Рано или поздно этому, подчас весьма туповатому, увальню все равно придется понять, что он, Лайам, никаких покойников не боится и вовсе не склонен падать в обморок при виде капельки крови. Но пока – пусть все идет как идет.
– И то правда. Возможно, мне ее вызовут, или я передам ей записку.
– Да, так было бы лучше всего, – озабоченно произнес Кессиас.
Старательно подавив улыбку, Лайам покинул казарму и с удовольствием вдохнул свежий морозный воздух. Он ощутил странно знакомый зуд в районе лопаток. Лайам узнал это ощущение.
У него наконец-то вновь появилось дело.
3
Лайам перебросился парой слов со стражницей, все так же топчущейся у входа в казарму, и попросил ее присмотреть за Даймондом.
Для такого маленького города, как Саузварк, массивное трехэтажное здание герцогского суда, опоясанное рядами редко разбросанных окон, было непомерно огромным. Его фасад полностью ограничивал площадь с западной стороны. Примыкавшее к нему одним боком приземистое строение, в котором помещалась тюрьма, казалось бедным родственником, притулившимся к важному господину. Над центральной частью герцогского дворца (так еще именовали здание суда горожане) вздымалась стройная квадратная башня; именно там располагались колокола, сообщающие всему Саузварку, который теперь час. Ночами башня выглядела особенно величественно – в пляшущих языках света, отбрасываемого факелами.
Сейчас факелы были погашены, да и само здание суда казалось пустым. Лайам поднялся по широкой лестнице к высоким дверям и постучал в них тяжелым дверным молотком. Потирая озябшие руки, он стал рассматривать висящий над дверьми герцогский герб: три рыжие лисы на сером поле. Очень простой герб. Никаких делений, никаких символов, свидетельствующих о брачных союзах с другими властительным родами. Герцоги Южного Тира не смешивались с дворянством Таралона; они предпочитали жениться на дочерях здешних помещиков или богатых торговцев. Это не добавляло им любви со стороны таралонской знати, но зато интересы рода были соблюдены. Герцогство оставалось неделимым, а герб сохранял свою простоту.
Через какое-то время одна из дверей приоткрылась, и морщинистый старый привратник брюзгливо спросил, чего тут кому надо.
– Я хочу повидаться с матушкой Джеф, – сказал Лайам.
Привратник пробурчал нечто неразборчивое и приоткрыл дверь чуть пошире. Лайам проскользнул в образовавшуюся щель и невольно прищурился. Несмотря на внешнее великолепие, внутри здание суда освещалось довольно плохо. Брюзгливый привратник с ворчанием поднял с пола фонарь, искоса взглянул на Лайама и сказал:
– Тогда пошли. Она у себя.
Они двинулись по широкому коридору в глубь здания; от фонарного света на холодных каменных стенах плясали длинные тени. Двери, мимо которых они проходили, имели пояснительные таблички, но Лайам с трудом мог разобрать надписи, начертанные на них: “Завещания”, “Акты”, “Досмотр кораблей”, “Сбор пошлин”, “Регистрация рождений”, “Регистрация смертей”. Лайам слегка поежился и прибавил шагу, чтобы нагнать привратника, успевшего скрыться за очередным поворотом гигантского коридора. Он разыскал старика по чудовищной игре света и тени; тот уже спускался по узкой винтовой лестнице. С каждым оборотом ее нескончаемого марша вокруг делалось все холоднее. В конце концов с губ Лайама стали срываться облачка пара.
Длинный коридор с низким потолком и рядами дверей, тянущимися по обеим его сторонам, выглядел мрачно. Привратник подвел посетителя к последней из этих дверей и удалился, не промолвив больше ни слова. Свет фонаря его понемногу стал меркнуть, а потом и вовсе исчез.
Озадаченный Лайам, оставшийся в темноте, нащупал косяк и постучал по нему согнутым пальцем – раз, потом другой.
– Кто там? – донеслось из-за двери.
– Матушка Джеф, это Лайам Ренфорд! Меня прислал эдил Кессиас.
Лайам услышал веселый смешок, и дверь со скрипом отворилась. На пороге стояла старуха с лицом, похожим на печеное яблоко. В руке она держала какой-то коврик.
– Входите-входите, Ренфорд, не напускайте мне холода!
Лайам проворно вошел, и старуха захлопнула дверь, а ковриком заткнула нижнюю щель. В маленькой комнатке было так жарко, что окна ее запотели.
– Да у вас тут тепло! – заметил Лайам, снимая плащ и перебрасывая его через руку.
– Ну да, как и положено, – хихикнула старуха, указав на огромный – во всю стену – камин, такой огромный, что в его зев свободно могли войти несколько человек. Подобное сооружение, подумал Лайам, было бы скорее уместно в литейной мастерской или промышленной кузне. Пылающие дрова занимали лишь часть площади гигантского очага, но и этого огня, как видно, хватало, чтобы согревать обиталище матушки Джеф.
– Он потому такой большой, – пояснила с улыбкой хозяйка, – что его складывали для… эх, как же эта штуковина называется?.. Вы точно должны знать это слово… ну, в общем, этот камин должен был отапливать весь этот дворец через трубы в полу и в стенах.
– Здесь что, пытались соорудить гипокауст? – Лайам с новым интересом взглянул на огромный камин, отметив ширину дымохода.
– Да-да, вы угодили в точку, молодой сэр. Только он не работает. Каменщики запутались в чертежах и сделали все по своему разумению. Так что, – подмигнув, сообщила старуха, – он греет меня одну, а все прочие обходятся жаровнями или совсем маленькими очажками.
Лайам улыбнулся в ответ. Строительство гипокауста было весьма незаурядной архитектурной задачей. И неважно, что эта система не заработала, уважение вызывало уже то, что ее вообще попытались соорудить.
– А как же так получилось, – поинтересовался он, отводя взгляд от камина, – что у вас имеются окна? Здесь же подвал!
Матушка Джеф рассмеялась и, ухватив Лайама за руку, подтащила его к одному из окошек. Она проворно протерла стекла и пригласила гостя полюбоваться открывшимся видом.
– Там улица. Она называется Щелка, – сообщила старуха, тыкая пальцем в окно. Заснеженная улочка и впрямь оправдывала свое название. Она была никак не шире десяти футов. – Фасад у них выходит на площадь, а тут, сзади, со стороны Щелки, идет склон. Так что я велела им сделать мне окна. Ох, как эти ослы упирались! Но я настояла, и все-таки вышло по-моему! И под конец дня, на закате, моя комнатка очень даже неплохо освещена.
Лайам снова не удержался от улыбки. Старуха вела себя с ним как с давним приятелем. На деле же он познакомился с матушкой Джеф не так уж давно. В то грустное утро, когда ему пришлось заявить эдилу, что мастер Танаквиль мертв. Тогда старуха отнеслась к нему с подозрением, но стоило лишь ей убедиться, что мага убил не он, как она превратилась в само дружелюбие. С тех пор они, сталкиваясь на улице, изредка перебрасывались парочкой слов, но дальше этого дело не заходило.
Лайам оглядел комнату. В глаза ему бросились многочисленные горшки, выстроившиеся над маточной частью несостоявшегося гипокауста, потом какие-то банки, корзины, столы с исцарапанными и обожженными крышками. Он знал, что матушка Джеф – ведьма, и не просто ведьма, а искательница теней, но он понятия не имел, с чем это едят. В ведьмах он разбирался куда меньше, чем в чародеях, – а о чародеях он не знал почти ничего.
– Так вы тут живете? – поинтересовался Лайам, стараясь говорить в рассеянно-ленивой манере. В комнатке не имелось ничего похожего на кровать, но в одной из ее стенок имелась дверь, которая вполне могла вести в спальню.
– Честно говоря – нет! – рассмеялась матушка Джеф. Это был радостный и беззаботный смех, и ее личико сморщилось еще больше. – Только работаю, да еще перебираюсь сюда в холода.