нас что — война с итальянцами началась? Бред!
— Точно, — мрачно подтвердил Дыряев. Ввиду всей серьезности происходящего подполковник был в парадной форме. — Это я своего милиционера переодел, чтобы тебя, Митрофан Николаевич, разыграть. И на площади почти сотню таких же голых гавриков рассадил, чтобы пошутить с руководством. Делать мне нечего, вот я с безделья хохмить начал!
Первый секретарь снова прильнул к дверной щели. Пунцовая Клавочка наливала статному полуголому легионеру воду в стакан. При этом она что-то щебетала, и ямочки на ее щеках выглядели очаровательнее, чем обычно.
— А в райком ты его на хрена приволок? — гневно вопросил Митрофан Николаевич. — О чем мне с ним говорить? О римском императоре?
— Вы же власть, — без особого убеждения сказал подполковник. — Вам и решать…
Митрофан Николаевич забегал по кабинету, заложив руки за спину. Был он высоким, худым и рыжим, но сейчас от волнения волосы его казались пепельными, а веснушки на щеках вообще исчезли.
— Не-ет, уважаемый Федор Борисович, — на мгновение остановившись, сказал он. — Тут вы, дорогой мой товарищ подполковник, проявили политическую незрелость! Я тебе прямо о том скажу! Честно, так сказать, и по-партийному. Мародерствовали они в городе? Факт, мародерствовали, сигналы об этом уже в райком партии поступали. — Пригода выставил вверх указательный палец и подполковнику Дыряеву на мгновение показалось, что перед ним стоит всезнающий и обличительный пророкСерьезные сигналы поступали , Федор Борисович. И что вы должны были сделать? Ты должен был собрать своих сотрудников, схватить грабителей и хулиганов и посадить их в этот… как у тебя в милиции тюрьма называется? Вот именно, в капэзэ ты их должен был посадить, товарищ подполковник. А ты ихнего главаря ко мне привел. И даже ножик у него не изъял! А если он на меня с этим ножиком бросится? Это же террористический акт получится против партийного руководителя! Ты думаешь, тебя за это по головке погладят? Нет, брат, партия с тебя сурово спросит: куда ты смотрел, подполковник, почему, понимаешь, просмотрел, почему не уберег крупного партийного руководителя?
Митрофан Николаевич снова закружился по кабинету и стал похож на небольшой рыжий смерч. Он сновал от столов, составленных буквой "Т", к окну и обратно, и от этого энергичного мельтешения у Федора Борисовича Дыряева рябило в глазах.
— В область звонил? — снова остановился первый секретарь.
— Позвонишь туда, — пробурчал Дыряев. — Три дня проливные дожди лили, ни один телефон в поселке не работает.
— А рации? — с надеждой вспомнил Пригода. — Тебе же месяц назад рации завезли!
— Рации завезли, — согласился Дыряев. — А вот аккумуляторы к ним ХОЗО так и не выдало. Нет связи, Митрофан Николаевич.
— Значит, надежного человека пошли! — просветленно сказал первый секретарь. — Есть же у тебя такие, я точно знаю. Как его, Соловей, вон, ему жар-птицу поручи добыть — добудет, подлец, и пропьет, если вовремя не отнимешь…
Подполковник задумчиво посопел.
— Соловьева хорошо за раками посылать, — вслух подумал он. — В этом деле он спец, а вот чтобы сотню верст по грязи отмахать, да еще по нашей бузулуцкой грязи, это ему, Митрофан Николаевич, не под силу будет.
— А ты — прикажи! — требовательно сказал Пригода.
— Приказывать надо выполнимое, — не согласился Дыряев. — Подчиненный должен понимать, что это ему посильно.