Я же говорил.
– Зря. Там семьям фронтовиков льготы какие-то положены. Мать-то у тебя на иждивении? Аттестат высылаешь?
– На иждивении? Не знаю… Аттестат только с фронта выслал. В ЗАПе нам по семьдесят рублей давали, а стакан махорки там стоил сто десять…
– Все равно, аттестат есть. Напиши, что на фронте сейчас.
– О чем писать? О том, что летаю, утюжу воздух?
– Напиши, что помог ведущему сбить три самолета. Обеспечил, так сказать… Конечно, тебе самому сбивать надо. Но ты же знаешь, что с плохим ведомым никого не собьешь. Тебя скорее собьют.
– Ладно. Я напишу…
«Обеспечил»… Отец командовал дивизией в гражданскую войну, под Царицыном воевал, Кронштадтский мятеж подавлял, а тут «обеспечил»!
– Вот что, Женька, будем теперь так летать: кому удобнее, тот и атакует, а второй прикрывает. В бою меняться местами, в общем. – Решение оказалось неожиданно простым и взаимно приемлемым.
– Ну и правильно! Гулаев вон учит Букчина воевать, пускает его вперед, так тот в одном бою двух сбил. И Гулаеву обижаться не приходится. Уже тридцать штук на его счету.
Письмо все-таки пришлось написать. Ведь что бы я раньше ни писал, идет война, и мать все равно беспокоится. Не писать совсем – еще хуже… Нужно написать…
И я написал.
«У меня нового ничего нет, – говорилось в этом письме. – Разве только то, что уже три месяца на фронте. Но боев нет, летать не приходится. Сидим на аэродроме и скучаем…»
Через два дня я мог бы написать другое письмо…
Сопровождали звено корректировщиков «Ил-2» на фотографирование фашистских укреплений севернее Кривого Рога. Этот вылет, как и многие предыдущие, не сулил ничего интересного. Но сопровождать нужно. Мало ли что может случиться!
«Горбатые» шли над немецкими оборонительными линиями, фотографировали их. «Что они там фотографируют?» – с интересом посмотрел я на землю. Но ничего не увидел. Ночью была обычная для Украины оттепель, и сейчас снизу расстилался пестрый ковер из белых и черных пятен. «Ни черта там не разберешь, камуфляж какой-то»…
Не увидев ничего интересного на земле, все свое внимание перенес на воздух. Однако и там ничего нет. Только тонкая серенькая пелена, сквозь которую просвечивают солнце и голубизна неба. Никого… Еще и еще раз просматривается воздух впереди, с боков, сзади, сверху, снизу… Что-то мелькнуло чуть левее неяркого солнечного диска. Пара «худых»? Слишком близко друг к другу…
– Архипенко! Слева выше «рама». – Теперь на серо-голубом фоне тонкой облачности отчетливо выделялся двухфюзеляжныи двухмоторный корректировщик «ФВ-189», который кружил над нашими войсками, выискивая цели для артиллерии и авиации. Его узнали по голосу.
– Атакуй, четверка! – отозвался Архипенко. Я находился в самом выгодном из всей группы положении для атаки.
Боевым разворотом снизу атаковал «раму». «ФВ-189» не ожидал нападения. Гитлеровцы, увлеченные разведкой, очевидно, не видели советских истребителей на пестром фоне земли. Я спокойно прицелился, нажал гашетку и с удовлетворением увидел, как очередь пересекла фашистский самолет. Первый снаряд разорвался в левой плоскости, второй, бронебойный (не было видно разрыва), прошел через кабину экипажа, а третий разорвался в правом моторе. Кроме трех тридцатисемимиллиметровых снарядов, еще добрых два десятка бронебойных и зажигательных крупнокалиберных пуль из этой очереди вошло в немецкую машину.
Резким переворотом, так что сжатый воздух широкими белыми полотнищами сорвался не только с консолей, но и со всего крыла, вплоть до кабины экипажа, расположенной в центре «рамы», между моторами, фашист попытался выйти из-под удара.
Попытался ли? Едва ли управляемый самолет способен на такой резкий маневр.
Только что он летел одним курсом с моей «Коброй», а теперь почти отвесным пикированием уходил в обратную сторону. Это все равно что на полной скорости врезаться в каменную стену. Скорее всего, «маневр» был результатом повреждений, полученных «рамой».
Однако мне некогда было думать над этим. В бою не думают, а действуют.
Во всяком случае, уходить «раме» было поздно. Правый мотор ее горел, молчал убитый стрелок, развороченное снарядом крыло и вывалившаяся нога шасси ухудшили маневренные качества самолета. Не спасло «раму» и почти отвесное пикирование: «Кобра» быстро догнала ее на пикировании.
Еще одна очередь – и корректировщик врезался в землю.
На этот раз ничто не помешало мне убедиться в результатах своего огня. Видели падение «рамы» все экипажи летавших самолетов – истребители и корректировщики. А наутро следующего дня пришло подтверждение и от наземных войск, в котором расхваливался героизм наших истребителей. Их можно понять. «Рама» была одним из самых ненавистных типов немецких самолетов, предвестником артиллерийских и бомбовых ударов.
Врезался в землю…
– Сегодня вылетов больше не будет, а на завтра готовься, – сказал Архипенко Чугунову в тот же день, когда я сбил «раму». – Пора и тебе за ум браться, хватит сачка давить.
Он все еще надеялся отучить от трусости, заставить воевать человека, на которого в эскадрилье уже махнули рукой…
Утром всех разбудил глухой гул, доносившийся с запада. Это шла артиллерийская подготовка, которая возвещала начало наступления на Кировоград.
– Ну, сегодня придется подраться, держись только! – говорили летчики по дороге на аэродром и тут же прикидывали, кто в составе какой группы будет летать.
– Ты с кем пойдешь, Эней? – спросил Виктор. – Федор говорил, что возьмет тебя.
– С кем пошлют, с тем и полечу, – огрызнулся Чугунов.
Он стоял у самой кабины трехтонки, глядя в сторону и загородившись от встречного ветра поднятым воротником летной куртки.
– Так сегодня же бои будут дай боже!
Чугунов ничего не ответил. Он и сам прекрасно знал, что начало активных действий наземных войск означает и начало больших воздушных боев. Наверняка гитлеровцы бросят всю свою авиацию, чтобы сорвать наступление советских войск. «Опять „худых“ куча будет… – думал он. – Нет чтобы всегда так, как вчера у Женьки: встретил одну „раму“, сбил, и все!..» Он не стал задерживаться на стоянке – благо, своего самолета у него не было, – а сразу прошел в землянку, затопил печку. Вскоре сюда пришли и остальные летчики.
– А, затопил уже печку. Молодец, только место мое не занимай.
Чугунов молча уступил место у дверцы печки Бургонову, за ним оно было закреплено в эскадрилье. Он о чем-то упорно думал и не следил за общим разговором. Только приход Архипенко вывел его из оцепенения. Тревога промелькнула в его глазах, когда он взглянул на командира. Что-то он скажет?
– Чего, Чугунов, смотришь? Ничего, здеся, не выйдет… Может, на второй вылет только, а сейчас Бобров нашу эскадрилью поведет. Сам подобрал группу…
Чугунова как подменили. Только что он с отсутствующим видом, сгорбившись, сидел рядом с Бургоновым, а тут разом выпрямился, глаза его засверкали.
– Опять?! Так никогда летать не придется! Вы ж обещали!
– А что я мог сделать? Во второй вылет обязательно возьмем.
Подполковник Бобров любил иногда водить группы на задания, летал с разными эскадрильями. В этот раз он решил пойти с первой эскадрильей и повел восьмерку прикрывать наземные войска, ведущие наступление юго-восточнее Кировограда. Последние дни в воздухе было спокойно, но сегодня можно было ожидать встречи с противником. Было бы чудом, если бы встреча эта не состоялась. И действительно, еще на подходе к линии фронта все услышали по радио, что туда приближаются бомбардировщики.