Появится внучка потомственного русского дворянина, дочь непутёвого красавца капитана, не дожившего до «лучших времен», — Галина Алексеевна Ортынская. Так нужно!
В сумерки Галка вышла из дому и долго сидела в палисаднике у самой ограды, чутко прислушиваясь к отдаленной ружейно-пулеметной стрельбе. Уже совсем стемнело, когда в конце улицы раздались шаги людей. За железными прутьями ограды Галка различила силуэты. И хотя люди шли в темноте молча, не соблюдая строя, она сразу поняла, что идут бойцы. Они шли к порту. То тут, то там вспыхивали огоньки самокруток, глухо стучали по мостовой солдатские ботинки. Звякнул чей-то котелок, кто-то зло выругался. И опять — безмолвие. Только дробный стук тяжелых ботинок по мостовой. И вдруг совсем рядом чей-то громкий шепот:
— Значит, драпаем, Лева?
— Иди к черту!
— Нет, ты скажи, почему мы уходим?
— Приказ такой.
— А в приказе говорится о тех детях, женщинах и стариках, которые в городе остаются?
— Да что ты, кашалот, из меня душу тянешь?! Отойди! А то по башке дам!
И снова молчание. Только глухой стук шагов.
Уходят… На какое-то мгновение Галке становится страшно. Уходят свои — товарищи, черноморцы, бойцы ее армии. Может быть, уже этой ночью в город войдут фашисты. «Сверхлюди» — безжалостные, наглые, опьяненные победой. Так они входили в Прагу, Варшаву, Париж… Впрочем, не совсем так. Десятки тысяч солдат в серо-зеленых мундирах навсегда остались лежать среди скал Корабельного поселка, у подножия Турецкого кургана, на подступах к Западному предместью…
Галка вспоминает слова Зарудного: «Битва за город не окончена. Она продолжается там, где сражаются наши армии; там, где сейчас сподручнее бить врага. В самом городе мы тоже не складываем оружия. Ни на день, ни на час, ни на минуту оккупанты не найдут здесь покоя. И в том мы клянемся нашему народу!»
Такую клятву дала и она — комсомолка Галина Ортынская.
На фасаде общежития мореходного училища — приказы немецкого командования, еще влажные от клея. Крупным жирным шрифтом — обращение начальника гарнизона и порта вице-адмирала Рейнгардта. Адмирал поздравляет жителей с освобождением от «большевистского ига» и призывает население к спокойствию. Он не скупится на пышные фразы и заверяет граждан, что немецкое командование в самый короткий срок нормализует жизнь города. Чуть пониже адмиральского обращения шрифтом помельче — приказ начальника полиции. Начальнику полиции чужд высокий «штиль» адмирала — в приказе коротко и ясно говорится о мероприятиях немецкого командования по «нормализации» жизни города: всем военнослужащим Красной Армии и коммунистам в двухдневный срок явиться в помещение крытого рынка; комсомольцам в тот же срок зарегистрироваться в городской управе; евреи переселяются в гетто; в городе вводится комендантский час; все огнестрельное и холодное оружие подлежит немедленной сдаче в комендатуру; въезд и выезд из города, а также выход рыбаков в море на ловлю — только по особому разрешению; за неисполнение вышеуказанного — расстрел на месте.
Несколько женщин, подросток в тельняшке под распахнутой курткой и сутулый, неопределенного возраста мужчина в старомодном сюртуке читают обращение и приказ.
— Немец порядок любит, — замечает мужчина в сюртуке. — Ему главное — не прекословь. Страсть как не терпит возражений.
— У Кривенков из двадцать первого дома девочку четырнадцатилетнюю солдаты испоганили, — говорит пожилая женщина в платке. — По-вашему, значит, тем солдатам тоже возразить нельзя?
— Конфуз у любой власти случиться может, — поучает мужчина. — Только злить ту власть все одно не следует.
Галка проходит мимо мужчины и как бы невзначай толкает его плечом. Мужчина шарахается к стене. Испуганно таращит глаза.
— Пардон! — небрежно роняет Галка.
— Я хочу объявление посмотреть.
Женщины молча и недоуменно разглядывают девушку — в модном пальто и туфлях на необыкновенно высоких каблуках. Мужчина в сюртуке, кряхтя, потирает ушибленный бок, но тоже молчит. Галка чувствует на себе пристальные взгляды, однако делает вид, что ее интересуют только приказы.
К общежитию мореходного училища подкатывает мотоциклет с коляской. За рулем — немецкий солдат, в коляске — плотный широколицый человек в темной тужурке с черными погонами. Широколицый вытаскивает из коляски ведерко с клеем, идет прямо на небольшую толпу. Все расступаются, а мужчина в сюртуке быстро срывает свою фуражку и кланяется.
— Ивану Корнеевичу, наше почтение.
Широколицый с достоинством кивает головой. — «Полицай» — слышит Галка шепот пожилой женщины.
Под немецкими приказами полицейский наклеивает какой-то новый листок.
— Распоряжение бургомистра господина Логунова, — поясняет он. — Насчет частной торговли. Значит, кто коммерцию открывать собирается — милости просим, только полицию о том известите.
Худощавая женщина читает вслух:
— «По распоряжению немецкого командования сего числа я назначен бургомистром города…»
«Логунов?! Неужели — Альберт Иванович? — думает Галка. — Может, однофамилец?»
Она уже подходила к дому, когда ее окликнул толстый, похожий на колобок мужчина. Это сосед Ортынских — Крахмалюк, бывший саксофонист из ресторанного джаз-оркестра, недавно выпущенный из тюрьмы, где он сидел за спекуляцию. Круглое безбровое лицо Крахмалюка расплывается в улыбке.
— Галочка, я счастлив лицезреть вас. О, вы неотразимы в этом пальто. Какой материал! Где достали, если не секрет? Впрочем, я понимаю, вам сейчас не до этого. — Крахмалюк шумно вздохнул и прижал руки к пруди. — Поверьте, я искренне сочувствую. У меня, знаете, просто волосы дыбом поднялись, когда я прочел об этой истории. Ах, какой человек был ваш отец!
Галка ничего не поняла, но болтовня Крахмалюка насторожила ее. При чем тут отец?
— Как? Вы еще не читали? — Крахмалюк извлек из кармана тщательно сложенный газетный листок.
Это первый номер «Свободного вестника» — двухполосной газетенки, издаваемой городской управой с дозволения оккупационных властей.
— На обороте вверху. Вот здесь.
— «Трагедия в море. Еще один факт большевистского изуверства», — прочла Галка заголовок небольшой статейки. — «Только теперь стали известны обстоятельства гибели теплохода „Казахстан“. В архивах порта удалось обнаружить секретные документы, раскрывающие подлинную картину трагедии, разыгравшейся в открытом море. В первые же часы войны радисты немецкого военного корабля С-35 перехватили радиограмму политического отдела большевистского пароходства, адресованную капитану „Казахстана“. Этой радиограммой предписывалось немедленно потопить красавец теплоход, поскольку последний находился в территориальных водах румынского королевства, объявившего войну большевикам. Немецкие моряки, узнав об этом ужасном приказе, поспешили на помощь обреченному „Казахстану“ и его несчастной команде, Между тем на теплоходе разыгралась потрясающая трагедия. Капитан теплохода Алексей Ортынский, единственный сын некогда блестящего флотского офицера, павшего жертвой ЧК, разумеется, не мог выполнить приказ политического отдела и велел идти в румынский порт, чтобы спасти теплоход и команду. Однако заместитель Ортынского по политической части Шахов, выведав о приказе политотдела, с горсткой фанатиков-коммунистов ворвался в каюту Ортынского и зверски расправился с благородным капитаном. Затем Шахов обманным путем заманил команду теплохода в трюмы и запер ее там. Немецкий военный корабль опоздал всего на несколько минут.