Почтовая Служба, очевидно, нанимала недостаточно дварфов. Мойст написал ей, по его мнению — весьма разумно, что треть всего персонала являются дварфами. Она ответила, что не в этом дело. Дело было в том, что раз дварфы обычно высотой в две трети человеческого роста, то Почта, как ответственное полномочное лицо, должна нанимать одного целого и треть дварфа на каждого служащего-человека. Почта должна стремиться к дварфийскому обществу, говорила госпожа Партлей.
Мойст взял письмо большим и указательным пальцами и отпустил падать на пол. Оно стремится вниз , госпожа Партлей, стремится вниз .
Еще там было что-то про жизненные ценности.
Мойст вздохнул. Как все изменилось. Он стал ответственным государственным служащим, и люди могли безнаказанно обращаться к нему с такими выражениями, как «жизненные ценности».
Тем не менее, Мойст был готов поверить, что существуют люди, получающие удовольствие от созерцания колонок цифр. Он в их число не входил.
Прошло уже несколько недельс тех пор, как он в последний раз придумывал марку! И намного больше с тех пор, когда он в последний раз испытал то покалывание в пальцах, тот зуд и то чувство полета, означающие, что в его голове возник коварный замысел, призванный перехитрить того, кто надеялся перехитрить его самого.
Все было таким… Респектабельным. И от этого становилось душно.
Потом он вспомнил про сегодняшнее утро и улыбнулся. Ладно, он застрял, но теневое братство ночных лазутчиков признавало здание Почты чрезвычайно сложной задачей.
И он смог проболтать себе выход из сложной ситуации. В целом, это была победа. Были даже моменты, между минутами дикого ужаса, когда он чувствовал себя живым и парящим.
Тяжелые шаги в коридоре свидетельствовали о том, что приближалась Глэдис с его полутренним чаем. Она вошла, низко пригнув голову, чтобы не удариться о косяк, и с ухватками огромного, но обладающего невероятной координацией, существа, поставила чашку и блюдце, не вызвав никакой ряби. И сказала:
— Экипаж Лорда Ветинари Ждет Снаружи, Сэр.
Мойст был уверен, что в последнее время в голосе Глэдис стало больше высоких ноток.
— Да я с ним час назад виделся! Чего он ждет-то? — воскликнул он.
— Вас, Сэр. — Глэдис отвесила книксен, а когда голем отвешивает книксен, то это можно услышать .
Мойст выглянул из окна. Черная карета стояла возле Почты. Рядом околачивался возница и спокойно курил.
— Он сказал, что у меня встреча?
— Кучер Сказал, Что Ему Было Велено Ждать, — ответила Глэдис.
— Ха!
Прежде, чем выйти, Глэдис сделала еще один книксен.
Когда дверь за ней закрылась, Мойст вернулся к стопке бумаг на столе. Верхняя пачка была озаглавлена «Протоколы Заседания Подкомитета Подвижной Почтовой Службы», но больше это было похоже на трактаты.
Он поднял кружку с чаем. На ней было написано «Не обязательно быть психом, чтобы работать здесь но это помогает! ». Он уставился на нее, потом рассеянно взял толстое черное перо и поставил запятую между «здесь » и «но ». А еще вычеркнул восклицательный знак. Он ненавидел восклицательный знак, его маниакальное, отчаянное веселье. Этот знак означал: «Не обязательно быть психом, чтобы работать здесь! Мы позаботимся , чтобы ты им стал!»
Он заставил себя прочесть «Протоколы», понимая, что глаза пропускают целые абзацы в целях самозащиты.
Потом взялся за Недельные Отчеты Районных Отделений Почты. После этого своими акрами слов растекся Комитет Медицины и Несчастных случаев.
Время от времени Мойст поглядывал на кружку.
В двадцать девять минут двенадцатого затрезвонилбудильник на столе. Мойст встал, задвинул стул, прошел к двери, досчитал до трех, открыл ее, сказал «Привет, Тиддлс» вошедшему престарелому почтовому коту, посчитал до девятнадцати, пока кот совершал свой круг по комнате, сказал «Пока, Тиддлс», когда тот проковылял обратно в коридор, и вернулся к своему столу.
В двадцать девять минут двенадцатого затрезвонилбудильник на столе. Мойст встал, задвинул стул, прошел к двери, досчитал до трех, открыл ее, сказал «Привет, Тиддлс» вошедшему престарелому почтовому коту, посчитал до девятнадцати, пока кот совершал свой круг по комнате, сказал «Пока, Тиддлс», когда тот проковылял обратно в коридор, и вернулся к своему столу.
Ты только что открыл дверь престарелому коту, потерявшему представление об обхождении препятствий , сказал он себе, заводя будильник заново. И ты так делаешь каждый день. Думаешь, нормальные люди так поступают? Ладно, очень жалко смотреть на кота, когда он стоит часами, уткнувшись в стул, пока кто-нибудь его не сдвинет, но теперь ты каждый день встаешь, чтобы подвинуть стул для кота. Вот что с людьми делает честная работа.
Да, но нечестная работа чуть не довела меня до виселицы!— запротестовал он.
И что? Повешение длится пару минут. Комитет Пенсионного Фонда длится вечность!Это же такая скука! Ты заперт в золотой клетке!
Мойст оказался около окна. Возница ел печенье. Когда он поймал взгляд Мойста, то дружелюбно помахал.
Мойст чуть не отпрыгнул от окна. Он быстро сел на место и пятнадцать минут подряд подписывал требуемые формы FG/2. Потом вышел в коридор, ведущий в большой холл, и посмотрел вниз.
Он пообещал вернуть большие люстры, и теперь обе они висели здесь, сверкая как персональные звездные системы. Большой, блестящий прилавок сверкал в своем отполированном великолепии. Повсюду царил гул целеустремленной и важной деятельности.
Ему все удалось. Все работало. Это была Почта. И все веселье закончилось.
Он спустился в сортировочные комнаты, заглянул в раздевалку почтальонов, чтобы дружески выпить чашечку похожего на деготь чая, послонялся по каретному двору, загораживая дорогу людям, занятым своими делами, и, наконец, побрел обратно в свой кабинет, согбенный бременем скуки.
И случайно бросил взгляд в окно, как сделал бы всякий на его месте.
Кучер обедал! Кучер, черт его подери, обедал! Поставил на тротуар складной стульчик и разложил еду на складном столике! Большой кусок свиного пирога и бутыль пива! У него даже белая скатерть была!
Мойст бросился вниз по главной лестнице, как спятивший танцор чечетки, и выбежал наружу через большие двойные двери. В какую-то переполненную народом минуту, когда Мойст пробирался к карете, еда, стол, скатерть и стул были убраны в какое-то незаметное отделение, и кучер стоял около приветливо открытой двери.
— Слушайте, по какому это все поводу, а? — спросил Мойст, жадно глотая воздух. — У меня не…
— А, мистер Липовиг, — раздался из кареты голос Лорда Ветинари. — Садитесь. Благодарю, Хаусман, миссис Роскошь ждет. Шевелитесь же , мистер Липовиг, я вас не съем. Только что уже пообедал вполне приемлемым сэндвичем с сыром.
Что плохого в том, чтобы просто выяснить в чем дело? Вот вопрос, от которого за многие столетия было получено больше вреда, даже чем от: «Да что плохого, если я возьму только одно?» и «Все будет хорошо, только стой спокойно».
Мойст забрался в темноту кареты, дверь за ним захлопнулась, и он резко обернулся.
— Ну в самом-то деле, — сказал Лорд Ветинари. — Ее закрыли, не заперлиже, мистер Липовиг. Успокойтесь!
Рядом с ним очень прямо сидел Стукпостук с большой кожаной сумкой на коленях.
— Что вы хотите? — спросил Мойст.
Лорд Ветинари изогнул бровь.
— Я? Ничего. Что выхотите?
— Что?
— Ну, это вы залезли в мой экипаж, мистер Липовиг.
— Да, но мне сказали, что он стоит на улице!
— А если бы вам сказали, что он черный, вы бы тоже сочли необходимым что-нибудь предпринимать по этому поводу? Вот дверь, мистер Липовиг.