Камни в бухте были размолоты в тончайший серебристый песок. Вдоль всей великолепной дуги залива бежали неторопливые продолговатые волны. Отлогое дно было песчаным до глубины, и волны разбивались почти у самого берега. Они откатывались с торжественным гулом, как будто в огромной пустой церкви играл орган. Солнце стояло низко над горизонтом, бросая во все стороны пучки золотисто-багряных лучей. Маленькие облака в золотых шапочках неподвижно висели в небе, точно разглядывали нас. Медленно, неотвратимо садилось солнце. Море налилось пунцовым огнем, краски вокруг на несколько минут стали сочнее, ярче. Потом ветер немного стих, гул прибоя усилился. И солнце вдруг кануло в море. Нам в первый раз стало одиноко на этом пустынном острове. С юга заходила большая темная туча, как будто только и ждала своего часа. Ветер снова задул и стал злобно завывать. И нам обоим захотелось немедленно вернуться в свой лагерь.
— Завтра встанем пораньше, — сказал Пэт. — Придем сюда и спустимся вниз. Как жаль, что надо возвращаться!
— Те люди, которые здесь жили, — сказал я, когда мы шли обратно той же дорогой, — ну, семья твоей бабушки и все другие, им, наверное, было очень больно насовсем покидать этот остров. Интересно, почему они никогда не ездили сюда, хотя бы летом? Я бы ездил.
— Только бабушка хотела вернуться, — сказал Пэт. — Она мне сама говорила. Но одна она не могла, а другие не хотели. Они так настрадались в ту последнюю зиму, что даже годы спустя бледнели и дрожали при одном упоминании о Лошадином острове.
Лучше бы Пэт не говорил этого. Мне вдруг почудилось, что целый рой духов окружил нас и готов следовать за нами по пятам до самой деревни. Они были незлые, просто им было интересно. Но все-таки меня мороз по коже продрал.
— Бежим, Пэт! — закричал я. — Догоняй.
Мы помчались, и духи опрометью бросились прочь. Минут через пять мы уже были у нашего костра. Прутиками выкатили из золы картошку. Мягкая и душистая, она удалась на славу. Подбросили еще торфу, опять раздули огонь; не для тепла — мы разогрелись от быстрого бега, — просто с огнем веселее. Сели у костра друг против друга и стали ужинать, разрезая картофелины пополам и выедая ножом горячую, рассыпчатую мякоть.
Скоро мы оба начали зевать. День был полон приключений; но, по-моему, в сон нас клонило потому, что становилось как-то жутко на этом забытом острове. Ни я, ни Пэт словом об этом не обмолвились, но меня вдруг потянуло в наше уютное убежище, захотелось скорее свернуться калачиком рядом с Пэтом и уснуть, пока на небе еще догорает вечерняя заря. Мы засыпали огонь золой, заложили оставшимся дроком дверной проем, легли на старый парус, расстеленный поверх папоротника, и укрылись одеялом, которое Пэт благоразумно прихватил с собой. В переплете веток над головой была широкая щель, и вскоре в ней замерцала яркая звезда. Я смотрел на нее, смотрел и заснул.
Когда я проснулся, было темно, хоть глаз выколи. Звезда больше не мерцала в щели. Я лежал тихо, надеясь, что сон скоро опять окутает меня теплом и покоем. Вдруг я насторожился: мне почудилось, что земля подо мной слабо сотрясается. Наверное, это меня и разбудило. Я стал вслушиваться в ночную тишь, волосы на голове зашевелились, в висках застучало: «Лошадиный остров! Лошадиный остров!» Теперь уже не только дрожала земля, слышался приближающийся гул. Никакого сомнения: топот копыт по земле. Я в ужасе заорал, схватил Пэта за руку и стал трясти, покуда он не проснулся.
— Что случилось, Дании? Да ты не бойся, — заговорил Пэт своим невозмутимым голосом, хотя и спросонья.
— Ты что, не слышишь? Сюда скачут кони!
Пэт схватил меня за плечо и, сжав его так, что я перестал дрожать, прислушался.
— Да, это кони, — произнес он тихо.
Я почувствовал, как Пэт сбросил одеяло. Мы встали. Держа меня за плечо, Пэт двинулся к выходу. Я ступал за ним, как во сне. Топот становился громче. Мы стояли тихо, стараясь не дышать и вглядываясь в просвет над баррикадой из дрока. Небо было еще темное, луна не светила, но мрак уже поредел в преддверии утра. И тут мимо нас промчался табун, оглушительно стуча копытами по заросшей травой дороге. Мы ухватили взглядом только массу летящих теней. Кони мчались к южной оконечности острова, за мол, туда, где мы еще не были. Мы слушали, покуда топот совсем не стих. И еще долго спустя нет-нет да вслушивались в ночную тьму, принимая стук собственных сердец за дробный цокот копыт.
Наконец Пэт проговорил, вздохнув:
— Ускакали! — И снял руку с моего плеча.
Я сказал, поежившись:
— А это были живые кони?
— Живые, — ответил Пэт, — судя по шуму, который они подняли.
Мы снова улеглись, но я больше не мог заснуть. Чуть задремлю — и тут же проснусь в испуге, все мерещится приближающийся топот. Пэт лежал без движения, но, судя по дыханию, тоже не спал. Наконец послышалось мерное сопение, и я позавидовал Пэту: вот что значит прожить на год больше. Творятся неслыханные вещи, а он спит себе и в ус не дует.
Скоро в бледном свете зари стали видны пучки дрока, которыми был заделан вход. Защебетали птицы. Я подождал, когда встанет солнце, и осторожно, стараясь не разбудить Пэта, выбрался наружу. Минувшая ночь была очень холодной. Ветер совсем утих. Бледно-голубую атласную поверхность моря колебала крупная зыбь, тяжело разбивавшаяся о прибрежные камни у мола. Трава возле нашей кузни была вся вытоптана и поломана пронесшимся ночью табуном. Я воспрянул духом: никаких сомнений, кони были живые.
Я разгреб в костре золу; угли под ней были еще горячие, даже тлели, и я положил на них торфу. Затем отправился посмотреть, как там наш парусник. Было не больше шести часов утра. Отлив давно начался, но вода в бухте стояла еще высоко, и парусник был на плаву. Вчера мы привязали его к швартовым на такую короткую веревку, что, если бы оголилось дно, он бы с самым дурацким видом висел сейчас в воздухе. Левее, к своему удивлению, я обнаружил большую песчаную отмель без единого камня, обнаженную отливом. Я посмотрел на отступившую кромку воды и вдруг увидел знакомое колыхание. Подошел поближе и не мешкая бросился назад к кузне. Пэт уже проснулся. Сидел, продирая глаза.
— Угри! — закричал я ему. — Миллионы угрей! Бежим скорее!
Пэт вскочил на ноги и помчался за мной. Увидав угрей, он прямо обомлел. Сотни тварей лежали на воде, беспомощно колыхаясь в такт легкому волнению. Мы, конечно, знали, что ранним холодным утром угрей можно ловить чуть ли не голыми руками. И мы не раз ходили на такую ловлю. Но такого множества угрей мы с Пэтом в жизни не видывали.
— Надо подогнать сюда лодку, — сказал Пэт.
— А как подгонишь? — спросил я. — Ветра нет, на веслах держится кровля.
— Но ведь грех упускать такую добычу! — сказал Пэт. — Давай прикатим сюда бочки, к самой воде, и постараемся как-нибудь загнать угрей туда. Но если солнце успеет обогреть их, они нам только хвосты покажут.
Мы опять побежали к паруснику. Бочки были большие и тяжелые, сделанные из крепкого дерева и схваченные железными обручами. Мы обвязали каждую веревкой и вытащили сначала с борта на берег, потом покатили к гряде камней, обозначавших берег. Перетащить их через камни было адовой работой. Ноги у нас покрылись ссадинами и кровоточили, руки ломило от напряжения. Но все-таки нам удалось дотащить их до кромки воды. Угри все еще ждали нас. Мы вошли в воду, она оказалась ледяной, но думать об этом было некогда. Старуха Конрой не зря говорила смотреть в оба. С угрями очень легко остаться без ноги, это нам было хорошо известно.