Ребятишек в садик определили, ей розовую рабочую карточку на хлеб выдали, поставили к хорошему токарю подучиться. После учебы и присвоения разряда попросилась Капа к станку, на котором работал Вася Алпатов… Прошло немного времени. Вся в заботах и хлопотах, Капа стала понемногу отходить душой. Но однажды, это случилось перед самым женским праздником, стала она свой станок и верстак прибирать и на нижней полке обнаружила газетный сверток. Развернула его Капа да так и обмерла, узнав клетчатую рубашку и кепку мужа. Уткнулась лицом в рубашку Василия, а она еще его потом пахнет…
Тут Андрей замолчал. Некоторое время мы шагали по заводскому двору молча. Каждый из нас наверняка думал об одном и том же: сколько проклятые фашисты горя людям принесли, сколько еще раз оно постучится в дома наших земляков. Я заговорил первым:
– В сегодняшней газете напечатано интересное сообщение. Одной нашей землячке, девушке-комсомолке из эмтээс, присуждена Государственная премия. Представляешь, Андрей? Она и девчата из ее бригады не только отлично работают, но и здорово экономят горючее. Я тут с карандашом в руках прикинул, и получилось, что моя эскадрилья с самой Курской дуги на ими сэкономленном горючем летает!
– Прошлой осенью, – заговорил Кабанов, – поехал я по делам в наш подшефный колхоз. Вижу – в поле трактор стоит, возле него две девушки. Завернул к ним. Одна – высокая, в кирзовых сапогах, в солдатской гимнастерке – в моторе копается. Другая – чумазенькая, совсем еще ребенок – заводную ручку крутит. Дернет она ее, мотор чихнет да в обратную сторону как отдаст и ручкой этой ей по пальцам. Чумазенькая отскочит в сторону, на красные свои ручонки в сплошных ссадинах подует, смахнет слезу и опять за дело. Силенок нет, ей бы еще в куклы играть, а она заводит трактор ЧТ3!
Спрыгнул я с повозки, подошел к трактору. «Что, красавицы, – говорю, – заглох? Давайте-ка я крутану». Взял у девчушки заводную ручку, дернул разок-другой – затрещал мотор. Они заулыбались, принялись меня благодарить, а потом пахать начали.
Под вечер сижу с парторгом колхоза в конторе, в то время как раз подписка на заем шла, заходит к нему та самая высокая трактористка. Выложила на стол пачки сторублевок и говорит: «Виктор Григорьевич! Эти вот двести тысяч рублей моя бригада собрала. А вот эти сто тысяч вношу лично я. Мы просим купить на эти деньги самолет и отправить его на фронт». Когда она ушла, я спросил у парторга: «Боевая девушка! Кто такая?» – «Наш лучший бригадир, Настюша Голикова, – отвечает с гордостью Виктор Григорьевич. – Сама, видишь, в гимнастерке и в сапогах ходит, ни одних туфель за это время не износила, а деньги, все, до рубля последнего, государству отдает. На таких, как наша Настя, вся держава стоит!»
Кабанов улыбнулся и хлопнул меня по плечу:
– А что, Сережа? Может быть, как раз ты на их самолете и летаешь, а?
Начальник цеха сидел в своем крохотном кабинетике за столом. Он был в шапке и черной фуфайке. Подавая руку, оглядел меня зоркими, умными глазами:
– Что-то, гляжу, парень знакомый. Не Денисова ли дяди Саши сын?
Я улыбнулся, кивнул головой:
– Прямое попадание, Петр Степанович.
Оказалось, начальник цеха жил неподалеку от нас и хорошо знал отца.
Усадив нас, Петр Степанович достал папиросы:
– Угощайтесь!
Он сунул коробок спичек под мышку левой руки, а правой ловко зажег огонь и прикурил. Только теперь я заметил, что вместо левой руки у начальника цеха протез в черной перчатке.
– Слыхал про тебя, слыхал, – сказал Петр Степанович. – И в газете читал. Молодец, здорово ты их там, в небе, рубаешь! Сколько же, никак уже больше десятка успел завалить? У меня у самого два таких орла на фронте. Пока пишут… А я вот отстрелялся, – он тяжело вздохнул и постучал по протезу карандашом.
– Петр Степанович! – сказал нетерпеливо Кабанов. – Из механического цеха народ собирается. Может, с литейки еще пригласим?
– Я не возражаю. Сейчас зайдем туда. Кстати, погреемся. У меня тут собачий холод.
Когда мы вошли в литейку, в лицо так и пахнуло жаром. Здесь, в смрадном дыму, в полумраке, работали те же девушки и женщины. Они были в серых войлочных шляпах, в брезентовых широких штанах и грубых ботинках. Лица усталые, покрытые копотью.
Некоторое время я наблюдал, как литейщицы заливали в отверстия, сделанные в формовочной земле, искрившийся чугун. В другом месте рушили землю, просеивали ее, швыряя лопатами в сито.
Потом меня повели дальше, и вскоре я очутился в прокопченной комнатушке мастера. На столе лежала стопка потрепанных чертежей, придавленных, чтобы не унесло сквозняком, большим шарикоподшипником.
– Дядя Семен! Видишь, какого помощника тебе привел, – пошутил Петр Степанович. – Возьмешь верховодить над твоими девчатами?
Старик улыбнулся своим беззубым, провалившимся ртом:
– Это, Петр Степанович, не по адресу. Его место там, где коммунисты с фашистами бьются.
– О-о! Да ты, дядя Семен, как настоящий комиссар, рассуждаешь.
– А я и есть комиссар. Я еще в гражданскую, в восемнадцатом, в окопах среди солдат работу вел агитационную. Так-то!
Начальник цеха только руками развел.
Когда мы отправились наконец на встречу в клуб, над широкой входной дверью цеха я увидел большой плакат. С него встревоженными глазами на нас смотрела женщина. Ее пронизывающий взгляд и указательный палец словно целились в душу входившего. Внизу была надпись: «Ты сегодня все сделал для фронта?»
Невольно я замедлил шаг. Кабанов, заметив это, сказал:
– Этот плакат, Сережа, сами женщины рассказывают, многих из них после смены снова возвращает к станку. Идет иная, еле ноги волочит, а как взглянет на плакат – назад вернется, сделает еще пяток-другой снарядных корпусов.
Из раскрытой двери рабочего клуба доносились звуки гармони, задорные частушки. Вошли в фойе. Две девчонки лет по семнадцати плясали бряночку. Вдруг одна из них, худенькая, черноглазая, высоким голосом пропела:
Мы – советские девчата,
По-советски мы живем,
А фашисты к нам полезли,
Мы им морды разобьем!
В толпе раздался одобрительный смех:
– Так их, Соня! Крой грабителей, чтобы они больше свой нос к нам не совали.
Тут запела Сонина подружка:
Девчоночки, подруженьки,
Не будьте гордоватые.
Любите вы израненных,
Они не виноватые…
– Правда что! – сказала одна из женщин. – Вон у меня такой. В один миг от взрыва обеих ног как не бывало. Да разве ж я его брошу теперь?
– Ну хватит, девоньки. Заходите в зал, – прервал Кабанов. – Время – золото. Нашему фронтовику еще в дорогу собираться.
Клуб был полон. Мы прошли на сцену, где стоял стол, накрытый красной скатертью. Кабанов пригласил на сцену лучших людей завода. Я увидел, как по проходу первой шла статная женщина в темно-синем платье, и не сразу узнал в ней Капу Алпатову. Голова гладко причесана, сзади волосы скручены в тугой узел, глаза блестят – красавица да и только!
Сначала говорил я. Рассказал рабочим, как сбил первый вражеский самолет над донской степью, а затем еще семь стервятников – над Курской дугой, как самому пришлось падать с неба… Закончил уверенно:
– Товарищи! Сейчас не сорок первый год, когда немецкие «мессершмитты» за каждым нашим солдатом гонялись. Советские войска разбили фашистов под Москвой, Сталинградом, на Курской дуге… Наша авиация имеет теперь большое превосходство, и мы, летчики, будем бить врага и в воздухе и на земле!
За мной выступила пожилая работница Анна Максимовна Купцова, одна из передовиков механического участка завода.