— Он задумался на секундочку: говорить — не говорить? — Гастон Девэр недавно поведал.
— Вот как, — задумчиво проговорил Шумахер. — Интересное кино получается.
— Послушайте! — вдруг словно проснулся Давид.
А вы-то, Борис, кого представляете? (С кем, с кем он теперь откровенничает?! Нашел себе, понимаешь, нового кумира! Шумахер без шумах. Еще один Посвященный-просвещенный! Этот кем окажется?)
И ведь оказался.
— Ах, простите, я не представился полностью. Борис Шумахер, Центральное разведывательное управление США.
Картина Репина «Приплыли». Осталось встретиться с агентом галактической контрразведки, а дальше будут уже только носилки и смирительная рубашка.
— А как вы думали? — объяснял меж тем Шумахер. — Если здесь и сейчас против Посвященных играет такое могучее ведомство, как Комитет государственной безопасности, чтобы как-то защитить себя, мы просто вынуждены прибегать к помощи альтернативных организаций. Иначе нам просто не дадут жить и работать. А я, простите, ученый! У меня, между прочим, свои, и очень серьезные, виды на эту планету и это человечество.
«Во-во, — думал Давид, словно сквозь сон, — уже пошли разговоры про планету. Взгляд из космоса. Интересно, на какую еще планету имеет виды этот безумный ученый, этот mad scientist?»
— Ладно, — оборвал себя Шумахер. — Речь не об этом. Сейчас мы говорим о вас. Если Гастон вам все рассказал, значит, вы уже должны были понять, что идеи майора Терехова не всегда совпадали с идеями полковника Наста…
— П-простите?
Удивляться Давид уже разучился, но на сей раз было такое ощущение, что его сильно ударили по голове.
— Я понял: вы не совместили в голове две половинки одного целого. Я даже понимаю, почему. Вы же считали Гелю Посвященным. Долго и упорно верили в это. Но теперь-то вы поняли, кто в ГСМ настоящий Посвященный?
— Теперь… понял. Шило на мыло, — пробормотал Давид. — Бергман же уверял меня, что в спецслужбах не бывает Посвященных.
— Бергман прав, но до известной степени. Да, Петр Глотков — полковник Главного разведуправления Генштаба, и он же — Роджер Трейси, полковник Агентства национальной безопасности США. И все-таки прежде всего он боевой шарк Черной гвардии Шагора.
Давид вздрогнул от последнего имени и зачем-то спросил:
— Шарк — это акула?
— Да, шарк — это акула.
Шумахер вдруг продекламировал:
Сводит от ужаса скулы,
Снова один на один
Я и морские акулы
Черные Рыбы Глубин!
— Помните такие строчки, Давид?
— Помню. (Откуда он их помнит, откуда?)
— Очень хорошо. И теперь вы должны понять, почему вас так сильно трясло на той исторической встрече в ГСМ. Не было там десятка Посвященных, там был один, но не вашей конфессии, а это очень серьезный момент.
— Так, значит, Шарон — тоже акула? — осенило Давида.
— Какая Шарон? — невольно выпалил Шумахер и тут же поспешил исправить возможно создавшееся впечатление от его недоуменного вопроса. — Ладно, про Шарон вы мне потом расскажете.
Не знает ведь, не знает про нее ни черта, а признаться не хочет, дорожит своим имиджем всезнающего пророка. Небрежно так: потом расскажете. А самому не терпится! Потерпишь. Сегодня не расскажу. Будут и у меня свои тайны.
— Я тоже не люблю акул, — тем временем говорил Шумахер, — но сегодня Петр Михалыч играет на нашей стороне. В отличие от Вергилия Терентьевича, который становится нашим, только когда пьян. Я хочу, чтобы вы знали, Давид, Наст уже давно, еще с восемьдесят восьмого, является сотрудником специального отдела в Управлении «З» — отдела, который занимается Посвященными.
Так что он не столько ГСМ прикрывал, как думает ваш Гастон, сколько пытался (и не без успеха) закамуфлировать свою бурную деятельность по изучению Посвященных — и препарированных под микроскопом, и в естественной среде обитания — так называемая этологическая концепция. Последняя идея принадлежит лично ему. Зам его, подполковник Терехов (только вчера, кстати, новое звание получил), идею эту не разделяет и все активнее сопротивляется. Дело кончится плохо. Вы же не могли не заметить: только Геля в запой, Терехов тут как тут, выставляет грубую наружку и давай на вас давить. Ведь до чего обнаглел, гаденыш!
К себе пригласил, теперь вот названивает. Так что с этим Гелиным алкоголизмом дело кончится скверно. Я вас уверяю, Давид. Вам пора ноги делать.
— Куда? — тупо спросил Давид.
— Ну, для начала хотя бы ко мне в Питер.
— И прямо у Московского вокзала, на Лиговке, меня сшибет грузовик.
— Нет, — серьезно сказал Шумахер, — теперь уже у них руки коротки.
— Ой ли!
— Я вам говорю. Все продумано. В Финляндию очень легко вас переправить. А оттуда — в Штаты. Документы прямо завтра закажем.
— Красиво, — оценил Давид. — Мы едем сейчас?
— Нет, — сказал Шумахер, — сейчас нельзя.
— Что, аэропорт, вокзалы — все схвачено? Так давайте по шоссе. Я вполне выдержу ночь за рулем.
— Не в этом дело, Давид. У вас сегодня Особый день.
— Точно, — согласился он.
— А как вы об этом узнали? — поинтересовался Шумахер.
— Как?.. — Давид пожал плечами. — Да просто догадался.
— Вот в том-то и беда. У других так не бывает. Я же говорю, вы человек необычный. Другие в Особый день просто встречаются и посвящают новенького. А что с вами происходит в Особый день, это, знаете ли, одному Богу известно. Которого нет, — добавил Шумахер, соблюдая восьмую заповедь. — И тут никакое ЦРУ вмешиваться не вправе. «Избравший путь, да пойдет по нему вдаль и еще дальше». Не нами сказано.
— А «Заговор Посвященных» кто написал? — вспомнил вдруг Давид о вертевшемся у него вопросе. — Вы, что ли?
— Помилуйте, Давид, как можно! «Заговор Посвященных» — бесстыдная и опасная попытка вопреки заповедям издать древние Канонические Тексты. Думаю, делалось это не раз, на всяких языках, во всяких странах, и авторов мы вряд ли отыщем. Не главное это.
— А что же главное? — в рассеянности спросил Давид.
Шумахер посмотрел на часы и жестко ответил:
— У меня время кончилось. Сейчас это главное. Пойдемте к машине. И там я буду молчать. А вы остановитесь у ближайшего поста ГАИ, чтобы я вышел.
— Хорошо. А мне-то куда деваться?
— Куда хотите. До рассвета вам надлежит быть в Москве. А потом… мы вас сами найдем, не беспокойтесь.
— Но вы же и представить себе не можете, куда я пойду. Или вы уже все просчитали?
— То есть? — Шумахер остановился и глянул настороженно поверх очков.
— То есть вы просто толкаете меня в лапы майора, то бишь подполковника Терехова. У меня же никого, никого не осталось. Только вы! А вы тоже меня бросаете. Значит, ехать к Терехову?
— Упаси вас Бог, которого нет!
— Но у меня же действительно никого, никого не осталось!
— Вы абсолютно уверены? — загадочно и многозначительно спросил Шумахер. — Подумайте.
И все, и дальше — тишина. Из-за кустов показалась его машина.
Матерь Божья, какая жара! И дождик уже два раза шел, и темно скоро будет, а такая жара! Ну, чего теперь ждать? Что делать? Куда поворачивать руль? Кого вспоминать? Да, на что же он намекал, этот псих ленинградский? Подумайте, сказал. Сам пусть думает. Человек-загадка! Американский шпион недобитый! Шарк боевой, прости Господи! Или нет, шарк боевой — это не он…
Да пошли они все в баню! Ни о чем не хочу думать! Вообще ничего не хочу. Вон лежит в бардачке бутылка хорошего грузинского коньяка «Варцихе». И пистолет. В дипломате. Пора бы переложить в карман. Сейчас приеду домой, выжру коньяк и спать. А потом застрелюсь. Нет, сначала коньяк, потом застрелюсь, потом — спать. Или не так? Сначала застрелюсь, потом коньяк (по этому поводу) и… можно уже не спать.