Но Вадим не поддался и сперва завернул домой, чтобы поехать в КБ на собственном транспорте.
За несколько дней, что он отсутствовал, порядки в Крепости изменились. Прежние блюсты, ленивые и хамоватые, уступили место Боевым Псам, со рвением утюжившим дороги тяжелыми триколесами. А блюстов, судя по всему, отправили патрулировать окраинные районы, взамен машин снабдив лошаками. Ни к чему жечь дефицитный бензин — опять же воздух чище!..
Триколесы гляделись куда внушительней старых двуколесников. Темная броня закрывала их отовсюду, расширенный задок венчала полусфера со сдвоенным пулеметом. А экипаж состоял теперь из троих — по человеку на колесо, как и раньше. Вряд ли такие излишества нужны внутри Крепости, зато для борьбы с внешней угрозой они годились. И вряд ли под угрозой понимались пришлые чудища.
Не доезжая пары кварталов до КБ, Вадим спрятал колесник в укромном дворе и остаток пути прошел пешком. Заморочив придверных, он незамеченным проник на территорию и поднялся в родную лабораторию, где отпахал столько лет.
Вот здесь не поменялось ничего, разве стало еще жарче — уже не спасали ни жалюзи, ни старенькие кондиционеры. А раздевания в КБ не поощрялись. Стоило расстегнуть сюртук или снять галстук, как за тебя принимались надсмотры. Некоторые смутьяны этим пренебрегали, но таких тут почти не осталось.
И вообще, Вадим застал в комнате немногих. Лабуправ Толян, еще более толстый и потный, чем раньше, зажатый в углу собственным столом, что-то строчил, по обыкновению бормоча под нос. Еще пара спецов с воспаленными глазами корпела за батареей гудящих приборов — вероятно, поджимали сроки. А из уютного закутка, выстраданного Вадимом за годы службы, доносились шорохи — опять кто-то из лаборанток пристроился с вязаньем.
Подняв лысеющую голову, Толян уставился на Вадима с радостным изумлением.
— Ишь ты, живой! — воскликнул он.— А мы уж не чаяли, испереживались все!..
— Знаю я вас,— не поверил Вадим.— С глаз долой — из сердца вон. Первый раз, что ли?
Помахав рукой страдальцам-авральщикам, он подошел к Толяну, с опаской опустился на расхлябанный стул.
— Где ж пропадал столько? — На лице лабуправа, проступила озабоченность: — И что объяснять надсмотрам?
— А наплюй,— посоветовал Вадим.— Я здесь больше не работаю.
— Ну? — вскинул брови Толян.— В монастырь, что ли, ушел — вслед за Ларой?
Невольно он вздохнул, что-то припомнив. Ах, старый греховодник,— и тут наследил!..
— Зачем мне в Туле самовар? — возразил Вадим.— Да и в Тулу мне ни к чему. Я вышел на “большую дорогу” — она же “светлый путь”!..
Отогнув полу кафтана, он показал небольшой огнестрел, прихваченный на случай. Глаза у лабуправа округлились.
— Ты что? — спросил он шепотом.— Заметут!
— Эх, Толян,— вздохнул Вадим.— Говорил же: кончай бояться — подумай о душе!.. А ты все о пузе печешься.— Он снова прикрыл оружие.— Ладно, какие новости?
— Новостей-то хватает,— ответил лабуправ, переведя дух.— Оросьев заделался главным режимником, как ты и предрекал.
— Ну, тут не надо быть семи пядей!..
— Асеньку забрал к себе — секретаркой. Нонну пока оставил.
— Стукачкой — взамен себя? — Вадим хмыкнул.— Обеих, значит, пристроил, не мелочась… А что Никита, всё правду ищет?
— Вроде накушался уже, потух. Вообще после службы никто не дергается, всем хватает тивишника. И, знаешь, программы впрямь стали лучше: раньше смотрел с разбором, теперь — подряд.
— Может, адаптируешься — а, пузан? — предположил Вадим.— Падает планка-то?
— Разве у меня одного?
— В том и беда,— буркнул Вадим.— Довели людей сериалы! Прежде потребляли концентрат, какой-никакой, нынче — кашку, размазанную по блюду. Сделать из Дюма тягомотину — это ж суметь!..
— Он осклабился, точно крутарь: — У вас не отобрали еще последние лампы? Для освещения сойдут и тивишники. Из всей техники только они остались.
— Ну почему? — возразил лабуправ.— А водопровод?
— Действительно, роскошь! И зачем он, если медовухи полно?
Вадим повел носом: непохоже, чтобы Толян транжирил воду. Раньше-то он был чистюлей, несмотря на потливость. Но потрепаться любил всегда — “находка для шпиона”. И, кажется, за последние дни его зарядили лояльностью по макушку!
— Обстановка нагнетается с каждым днем,— чесал Толян как по-писаному.— Погоды портятся, крутари вконец распоясались, кольцо блокады сжимается… Ну не дает врагам покоя наша свобода!
— Это у вас-то свобода? — изумился Вадим.— “Шаг в сторону — считается побег”!.. Все ищешь виновных на стороне?
— Так работой же завалили, вздохнуть некогда!.. Думаешь, спроста? Говорят, на Крепость готовят налет. То ли крутари, то ли федералы, то ли вместе. И что тогда: всех под ружье? Стар я уже сабелькой махать и в окопе не помещусь. Ты-то слинял, а у меня дети…
— Бедненький, еще заплачь! — фыркнул Вадим.— Конечно, и я “лежачий камень”, но, по крайней мере, не нытик. А уж как вы жалеете себя — другим тут делать нечего!..
После крутарей, зубами выцарапающими у судьбы потребные блага, его стало раздражать обычное безволие крепостных, больше похожее на инфантильность. Эти хиляки даже не гребут сами, но дрейфуют, куда течением несет, а из всякой ерунды делают неодолимое препятствие!
— И от маргиналов житья не стало,— прибавил Толян.— К помойке не подойти: все время кто-то копается, иногда по нескольку,— даже боязно, вдруг набросятся!.. Как бездомные псы, ей-богу. Вот не думал, что на наших отходах сможет прокормиться столько народу!
У него даже интонации переменились, сделались жалостливыми и плаксивыми, как у профессионального нищего. “Господа, подайте что-нибудь бывшему депутату Государственной думы…”
— Вообще, жизнь становится непонятней. Хотел с тобой потолковать, да где ж тебя сыщешь!..
— А позвонить было трудно? — спросил Вадим.— Я ж оставлял номер. Что ты так боишься трубок — током, что ли, шибануло?
— Это же номер порта,— возмутился лабуправ.— Мало меня шпыняют!
— По-твоему, это самое страшное сейчас? Толян, ты хоть оглядываешься окрест!.. Когда придут тебя свежевать, что им скажешь: “Я не звонил в порт”?
— Типун тебе!..
— Смотри! — сказал Вадим.— Мое дело прокукарекать.— Он помолчал, с сожалением разглядывая Толяна.— Ладно, вернемся к новостям… Оросьев, значит, взлетел. Кто еще?
— Зато Управителя не видно — задвинули напрочь! Ныне тут правит отец Марк.
А об этом предупреждал Гога-системщик, “матерый человечище” кавказских кровей. Кажется, пошла в ход дублирующая пирамида. Сколько ж “отцов” в губернии? Марк-то еще низшее звено — так сказать, приходской священник. Неужто у них такая же иерархия, как у Шершней,— вот смеху-то!
— Папа! — воззвал Вадим, скривив лицо.— Наконец ты к нам пришел!
Толян опять посмотрел на него с испугом, затем огляделся: не слышит ли кто? Да что ж они такие робкие!..
— А куда все девались? — спросил Вадим.— Для обеда вроде рано.
— Так в молельном же зале!.. Третьего дня посещение проповедей вменили в обязанность. Верующий ли, нет, а присутствовать должен.
— Что, сам и проводит? — небрежно спросил Вадим.— Максик-то.
— Ну зачем… Мало у нас говорунов? Та же Ираида, к примеру, бывшая его секретарка,— шпарит как заводная. Или Оросьев — этому только дай!.. А Макс возникает ближе к ночи, и то не каждый день,— в главке сшивается или еще где.
— И как вам новый боженька? Наверное, тоже меняется, становится все грозней — как наши Главы. И сотворили Господа по своему подобию!..
— Чур меня! — совсем испугался Толян.