— Ты что-нибудь понимаешь? — удивлённо спросил молодой старшего.
— Ничего.
Ничего не поняла и старая крестьянка, которая из виноградника тайком наблюдала всю эту сцену.
Присев в кустах, она чуть не умерла от страха, когда увидела, что Жана Тарваля и Пьера Корвиля задержал немецкий офицер. Она даже закрыла уши, чтобы не слышать выстрела. Но ни один выстрел не прозвучал. Вместо этого до неё донеслись обрывки очень странного разговора, который совсем сбил её с толку.
Не прошло и получаса, как весёлый и возбуждённый Генрих уже докладывал гауптману о великолепной площадке, которую разыскал для испытания новых миномётов.
— А когда именно будут происходить испытания? — спросил он Лютца.
— В ближайшие дни. Наш генерал — член приёмной комиссии. Срок зависит от него. Я думаю, что откладывать он не станет. Тем более, что и миномёты и мины к ним изготовляются тут же.
— Ну, тут вы, наверно, ошибаетесь. В окрестностях Сен-Реми я не видел ни одного пригодного для этого предприятия. Лютц улыбнулся.
— А по дороге к площадке вы не заметили маленького заводика, справа от шоссе?
— Километрах в полутора?
— Да. Это как раз он.
— Никогда не поверю! Даже заводом его не назовёшь. Какая-то кустарная мастерская.
— Это снаружи. Снаружи действительно нет ничего похожего да большой военный завод, потому что…— Лютц остановился, желая усилить эффект своих слов, — …потому что завод спрятан под землёй! Там работает более тысячи пленных — русских, французов, поляков, чехов, одним словом, людей, которые никогда уже не увидят солнца. Под землёй они работают, едят, спят и даже умирают. Их и хоронят под землёй.
— Хитро продумано! — вырвалось у Генриха.
Он действительно был поражён неожиданным и таким интересным для него сообщением. Надо немедленно дать знать своему командованию.
— Когда я говорю, что их там хоронят, это не значит, что существует подземное кладбище. Трупы умерших сжигают, а пепел по дешёвке продают местным крестьянам как удобрение для полей. Конечно, о происхождении этого удобрения покупатели ничего не знают. Как видите, утилизация полная, — криво улыбнувшись, закончил Лютц.
Генрих не мог не заметить, что последние слова гауптман произнёс с горькой иронией. Прозвучал звонок.
— Меня вызывает генерал. Возможно, ненадолго. Если хотите, подождите здесь.
— Нет, я пойду умоюсь, а то запылился во время поездки. Встретимся в казино.
Генерал был не один. Напротив него сидел руководитель службы СС майор Миллер.
Адъютант очень не любил этого самоуверенного, нахального гестаповца и был неприятно удивлён, увидав его в штабе… Очевидно, Миллер прошёл к Эверсу, когда он, Лютц, куда-то отлучился.
— Лютц, — начал генерал, указывая на кресло рядом с Миллером. — Майор пришёл по делу, и я хочу, чтобы вы приняли участие в обсуждении. Господина Миллера интересует, что вы думаете о нашем новом офицере по особым поручениям лейтенанте фон Гольдринге?
Лютц удивлённо взглянул на генерала, потом перевёл взгляд на Миллера. Какая всё-таки отвратительная рожа. Особенно этот заострённый нос и подбородок. Делающие майора похожим на борзую. А маленькие, круглые глаза сверлят собеседника, словно буравчики.
— Я знаком с лейтенантом Гольдрингом с первого дня его пребывания у нас в штабе. И могу сказать одно — это культурный, способный и совершенно благонадёжный офицер.
— Как видите, Миллер, мнение моего адъютанта совпадает с моим, — проговорил Эверс.
— Я тоже, герр генерал, не сомневался в благонадёжности барона фон Гольдринга, но мы получили сигнал, Миллер многозначительно поднял палец, — какой именно, я не могу сказать. Кроме того, в наши обязанности входит — и вы это хорошо знаете — проверка каждого нового офицера, получающего доступ к секретным документам. Именно потому я и обратился к вам, герр генерал. Вы должны помочь мне в этом.
— Но имейте в виду, Миллер, что речь идёт не о каком-то неизвестном человеке, а о бароне фон Гольдринге, которого оберст Бертгольд знает с детства! Об этом он говорил мне лично. А сам оберст Бертгольд — друг райхминистра Гиммлера. К тому же теперь оберст Бертгольд работает в Берлине, при штаб-квартире господина Гиммлера! Представьте себе, Миллер, что об этой проверке узнает Бертгольд?
— Но мы имеем указания проверять абсолютно всех! И вчера, к сожалению, не зная подробной биографии лейтенанта фон Гольдринга, я звонил по поводу полученного нами сигнала — о, теперь я уверен, что это глупость! — своему шефу и получил от него строжайшее указание немедленно произвести проверку. Уверяю вас, Гольдринг о ней не узнает.
— Но какое ко всему этому отношение имеем мы? — чуть-чуть раздражённо спросил Эверс.
— Нам нужна ваша помощь, — пояснил Миллер. — Необходимо, чтобы вы послали барона в Лион. Это поможет осуществить разработанный нами план. Лучше всего послать Гольдринга с пакетом в штаб корпуса. Остальное мы берём на себя. О последствиях проверки я сообщу вам лично. Надеюсь, вы поможете, герр генерал, и уверяю вас, что об этом никто не узнает.
— Ладно, — согласился Эверс. — Но больше ничего от нас не требуйте. Когда именно послать барона?
— Сегодня. Поезд отходит в шестнадцать сорок.
— Надеюсь, майор, вы больше не будете беспокоить нас вопросами, касающимися моего офицера?
— Признаться, меня самого волнует эта история после того, что вы мне сообщили о взаимоотношениях фон Гольдринга с Бертгольдом. Но отступать уже поздно, поскольку я получил самое категорическое распоряжение и даже согласовал с шефом план этой маленькой операции. Итак, мы обо всём договорились! До свидания. Миллер поклонился и вышел из кабинета.
— Не нравится мне эта затея, гауптман, — сердито заметил Эверс, когда за Миллером закрылась дверь. — Но и отказаться мы не имеем права. Во всяком случае надо, чтобы Гольдринг не узнал о проверке. Иначе он доставит нам через Бертгольда немало неприятностей. Иметь дело с господином Гиммлером — это всё равно, что сидеть на пороховой бочке и держать в руке зажжённый шнур.
— Такой орешек, как Гольдринг, явно не по зубам Миллеру.
— Но мы должны сегодня же отправить барона в Лион.
— Он офицер по особым поручениям, и если послать его в штаб корпуса даже с обычной армейской запиской, это не вызовет у него никаких подозрений. Гольдринг даже не будет знать, что в пакете. Остальное не наше дело.
— Тогда приготовьте пакет и от моего имени вручите его лейтенанту, приказав отвезти в Лион. Только не обмолвитесь ни словом.
— Не волнуйтесь, герр генерал.
У входа в отель «Темпль» Генрих встретил старую крестьянку. Он, верно, не заметил бы её, если бы женщина не окинула его долгим, ласковым взглядом и не поздоровалась первая.
— Бонжур, мсье!
— Бонжур, мадам! — ответил совершенно изумлённый Генрих. По собственному опыту он уже знал, что французы избегают здороваться с немцами.
Войдя в гостиницу, Генрих хотел подняться прямо к себе, но по дороге его остановила мадам Тарваль. На этот раз на её губах не сияла профессиональная улыбка хозяйки гостиницы. Лицо женщины было взволновано, губы дрожали. Но глаза глядели необычайно ласково и как-то вопросительно.
— На дворе так жарко, барон, — сочувственно сказала мадам Тарваль.
— Я не привык к такой погоде в такое время года, согласился Генрих.
— Может быть, хотите выпить чего-нибудь прохладительного?
— А что у вас есть?
— О, для вас у меня найдётся бутылка чудесного старого шампанского.
Генрих вошёл в зал, а мадам Тарваль куда-то убежала. Спустя минуту она вернулась с бокалом и бутылкой вина.
— Действительно прекрасное вино, мадам, — похвалил Генрих, отпив из бокала. — Теперь я понимаю, почему так далеко разнеслась слава о французском шампанском.
— К сожалению, это последняя бутылка, я её берегла для какого-нибудь исключительного случая.
— Тогда её надо было распить в семейном кругу, и я не понимаю…
— О барон, у меня сегодня такой счастливый день.
— Не хочу быть нескромным, но с радостью выпью за него. Только почему вы не налили себе?
Мадам Тарваль принесла ещё один бокал, и Генрих сам наполнил его. Золотистое вино заискрилось, зашумело за тонким стеклом.
— Какой же тост мы провозгласим, мадам?
— Прежде всего я хочу выпить за ваше здоровье, барон! Именно из-за вас… именно вы…— голос мадам Тарваль задрожал, и она оглянулась, хотя в зале никого не было. — О барон, вы оказали мне такую незабываемую услугу!
Ничего не понимая, Генрих удивлённо взглянул на хозяйку гостиницы. Она наклонилась и, как заговорщица, прошептала, словно их кто-нибудь мог подслушать:
— Да, да, незабываемую, незабываемую услугу!.. К сожалению, я не могу сказать об этом вслух. О мсье, я понимаю, в эти проклятые времена надо молчать! Но, я прошу запомнить — мадам Тарваль умеет быть благодарной. Я всегда, всегда…
— Мне жаль вас разочаровывать, мадам, — в полном замешательстве перебил её Генрих, — но, честное слово, я даже не догадываюсь, о чём идёт речь.
— Я понимаю вас, барон! Я буду молчать, молчать… Молчать, пока не пробьёт час… чтобы во весь голос…
— Вы очень взволнованы, мадам Тарваль! Давайте отложим этот разговор… пока не придёт время, о котором вы говорите. Генрих поднялся и хотел положить на столик деньги.
— Сегодня вы мой гость, барон!
Удивлённый поведением мадам Тарваль, приветливостью старой крестьянки, которую он встретил у входа в гостиницу, Генрих долго ходил по своей комнате, раздумывая о том, что же всё это может означать. Однако объяснить происшедшего так и не смог. «Наверное, у меня тоже счастливый день?»— наконец решил он и взялся за словарь, вспомнив, что вчера они условились с Моникой начать урок в первой половине дня.
Но Моника в это время была далеко от дома. Стоя во дворе уже знакомой нам электростанции, она с нетерпением ждала Франсуа и сердилась, что он так долго не идёт.
— Я же приказывал тебе не приезжать, когда в этом нет необходимости, — начал было Франсуа, но, взглянув на взволнованное лицо Моники, быстро спросил:— Что случилось?
— Случилось невероятное.
— Что же именно? — обеспокоено и нетерпеливо воскликнул Франсуа.
— Полчаса назад прибежала мадам Дюрель и рассказала, что собственными глазами видела, как в горах, рядом с её виноградником, немецкий офицер встретил нашего Жана и Пьера Корвиля…
— Боже мой, Жан и Пьер арестованы! — простонал Франсуа.
— Да погоди же! Совсем нет! Он отпустил их обоих… Да ещё выругал на прощанье за то, что так неосторожны!
— Что-о-о-о? Ты с ума сошла. Или, может быть, рехнулась эта мадам Дюрель?
— Мадам Дюрель в полном рассудке, и она клянётся, что всё было именно так. Она даже узнала немецкого офицера.
— Кто же он?
— Барон фон Гольдринг! Она видела его в нашем ресторане — мама покупает у неё вине, и она часто у нас бывает.
— Снова Гольдринг!
Задумчиво потирая свой длинный нос, Франсуа присел на скамью. Моника напряжённо следила за выражением его лица, но ничего, кроме растерянности, на нём не увидела.
— Так чем же ты все это объяснишь? — не выдержала она.
— Пока ничем. Сегодня во что бы то ни стало увижу Жана, расспрошу его, и если это правда, тогда…
— Что тогда?
— Сейчас я ничего не скажу. Я и сам ничего не понимаю… Чтоб фашистский офицер, барон, поймал двух маки, а потом отпустил… Нет, тут что-то не так. Возможно, он хочет спровоцировать нас, втереться в доверие… Нет, в выводах надо быть очень осторожным… И ты ещё внимательнее должна следить за этим Гольдрингом и быть настороже. Кстати, как у тебя складываются с ним отношения?
— Он просил меня, чтобы я помогла ему изучить язык.
— Ты, конечно, согласилась?
— Должна была согласиться, помня твой суровый приказ.
— И как он себя держит? Удалось тебе что-нибудь узнать?
— Нет. Он очень сдержан, вежлив и не думает ухаживать за мной.
— О чём же вы с ним разговариваете?
Моника передала свой разговор с Генрихом о французском языке и будущем Франции. Франсуа задал девушке ещё несколько вопросов, касающихся Гольдринга, но ответы на них, очевидно, мало что ему объяснили.
— Загадочная личность этот барон, — сказал он поднимаясь. — Во всяком случае, надо предупредить наших, чтобы его случайно не подстрелили. Возможно, он действительно антифашист и хочет нам помочь. Но всё это надо хорошенько проверить. А пока будь осторожна, используй уроки французского языка, чтобы побольше разузнать.
— Понимаю.
— Предупреди мать и мадам Дюрель, чтобы они никому ничего не рассказывали. А себя веди так, словно ты ничего не знаешь. Франсуа подтолкнул велосипед и шутя добавил:
— И в благодарность за то, что он отпустил твоего брата, смотри не влюбись в этого барончика. Моника сердито сверкнула глазами и нажала на педали.
Как только закончился обед и все встали из-за стола, Лютц подошёл к Гольдрингу.
— Вам, лейтенант, важное поручение от генерала. Придётся ехать в Лион. Пойдёмте в штаб, и там я вам всё объясню.
По дороге к штабу всегда разговорчивый Лютц молчал. Видя, что он в плохом настроении, не начинал разговор и Генрих.
У себя в кабинете Лютц тоже не сразу заговорил о поручении генерала. И Генриха уже начинало беспокоить это странное поведение адъютанта.
— Так в чём же заключается поручение генерала, герр гауптман? — официальным тоном спросил он. Лютц взглянул на часы.
— В вашем распоряжении, барон, ещё час и сорок минут. В шестнадцать сорок отходит поезд на Лион, и вы должны отвезти важный пакет в штаб корпуса. Пакет уже готов. Можете его получить немедленно.
Лютц вытащил из сейфа большой конверт с несколькими сургучными печатями и протянул Генриху. Тот внимательно рассмотрел, как запечатан и заклеен конверт, и, решив, что все в порядке, положил его во внутренний карман мундира.
— Будет сделано, герр гауптман, — беззаботно проговорил Генрих, расписываясь в протянутой Лютцем книге. Генриху показалось, что адъютант с грустью взглянул на него.
— У вас сегодня плохое настроение, Лютц? — дружески спросил Генрих.
Брезгливо поморщившись, тот махнул рукой и прошёлся по кабинету взад и вперёд.
— Вот что, Гольдринг, — сказал он вдруг, остановившись напротив Генриха и глядя ему в глаза. — Вы едете один, без охраны. Берегитесь и будьте в дороге внимательны и осторожны. Не забывайте, что пакет секретный и его надо беречь как зеницу ока. Вручите его начальнику штаба или его адъютанту. Но обязательно под расписку.
— Вы так отправляете меня, словно это не обычная поездка, а важная фронтовая разведка! — пошутил Генрих.
— Возможно, скоро трудно будет сказать, что хуже — работать в тылу или… воевать на фронте! Поэтому ещё раз предупреждаю: осторожность, осторожность и ещё раз осторожность.
— Буду помнить ваши советы, Лютц. До свиданья! Офицеры крепко пожали друг другу руки.
Готовясь к отъезду, Генрих всё время думал о странном поведении людей сегодня. Вначале эта крестьянка, потом мадам Тарваль и её загадочные намёки, теперь мрачное настроение Лютца и его напоминание об осторожности… Какой он странный сегодня. А действительно, почему посылают с пакетом его, офицера по особым поручениям, а не офицера-курьера, который есть при штабе. И если пакет такой важный, то почему не дают охраны, которая полагается по уставу. Тут что-то не так. Лютц, очевидно, знает, но не решается сказать. И это симптоматично. Ведь между ними установились близкие, товарищеские отношения, и если Лютц молчит — значит ему приказано молчать… Что ж, надо на всякий случай приготовиться к самому худшему.
Генрих ещё раз внимательно оглядел пакет, осторожно вложил его в целлулоидовый футляр и спрятал во внутренний карман, старательно застегнув его. Потом взял вальтер и вместе с зажигалкой положил в правый карман брюк. Генрих уже собрался уходить, но в дверь постучала Моника.
— А наш урок? — удивилась она, увидев Генриха, готового в дорогу.
— К сожалению, мадемуазель, ею придётся отложить до моего возвращения из Лиона.