У себя в номере одетая в дорогу Вера Брониславовна раздаривала на прощанье сотрудницам гостиницы разные мелочи: салфеточки, платочки. Ее отъезд, как и приезд, всегда вызывал общее приятное волнение.
— Если буду жива, через год опять увидимся, — говорила она. — А вы пишите, не забывайте. Если что нужно, не стесняйтесь, напишите.
— Непременно приезжайте на будущий год! — просили ее все от души. Кое-кто из женщин прослезился.
Постучавшись в дверь как бы лишь для проформы, вошел, не снимая кепчонки, с видом своего человека оживленный Спартак Тимофеевич:
— Лошади поданы! Я на минутку за своими вещичками — и в путь!
Поддерживаемая с обеих сторон, Вера Брониславовна вышла из номера. Позади дежурная несла шотландский плед и трость. Процессия направилась к лестнице.
Навстречу, шагая через две ступеньки, поднимались торжествующие Юра и Толя. Они только что одержали победу над Колосковым: доказали свое право продолжать работу согласно договору. Мимо старой дамы победители прошли с издевательскими ухмылками на молодых тугих физиономиях.
Никто из ее спутниц не догадался, в чем дело, но Вера Брониславовна все сразу поняла:
— На минутку! Мальчики, вернитесь!
В несколько прыжков они спустились к ней, нисколько не боясь неминучей слезливой старушечьей жалобы. Однако старая дама одарила их лучшей из улыбок.
— Я на вас не в обиде. Молодость всегда права. Не так ли? — и, не дожидаясь ответа, двинулась вниз, увлекая за собой всю процессию.
Юра и Толя остались стоять на лестнице.
— Один — ноль в ее пользу! — изрек Толя.
Володя наблюдал всю эту сцену снизу, с диванчика в вестибюле, и оценил по достоинству: «Ай да Вера Брониславовна!»
Он рванулся ей навстречу и поздоровался по-школьному, он это заранее прорепетировал:
— Здрасьте, Вера Брониславовна! — и даже головой мотнул.
Она ему обрадовалась непритворно.
— Как хорошо, что вы пришли меня проводить! Именно вы! Я ведь знаю ваше ко мне суровое отношение. Вы не прощаете мне даже самые простительные женские слабости. И вот за это я вас особенно люблю. Вы, Володя, чем-то напоминаете мне Вячеслава Павловича. — Она протянула унизанную перстнями руку и заботливо поправила ему галстук. — Вы… только, пожалуйста, не обижайтесь… вы, Володя, замечательно провинциальны! Поверьте, это очень высокая похвала. Русская провинция дает человеку прочные корни. Так говорил Вячеслав Павлович…
Володе пришлось взять ее под руку и вести к машине.
— Я вас очень прошу, — продолжала сердечно Вера Брониславовна, — не отменяйте вечера в голубой гостиной. Вы скажете слово о Вячеславе Павловиче. Я в вас верю. И не забывайте каждый вечер приносить в гостиную букет белой сирени.
Володя видел у себя на рукаве старушечьи пальцы с распухшими суставами, острые алые коготки, дорогие перстни. Его обдавал мерзкий запах французских духов — одна склянка за его почти месячную зарплату! — и он думал только о том, как от всего этого ненавистного поскорее избавиться.
Но, избавившись, тут же сам напросился проводить Веру Брониславовну и сел впереди, рядом со Спартаком Тимофеевичем.
Прощание Веры Брониславовны с подоспевшей Ольгой Порфирьевной заняло еще пять минут. Тем временем на заднем сиденье «Москвича» был расстелен плед — чтобы путешественница не замерзла дорогой.
С самолетным ревом «Москвич» рванул с места и покатил, оставляя позади струю синего дыма. Дядя Вася с полквартала бежал за машиной с криком: «Дроссель! Дроссель!» — непонятным для пешеходов. Вернувшись к гостинице, дядя Вася на все охи и ахи провожавших женщин ответил флегматично:
— Ничего опасного. Ну перекачает бензина, только и всего. Как-нибудь доедет. Такие крупных аварий не делают. Максимум в кювет завалится. А чтобы всю машину в лепешку? Да никогда!
Утешив женщин, дядя Вася постоял, подумал и — делать нечего! — пошел искать Фомина, чтобы сообщить ему, какую заботу об отъезжающем проявила тетя Дена. Вот они как дружно действуют, сектанты!
О Фомине думала, глядя вслед синему «Москвичу», и Ольга Порфирьевна. Ее опять охватило тревожное, гнетущее предчувствие. Нет, эта поездка добром не кончится! Что-то должно непременно случиться. Из гостиницы звонить в милицию не хотелось. Ольга Порфирьевна поспешила к себе в музей.
…Володя еще загодя наметил, что попросит остановить машину на пятом километре, где шоссе взлетает на холм. Там он посоветует Вере Брониславовне кинуть прощальный взгляд на Путятин.
Рядом с ним Спартак Тимофеевич философствовал на вечные темы:
— В Путятине все улицы разбиты, годами не ремонтируются, а выедешь за город — асфальт целый, глядите — лоснится! В городе мосты через речку старые, деревянные, а за городом через железную дорогу построен великолепный виадук… И так, знаете ли, всюду… Въезжаешь в город — прощайся с гладким асфальтом…
Вера Брониславовна вовремя подавала восхищенные реплики, и Спартак Тимофеевич исполнялся уверенности, что сегодня он на редкость красноречив, умен и обаятелен. А машину ведет — залюбуешься. Правда, вскоре Спартак Тимофеевич заметил, что забыл задвинуть на место одну из рукояток на панели, но и это не испортило ему настроения! Он затолкал ладонью подсос, мотор перестал реветь, перешел на тонкое жужжание. Машина покатила веселей, разговор делался интересней.
Володю после километрового столба с цифрой «4» одолела нервная дрожь. Машина шла на подъем.
Наверху автодорожники оборудовали смотровую площадку с ротондой на кургузых толстеньких колоннах.
— Остановитесь, пожалуйста, — попросил Володя, — Вера Брониславовна хочет полюбоваться. Отсюда открывается прекрасный вид.
Спартак Тимофеевич лихо притормозил у самых ступенек, ведущих к ротонде.
— Володя, вы чудо! — восхитилась Вера Брониславовна. — Но удобно ли задерживаться здесь из-за меня? Я ведь дала себе слово не обременять Спартака Тимофеевича лишними просьбами.
— Что вы! Что вы! — возразил тот. — Конечно, полюбуйтесь.
Володя подал руку старой даме и повел ее вверх по шершавым бетонным ступеням, обрамленным с обеих сторон бетонными шарами, выкрашенными голубой масляной краской. Обернувшись, он увидел, что Спартак Тимофеевич остается пока внизу, открыл капот и что-то там ощупывает с озабоченным видом.
— Я все знаю! — Володя крепче взял ее под руку. — Портрет у вас. Я видел ваши вещи, когда их укладывали в багажник. Портрет в большом чемодане.
Она тяжело дышала от нелегкого для нее подъема, а он все говорил, говорил…
— Вы ее ненавидите, я знаю! Вы придумали, будто бы она искала скандальной славы. Это неправда. Я уверен, что ее возмутили выдумки газетных репортеров и дешевый вымысел бездарного критика, охотно подхваченный публикой. Она решила, что скандальные слухи муссирует Пушков. Вот причина их ссоры. Ну, и, наверное, она его не любила. Но что теперь докажешь! Ничего… — Володя чувствовал, что старая дама все тяжелее опирается о его руку. — Верните «Девушку в турецкой шали», — потребовал он, понижая голос. — Я знаю, как вы ее вынесли из музея. То есть, конечно, не вынесли, а сбросили, да? Вы остались одна в зале, никого поблизости не было — вы прошли в голубую гостиную, открыли балконную дверь… Так? Под балконом растет сирень, картина упала в кусты. Вы ведь любите гулять перед сном? Вы пришли и унесли картину к себе в номер. Так? — Он отпустил локоть Веры Брониславовны.
Они остановились лицом к лицу в ротонде. Внизу раскинулся город, над ним возвышался на холме обнесенный крепостными стенами монастырь. Речка, обогнув монастырь, поворачивала к мрачным красно-черным корпусам Путятинской мануфактуры.
— Верните картину! — властно сказал Володя. — Верните, и я никому не выдам. Даю честное слово.
Вера Брониславовна, прищурясь, глядела на лежащий внизу Путятин, будто что-то искала среди крыш и макушек деревьев. Володя ожидал, что сейчас она станет изворачиваться и, быть может, заплачет, но она спросила жестко и деловито:
— Как вы собираетесь объяснить там? — Она показала в сторону города.
— Даю вам честное слово, — со всей силой повторил Володя, — никто не узнает, что это вы!
— Хорошо, — сухо и бесцветно проговорила она. — Можете ее взять. Я вам верю. Идите.
— Спасибо! — радостно выпалил он. Других слов не нашлось. Да и нужны ли они сейчас?
Вера Брониславовна осталась в ротонде. Володя побежал к машине, открыл багажник и достал большой плоский чемодан. Ключик болтался на золотом шнурке, привязанном к ручке чемодана. Володя отпер чемодан и поднял крышку. Картина, завернутая во что-то легкое, пестрое, лежала наверху. Володя на ощупь узнал раму и решил было не разворачивать, но все же не удержался и с одного угла откинул пестрый шелк.
Она… Таисия Кубрина, своенравная купеческая дочка, жена красного кавалериста, замечательный исследователь Голодной степи.
Володя запер чемодан, положил на место и захлопнул багажник.
Вера Брониславовна недвижно стояла в ротонде, опершись на тяжелую мужскую трость.
— Любуетесь? Не наглядитесь? — К ней подошел сияющий Спартак Тимофеевич. — И правда вид недурен! Но его портят вон те мрачные строения. Поберегите восторги, я вам еще покажу Торжок. Вот где красота! И древний Кремль и дворянские особнячки. И к тому же знаменитые пожарские котлеты!
На эту неуместную болтовню ничего не подозревающего человека Вера Брониславовна ответила милейшей улыбкой.
Володя восхищался ее выдержкой. Прежде ему казалось, что уж он-то в совершенстве изучил ее характер. Но нет, он Веру Брониславовну совсем не знал. Ему удалось дойти путем сложных размышлений, что портрет Таисии Кубриной похитила именно она и сделала это из противоречивых чувств, вызванных дурацкой шумихой вокруг «Девушки в турецкой шали». Но почему Вера Брониславовна так вот, сразу отдала похищенную картину? Испугалась, что Володя сообщит в милицию? Но кто бы там прислушался к его «дедуктивным выводам»? Посмеялись бы, и только.
Володя больше не испытывал ненависти к старой даме, к ее кольцам и парижским духам, ко всем ее дамским и светским претензиям, вплоть до белой сирени, создающей творческую атмосферу. Володя вдруг очень искренне пожалел Веру Брониславовну. И, кажется, он начал ее уважать. Как ни говори, а Вера Брониславовна оказалась человеком с сильными чувствами. Вообще она человек, которому ничто человеческое не чуждо.
Когда она спустилась к машине с помощью Спартака Тимофеевича, Володя подошел к ней. Вере Брониславовне показалось, что Володя намеревается отдать ей то шелковое, во что была завернута картина.
— Оставьте у себя, — распорядилась она.
— До будущей весны. — Володя поклонился.
Спартак Тимофеевич усадил старую даму в машину, и они покатили. Володя подумал, что где-то в пути она все же узнает, кто ее везет — сын Таисии. Но у Веры Брониславовны хватит силы воли и на это.
Володя сел на бетонную ступеньку и стал дожидаться попутной машины в город. Он еще не придумал, как объяснит Ольге Порфирьевне, а главное Фомину, внезапное возвращение «Девушки в турецкой шали». Ладно, еще есть время изобрести нешаблонный сюжет.
Но лучше всего — если удастся! — незаметно пронести картину в музей и повесить на стену.
Порожний самосвал промчался мимо Володи и, громыхнув, резко притормозил.
— Кисель! Садись, подвезу! — Из кабины высунулся знакомый парень. Когда-то Володя учился с ним в одном классе, но этот парень ушел после восьмого.
Бережно прижимая к себе портрет, Володя забрался в кабину самосвала. Ему повезло, что встретился знакомый шофер. Володя только сейчас вспомнил, что у него ни копейки в кармане.
У въезда в Путятин по правую сторону был издалека виден стеклянный скворечник ГАИ. Шофер привычно сбросил скорость.
— Ты гляди, а! — Он толкнул Володю локтем. — Кто стоит, а!
Рядом с инспектором, затянутым в кожу и белые ремни, стоял и с усмешкой глядел на приближающийся самосвал самоуверенный, как всегда, Фомин.
ЗНАКОМОЕ ЛИЦО
I
Володя мог беспрепятственно ходить по городу, стоять в очередях наравне с домохозяйками, прогуливаться по пятачку, посиживать на скамейке в городском саду. Его не преследовала восторженная толпа поклонников, ему не досаждали расспросами: «Как вам удалось раскрыть преступление века?» Город ничего не знал. Ни-че-го… Володя свято исполнил обещание, данное вдове художника.
Любой детектив имеет право в финале закурить трубку и поведать потрясенным слушателям, как ему удалось распутать хитросплетения преступника. А Володя? Он блестяще — да, блестяще, к чему скромничать! — провел первое в жизни расследование, и что же? В финале на шоссе у въезда в Путятин ему пришлось уговаривать Н. П. Фомина: «Картина нашлась, и ладно. Что тебе еще нужно?» Фома внял мольбам и сказал, что не будет возбуждать дела. В конце концов, следователь тут ничего не терял. Это Володе досталось гордо нести свою безвестность. Рыжий Саша по-родственному не задавал лишних вопросов. Он взял у Володи картину, принес в музей и стал просить у Ольги Порфирьевны прощения за то, что снял картину со стены без спросу. «Но ведь всего лишь на денек! — заикался красный от стыда, совершенно не умеющий врать Саша. — Я не думал, что в музее перепугаются». Ольга Порфирьевна удовольствовалась на радостях такой грубейшей версией.
Проводив Таньку и Сашу в Москву, Володя засел за монографию о Пушкове. Вот в чем его призвание. «Я исследователь, литератор, а не какой-то детектив…» Но работа шла из рук вон скверно. Когда Танька была рядом, она то и дело приставала с глупейшими вопросами. Володя возмущался, вскакивал из-за стола, принимался воспитывать сестрицу, а тем временем мысль — важнейшая, может быть, даже гениальная! — напрочь вылетала из головы. Однако при Таньке, несмотря на все помехи, его посещало творческое вдохновение. А теперь… «Увы, излишне благоприятные бытовые условия не на пользу творчеству, — уныло говорил себе Володя. — Человеку необходимы тернии и преграды. Преодолевая их, обретаешь необыкновенный прилив энергии».
Танька в Строгановку не поступила. Она даже не осмелилась отнести туда свои работы. По совету рыжего Саши Танька подала на художественный факультет текстильного института. Володе принесли телеграмму: «Принята на ура воск». Володя вздохнул с облегчением. Даже если не «на ура», Таньке теперь не угрожает судьба вольной художницы. После института получит назначение на какую-нибудь фабрику, а то и вернется в Путятин… В одно прекрасное утро Володя изорвал в клочки неудачную страницу. Надо на время прервать работу над монографией, заняться чем-нибудь другим. Он поднялся в кабинет Ольги Порфирьевны и с порога заявил, что намерен составить научно обоснованный маршрут экскурсии по монастырю.
— Там семнадцатый век! Там вся история возвышения и падения патриарха Никона! — Володя энергично рубил воздух правой рукой. — Мне стыдно, что я не занялся монастырем еще год… нет, два года назад! Ведь все материалы по истории Путятинской обители… — Володя подошел к одному из книжных шкафов, распахнул дверцу, — вот они, на этих полках! Кубрина весьма интересовал патриарх Никон…
В понедельник, нерабочий для музея день, Володя решил с утра пораньше приступить к осмотру монастыря. У самого Володиного дома начиналась тропинка, петляющая вверх по холму к пролому в монастырской стене. Мальчишкой Володя взлетал по тропинке в один дух. Посадские ребята облюбовали монастырское подворье для игры в двенадцать палочек. Колька Фомин жил тогда в бывшей монастырской гостинице. А в одной из келий жила Володина и Колькина одноклассница Валька Семенова, ничем не примечательное существо. И еще обитал там Алька Петухов, гроза всех посадских.