Неглубоко, всего на полметра закопал. И вот, тогда ж белая ночь была, чую – кто-то смотрит на меня. Я оглянулся, но только успел увидеть, как какой-то солдат за угол казармы забежал. Вот я и думаю, что тот, кто видел, как я снаряды прячу, заложил меня, потому я и здесь.
А на следующий день меня вызвали к начальнику губы Медведчуку.
– Где снаряды от авиапушки?! – заорал он сходу.
– Какие снаряды?
– Ты мне тут ваньку не валяй! Наш караульный с наряда стоял под дверями вашей камеры и все слышал!
Это он так Луку маскирует, чтоб я не догадался, откуда дровишки. Ну, про караульного вы кому-нибудь поглупее расскажите. Я-то знаю, кто накапал.
Я не знал лишь, что всю ночь отделение губарей рыло землю под бочкой возле ротного туалета у нас на Хуаппе. Под утро их привезли обратно в Софпорог, злых и невыспавшихся. Если б я не был под следствием, быть бы мне жестоко битым.
– Товарищ старший лейтенант! Я не прятал никаких снарядов, и у меня их никогда не было. Я наврал Луке.
– Зачем? Ты что, долбанулся?
– По глупости. Детство в заднице играет. Знаете, как дети иногда любят прихвастнуть: у меня дома спрятан наган, а брат у меня в десанте, и сам я знаю каратэ. В общем, прихвастнул немного, для крутости. А оно вон как обернулось.
– Так ты не только Луку, ты и меня, офицера, обманул! Знаешь, что за это бывает?
– Простите, но вас я не обманывал. Вот вы меня спросили, и я вам говорю правду. Луку я обманул, правда. Но ведь он не офицер. Впрочем, я готов извиниться перед ним.
– Ладно, иди, посмотрим, что с тобой делать.
А потом меня перевели в 827 военно-строительный отряд в Архангельской области. И последние пять месяцев я служил там, в бараках бывшего лагпункта Соловецкого лагеря Особого назначения (СЛОН).
Условия там были еще более ужасные, чем в Карелии. Но это уже совсем другая история.
Гауптлаг-3. Государственная граница
Лето 1981 года. 909 военно-строительный отряд, Северная Карелия, Новый Софпорог – Верхняя Хуаппа – вахтовый посёлок.
Утром, сразу после завтрака дверь моей одиночной камеры со скрежетом открылась. Но ещё до этого, как только услышал лязг открываемого замка, я вскочил с пенька и встал у стенки с отсутствующим видом. Заключённому в камере полагалось вставать при входе конвоя. Но вытягиваться перед губарями было как-то влом, поэтому я всегда вставал заранее, типа – так просто так вот, давно здесь стою.
– Выходи, – сказал мне солдат-конвоир.
Вышел в коридор, взял с вешалки одну из заношенных шинелей, что были припасены губарями для арестантов и одел пилотку. Губарь выдал мне ремень, отобранный при аресте. Я удивился:
– Зачем? На работе не полагается?
– А ты не на работу, тебя освобождают. И шинель сними, тебя без неё посадили.
Ах, вот он – сладкий миг свободы, воспетый в блатной классике, воля-волюшка. Вот только на меня эта новость совершенно не произвела впечатления. За время, отсиженное в одиночке, восприятие притупилось. Какая, на хрен воля, камеру на казарму сменяю.
И вот я снова на Хапе, в своём гарнизоне. На меня все смотрели так, будто я с луны прилетел.
– Ты? Вернулся? А говорили, что ты…
Что говорили, выяснить не удалось, все как-то отмалчивались. И только один новгородец подошёл ко мне и злорадно так произнёс, сверкая очками (его кличка была Профессор):
– А-а, это ты? Привет! А ты знаешь, что тебя скоро посадят? Нет? Помяни моё слово, посадят! За политику, болтал много. Приезжал особист, всех ребят про тебя расспрашивал, характеристики на тебя каптёр писал. Вот увидишь – сядешь скоро.
Забегая вперёд, скажу, что сесть мне тогда не довелось. Только перевели вскоре в другой отряд служить в Архангельскую область. А вот Профессор через неделю сам сел, и не один. Напились они, поехали на МАЗе в самоволку.
Замполит догнал их на летучке, потребовал вернуться. Они отметелили замполита, выкинули его из машины, и поехали дальше уже на двух машинах. Всем четверым срока дали. Эх, Профессор, ещё две тысячи лет назад Конфуций сказал: мол, не желай другому того, чего сам себе не желаешь.
Больше всех удивились моему возращению командиры. Ротный-то постарался, написал на меня расстрельные характеристики (недолюбливал он меня), всё равно, дескать, уже не встретимся. А тут я вернулся, и ребята, естественно, передали мне всё. Солдаты от души советовали ротному одному по лесу не ходить, а то мало ли что… дерево там на голову упадёт. Скажут потом: сам виноват, нарушал технику безопасности, ходил без каски по завалу. И спросить будет не с кого: закон тайга – медведь прокурор.
Извиняюсь за длинное вступление, теперь к сути перейду.
Итак, наша лесоповальная бригада работала на вахте 81-го года, неподалеку от дороги Тунгозеро-Калевала. Работали целый день под проливным дождём. Это лето, в отличие от предыдущего, было очень дождливое. Всю неделю дожди шли не переставая, а сегодня так настоящий ливень идёт. Впрочем, мошкаре и комарам это не особенно мешало кусать нас. Уши у ребят от их укусов распухли и покраснели, как вареники с вишней. Наверное и у меня такие же были, прямо горели от укусов.
Сегодня была суббота, после работы нас должны были отвезти в гарнизон, на Хапу. А так мы всю неделю на вахте жили, в вагончиках. И когда мы пришли на вахту, то от солдат узнали потрясающую новость: машины с командирами и частью солдат уже уехали. Приехали «людовозки», их водители сказали, что ливнями размывает дорогу, и обратно можно не успеть. Командиры тут же попрыгали в машины, те из солдат, что были рядом, заскочили в кузов, последние забирались уже на ходу. А остальных, большинство, кто ещё не успел придти с делянок, попросту бросили! Вот это да. Такого, честно говоря, не ожидал от отцов-командиров. Я мог бы ещё стерпеть их хамское, барское пренебрежение к солдатам (а куда денешься), мог бы ещё простить, что они крысятничают у нас. Но бросить своих солдат и сбежать, спасаясь, самим – нет большего позора для командира. Шкуры. Дал бог начальничков. Кто бы им про честь напомнил? Или вправду, в стройбат, как в ссылку, из строевых частей худших ссылают? Дело в том, что наш ротный раньше служил в гвардейской Таманской дивизии, совсем как в анекдоте. Там, как известно, дураков не держат.
Ну и ладно, уехали – и хрен с ними. Нам то что делать? Дороги размыло, продуктов на камбузе не осталось, потому что сегодня все должны были уехать. А сколько дней здесь придётся оставаться – неизвестно. Подошёл Слава Лаптев, с подмосковного Щёлкова, и с ним ростовец из его бригады. Обсудили вместе ситуацию. Слава вспомнил, что с прошлогодней вахты трактора тащили вагончики через лес. Так что следы от его гусениц должны были остаться, по ним можно дойти до старой вахты, а оттуда дорога до Хапы известна. Идти далековато, километров сорок, но сидеть здесь несколько дней не жравши ещё хуже. Решили идти наобум, по следам гусениц трелёвщика, до старой вахты. Пробовали подговорить других ребят идти с нами, но никто больше не согласился. Из сотни человек только мы и решились. На камбузе нашли несколько кусков черняжки, намазали их комбижиром, посолили и съели, запив холодной водой.
И пошли.
Заблудиться в темноте мы не боялись, поскольку в июне тут полярный день, солнце не заходит. Хуже было с тем, куда идти. Сначала ориентировались по следам трелёвщика, потом местность пошла каменистая, следы пропали. Просто продолжали идти по распадку между двумя сопками. Вышли к озеру, обогнули его, и я увидел знакомое мне кладбище сороковок.