Любкина мама загорелой ладошкой коснулась Таниного плеча:
— Вы, ребята, на деда не обижайтесь, он любит пофасонить. Но человек он сердечный, малого и слабого в обиду не даст. Меня зовут Нина, тётя Нина, а фамилия Часовитина.
Из дверей каюты выглянула Любка:
— Эй, команда, уха остывает.
Солдатскую шинель Петька положил на люк трюма, а с вещевым мешком спустился в кубрик. И оторопел: чистота, сверкающие белой краской переборки, фонарь под потолком, начищенный до блеска, яркая клеёнка на столе, в углу крохотная железная печка, покрытая белыми кафельными плитками.
— Петька, — сказала тётя Нина, — зачем мешок сюда прёшь, на палубе его никто не возьмёт.
— Я знаю, — спокойно ответил Петька. — Но там гостинцы к чаю, пирожки, пряники и конфеты.
Любка посмотрела на раздутые бока вещмешка и заёрзала. Развязывать мешок Федор Иванович не разрешил:
— Поедим сначала ухи, а потом уж сладкое. Тётя Нина разливала уху по алюминиевым мискам, а Федор Иванович принимал их и расставлял на столе.
Было двенадцать ноль-ноль, когда «Таёжница» снялась с якоря. Или попросту говоря, когда тётя Нина отвязала толстую верёвку от столбика. Судно, подхваченное течением, поплыло вниз. Тётя Нина опустилась в машинное отделение, и вскоре затарахтел мотор, баржа пошла на фарватер реки. С правого берега из громкоговорителя, прикреплённого на водонапорной башне, вдруг донеслись слова: «Сегодня войска фашистской Германии полностью и безоговорочно капитулировали… С Днём Победы, дорогие соотечественники». Грянул гимн. В голубом небе блеснула тройка самолётов. Они прошли над городом в боевом развороте, чётко выполнили вираж и появились над рекой со стороны солнца. Выбросили парашютистов. Словно ромашки на синем лугу, в небе расцвели парашюты.
Федор Иванович разрешил Любке принести бинокль. Команда «Таёжницы» по очереди всматривалась в правый, берег. По улице шли демонстранты. Развивались знамёна. Блестели трубы духовых оркестров. Шагали колонны пионеров. Ударил артиллерийский залп. Вместе с эхом по реке покатилось «ура!».
— Любка! — закричал Федор Иванович. — Тащи свой пионерский галстук и быстро его на мачту.
— Есть! — звонко ответила Любка.
По правому борту плыл ликующий город. Над «Таёжницей» от встречного ветра щёлкал на мачте Любкин галстук.
ГЛАВА 3
По обеим сторонам баржи уже давно шли скалистые горы. Маленькие островки, заросшие кустарником, походили на ежей, плывущих навстречу «Таёжнице». Когда появились волны, Любка, зная свои обязанности, забралась на крышу капитанской рубки, села в привинченный белый ящик, ладонью прикрыв глаза от солнца, пристально смотрела вперёд.
Мотор баржи работал с тяжким придыханием. Ветер относил струю дыма далеко за корму. Кричали чайки, выхватывая из воды оглушённых винтом рыбок. Старый капитан, широко расставив ноги, работал штурвалом. «Таёжница», кренясь на поворотах, обходила острова. Холодные брызги летели в лицо.
Когда судно водой выдавливало из главного русла и несло к скалам, Федор Иванович кричал в переговорную трубку: «Нина, полный вперёд». И сразу же тяжкое придыхание двигателя сменялось клокочущим рёвом. Дрожа корпусом, баржа снова входила в главное русло. Ошалело кудахтал в курятнике петух.
— Вижу пороги, — закричала сверху Любка.
— Малый ход, — приказал Федор Иванович.
Палуба перестала дрожать. Петька увидел пороги.
Словно живые шевелились на порогах сугробы белой пены. Бешеный рёв воды содрогал берега. Посредине реки Петька заметил узкий проран. Вода в нём клокотала, как в котле. Туда и направил Федор Иванович свой старый корабль.
— Держись, Любка!
— …жусь, — донеслось сверху.
Баржа закивала носом. Затем встала боком к течению реки. Ладони у Петьки вспотели. Но напрасно беспокоился младший матрос Жмыхин.
Тяжёлый холм воды ударил баржу по левой скуле и развернул её носом вперёд. Она ринулась в проран и понеслась на скалу. Федор Иванович прокрутил штурвал в левую сторону до отказа.
— Рынду — три удара, — приказал капитан.
Петька не понял. Тогда дед Федор положил Петькины руки на штурвал:
— Так держать! — и выскочил из рубки.
Деревянное колесо Петька придавил всем телом. Бум-бум-бум! — послышался за стенкой колокольный звон. Здесь, в узкой горловине реки, сигнал подавался обязательно, чтоб вылетевшая из-за поворота моторная лодка не врезалась в судно. Бум-бум! Будь осторожен!
Горловину прошли удачно. Теперь река изменилась — стала широкой и спокойной. И отражала закатное солнце, как ровное зеркало.
— Вперёдсмотрящий, Любка, доложи обстановку! — приказал капитан.
— Фарватер чист. Скоро будет распадок Крестовый.
— Любка, доложи глубину! — Федор Иванович подмигнул Петьке.
— Глубину ты сам знаешь, — донеслось сверху.
— Отвечай по уставу, когда спрашивает капитан!
Любка что-то проворчала и, наклонившись, крикнула в самое окно:
— Глубина, товарищ капитан, таз!
Петька не понял, почему глубина обозначается словом «таз». Федор Иванович лукаво улыбнулся:
— Спросишь потом у Любки.
— Петька, — попросила тётя Нина, когда он спустился к машине, — нам с Таней наверх надо сбегать. А ты, если скомандуют «Стоп, машина!», рычаг потянешь на себя до отказа. Смотри сюда! — Тётя Нина тряпочкой протёрла медную планку с надписями’ «малый ход», «средний ход» и «холостой ход».
— Понятно, — сказал Петька. — В Краснокардонске на учебном танке я такое видел…
Но тётя Нина была уже на палубе и вытягивала Таню за руку.
Оставшись один, Петька сел на ящик с запасными гребными винтами и задумался. Скверно получается. Федор Иванович поверил, что их прислал Гарновский, а в тайге у Бирских порогов обязательно выяснится, что никто их не посылал. Как тогда смотреть в глаза Любке, тёте Нине, Федору Ивановичу? А если ещё окажется…
— Малый ход! — раздался голос капитана. Петька вскочил с ящика, медленно перевёл ручку к надписи на пластинке. Мотор сбавил обороты и лениво затарахтел.
С палубы спустилась Любка.
— Тебе не скучно? А почему ты серьёзный?
— Боюсь, приедем в экспедицию, а Гарновский скажет, что он нас не звал. Если честно сказать, Люба, он действительно не звал.
— Хе, — сказала Любка, — нашёл о чём думать.
Там, кроме Гарновского, есть начальник Колёсников, например, Вячеслав Валентинович. Никого в обиду не даст, и Васька Жухов, и Бурмаков, и Букырин Иван Иванович. Ништяк, обойдётся! Гарновского сейчас там и нету, дедушка сказал мамке, что он опять шастать по академиям уехал.
— Средний ход, — донеслось из капитанской рубки.
Петька передвинул ручку.
— А что такое «таз»? — спросил он.
Любка засмеялась и рассказала, что в прошлом году они стояли на ремонте. Любка сидела на курятнике и нечаянно столкнула в реку большой медный таз: Он вошёл в воду ребром и сразу же затонул.
— Вытащили? — спросил Петька.
— Он опупышем кверху упал, и дедушка не смог зацепить багром. Мамка магнит на верёвке опускала, тоже бесполезно. Магнит к меди не липнет. До сих пор таз лежит там. Сегодня видела — сияет, как ясное солнце. Если у дедушки хорошее настроение, он завсегда спросит глубину на том месте. Я ему и отвечаю — таз!
— Стоп, машина. Можете подняться наверх!
Баржу несло течением. С правого борта открылся широкий распадок. Склоны — в ярких фиолетовых пятнах: цвёл багульник. У скалы Таня заметила небольшой домик. Дыма над трубой не было.
— Не ждёт нас Казимир, спит, наверное, — сказал Федор Иванович и велел Любке ударить в рынду. «Таёжница» уже поравнялась с распадком, когда из домика вышел тощий старик в длинной рубахе.