Вот только девчонки отравляли нам существование, или попросту – жизнь.
Маша Пашкова делала большие глаза и с умным видом бубнила:
– А я про вас все знаю. Все! Это были вы, не спорьте! Еще бы не знать – все знают!
Еще бы не мы?! Кому же еще?
Спорить?… Охота была.
Грунькин чувствовал, что в эту ночь мы тоже не будем сидеть, сложа руки, или лежать, вытянув ноги. Поэтому он распечатал банку черного кофе из своих чемоданных запасов и умял целых пять столовых ложек, и даже без цикория. Морщился, кривился, чихал, но съел, потому что боялся проспать. Возможно, кофе был ненатуральный, или просто Грунькин не знал более точного рецепта, но он заснул сразу же, как только лег. По-моему, он заснул потому, что уж очень успокоился после того, как банка уменьшилась на одну треть или почти наполовину. А ведь как только успокоишься, все наоборот получается.
Грунькин так спал, что даже не шевельнулся, когда мы крепко привязали его суровой ниткой к кровати, чтобы он вдруг не проснулся и не побежал за нами. На Грунькина ушел весь моток – триста метров.
Наш план был прост. Вениамин сегодня почивает на лаврах, как сказал шахматист Гринберг, и не ожидает от нас ничего такого. Он спит, и ему, наверное, снится самая мощная в мире электронно-вычислительная машина, которая считает и все не может высчитать, какие еще беды поджидают нашего пионервожатого, не сумевшего найти общий язык с коллективом пиратов. Так оказал бы журнал «Пионер» в критической заметке о беспорядках в одном из школьных живых уголков на полуострове Таймыр.
Но как его так напугать, мы еще и сами не знали!
Мы подкрались к веранде, и Рой осторожно заглянул в окно.
– Не спит, – зашипел он. – Читает…
– Что читает? – разозлился Ленька.
– «Остров сокровищ».
Подумать только, у нас книгу отобрал, потому что нам ночью спать надо, а сам читает, как будто лагерный распорядок не всех касается.
Долго мы сидели под окном, даже замерзли, а он читал себе и читал – шелестел страницами. А потом как захохочет и тихонько замурлыкал под нос любимую песенку капитана Флинта и его верного боцмана Джона Сильвера:
– Пятнадцать человек – на сунду-у-ук мертвеца! Йо-хо-хо! И бутылку рому-у…
Меня такая злость взяла. Я даже забыл, что мы пришли его напугать. Вскочил и рявкнул в раскрытое окно:
– Вениамин Сергеевич, по ночам спать надо!
Он вздрогнул, побелел как полотно и выронил книгу.
– Ты-ты… ч-что? – заикаясь, спросил он.
Ребята сидели у моих ног ни живы ни мертвы и отчаянно дергали меня за штанины.
Так мы напугали Вениамина, хотя я этого в ту минуту и не хотел. И простыней, оказывается, никаких не понадобилось, и фонариков, и даже желтых тыкв с дырками для глаз и для носа.
Часть 3.
Наблюдаю со стороны
Руби мачты! Мачты за борт!
(Из дневника-жизнеописания Петра Помидорова)
Глава 1.
Мы сочиняем пиратский марш
– Без марша нам никак нельзя! – сказал поэт Грунькин, смотав в огромный клубок все суровые нитки, которые пошли на него прошлой ночью.
– Кому это – нам? – хмыкнул Рой, помахивая гантелями и стараясь развить мышцы не только предплечья, но даже и живота.
– Пиратам!
Мы переглянулись.
– Ну да! Ну да! – чуть не плача, накричал Грунькин. – Вы же меня простили! Простили?
– Ну, допустим, – согласился Ленька.
– Нет, не допустим, – настаивал Грунькин. – А насовсем!
– Ну и сочиняй на здоровье, – буркнул Спасибо, запрокидывая голову. Тоненькая струя сгущенного молока из банки, пробитой гвоздем, длинной змеей исчезала у него во рту и булькала в горле. Спасибо всегда был не прочь подкрепиться перед завтраком.
– Так сочинять или не сочинять? – снова взвыл Грунькин. – У меня вдохновение!
Мы оставили его одного и ушли завтракать.
Но Грунькин решил, что завтрак вдохновению не помеха. Вдохновение может прийти еще раз, а завтрак не повторится.
После завтрака он ходил за нами по пятам, закатывал глаза к небу, что-то бормотал себе под нос, а потом вдруг судорожно хватал карандаш и что-то строчил в своем знаменитом блокноте. В том самом, в котором на десятой странице красной тушью было записано, что пиратов никогда не было, нет и не будет.
– Все! – наконец ликующе сказал он.
Мы уселись под дубом.
– Начинай, – разрешил Ленька.
И Грунькин начал:
Трам-та-ра-рам,
Трам-та-ра-рам,
Трам-та-ра-рам,
Та-ра-рам,
Та-ра-рам!
И умолк.
Мы сидели и уныло смотрели на Грунькина.
– Пока все, – упавшим голосом промямлил он. – Это вступление.
– Хорошее вступление! – испугался Спасибо, встал и положил ему ладонь на лоб. – Ты пиши, пиши… Только в тенечке. Это все от солнца.
Грунькин сердито вырвался и убежал, и до обеда мы его больше не видели. И после обеда, когда мы опять расчищали линейку, его тоже не было.
– Тунеядец, – ворчал Ленька, еле-еле шевеля лопатой. – Ему бы глыбы ворочать!
Вечером Грунькин с аппетитом поужинал и зачитал нам второе четверостишие:
Эй, ребята!
Кто идет?
Кто поет?
Мы – пираты-ы!
После этого мы твердо решили, что свою знаменитую поэму о Джоне Спинглере он несомненно передрал у какого-то пиратского писателя, если даже сейчас позаимствовал строки из популярной песенки «Октябрята».
– Нет, не передрал, – кричал Грунькин. – Я ее за две недели сочинил… А у вас сроки! И вообще я пишу только по вдохновению, а не по заданию!
Мы так и сели от такой наглости, хотя, по правде сказать, из-за стола еще никто и не вставал.
А я, допивая компот Грунькина (он же читал стихи!), фыркнул и немножко обрызгал Роя.
Рой – справедливый человек. Он с ходу врезал Грунькину подзатыльник и зашипел:
– Это все ты!… Твой компот!… Твои стихи!…
Грунькин разозлился и чуть-чуть не врезал Рою, но тот уклонился, и…
Ленька с грохотом уронил стакан с компотом Роя (Славка ж увлекся!).
Мой брат долго не держал при себе полученную оплеуху. Он вернул ее Гринбергу.
Гринберг подавился компотом Спасибо, который невозмутимо доедал Ленькину котлету.
Спасибо, даже не взглянув на Левку, метнулся вместе с котлетой за другой стол.
Я на мгновение увидел загадочные глаза Гринберга и понял… Нет, ничего не понял, потому что он мне так двинул по шее, что Грунькин, на котором я закончил круг подзатыльников, вскочил и помчался к Спасибо. Тот, на ходу допивая компот Маши Пашковой, понесся по проходу между столиками, пыхтя:
– Дай ходу пароходу, пароход не может плыть!
Грунькин, словно ракета, висел у него на хвосте, но никак не мог сократить несколько роковых сантиметров, чтобы настигнуть ни капельки не пострадавшего Спасибо. И все, верно, потому, что Грунькину явно не хватало горючего – ведь третья ступень его обеда досталась мне!
Хорошо, что Вениамина не было, а то не видать бы нам ежедневной двадцатиминутной прогулки в лес. На целый месяц!
Когда мы уходили из столовой, Маша Пашкова встала и, явно привлекая всеобщее внимание, пригрозила:
– Если ваши выходки повторятся, мы вас проработаем на совете отряда!
– Слово даю! – туманно ответил Ленька.
– Клянусь! – подхватил Гринберг.
– Ей-богу! – потупился Рой.
Я попытался проскользнуть мимо нее, но она растопырила руки:
– А ты?
– И я!…
– Что «я»?!
– Я тоже…
И она меня пропустила:
– Смотри, если обманешь!
Мы решили сочинять марш все вместе, сообща, но вечер был слишком хороший, трудиться никому не хотелось, да тут еще из-за спального корпуса № 1 выскочил Спасибо и скрылся за корпусом № 2 – зрелище! Грунькин по-прежнему мчался за ним, как на гонках за лидером.
– Развлекаются, – буркнул Гринберг, – словно делать нечего…
– Конечно, – хмыкнул Ленька. – Спасибо толстый, он вес сгоняет.
– Как только ему надоест, сразу Груньнин отстанет, потому что догнать боится, – мудро заметил Ленька.
– Как сказать! – заспорил Рой. – У Грунькина хватка!
– А у Спасибо удар пушечный! – горячился Ленька. – Думаешь, зазря он каждый раз по две прибавки съедает?!
– Он в цирк готовится, – с завистью сказал Левка. – У него призвание! Быков поднимать будет!
– По две пары – одной рукой, – поддакнул я.
– Двумя, – возразил Левка.
– А Грунькину сила ни к чему, – кипятился Рой. – У него – юркость! Однажды при мне он одного хулигана догнал и так ему всыпал на ходу, что тот его два месяца потом по подъездам караулил, чтоб руку пожать!
Мимо опять пронесся Спасибо, Грунькин не отставал.
– Так вот, – торжествовал Рой, усаживаясь на ступеньки веранды, – на четвертом круге он его догонит. Спорим?
Но никто спорить не стал.
А Гринберг задумчиво протянул:
– А кто его знает? Грунькин такой…
И даже я начал колебаться. Ведь если на твоих глазах кто-то удирает и даже не грозит, что еще встретится, поневоле задумаешься, на чьей стороне сила: того, кто удирает, или того, кто догоняет.
– Чего-то их долго нет, – тревожно сказал Рой. – Ждать не будем, нам песню писать надо…
Мы промолчали.
Рой сконфуженно пожал плечами:
– Наверно, я ошибся в Грунькине. У Олега масса и плечи какие!… А?
Мы сразу же заспорили:
– Ну что ты, у Грунькина – юркость!…
– Грунькин, он – такой!…
– А что Спасибо, что?…
– Как что?! Он в цирк готовится, у него призвание, быков поднимать будет!
Мы до того запутались в споре, что даже о себе-то толком не мог сказать, за кого я: за Грунькина или за Спасибо. Об остальных и говорить нечего!
Наконец все замолчали и, тяжело дыша, отправились искать «бегунов».
Мы высунулись из-за угла нашего спального корпуса – Грунькин и Спасибо безмятежно отдыхали на лужайке. Грунькин, отчаянно зевая, решал кроссворд, уставившись в обрывок газеты, а Спасибо плел венок из ромашек.
Увидев нас, они страшно растерялись, вскочили и разбежались в разные стороны.
– Оба они хороши! Бездельники! – мрачно заявил Рой при нашем молчаливом одобрении.
До вечерней линейки был еще по крайней мере час. И мы разлеглись по своим кроватям – разумеется, сняв башмаки.
Говорят, что лежа удобней думать. Кому как! А я почему-то всегда задумываюсь в самую неподходящую минуту. Так, учитель у меня спрашивает, каково отношение крепостного крестьянина Герасима к своей барыне в «Муму», а я думаю – как сыграли «Торпедо» с «Локомотивом».
Гринберг вдруг резко поднялся.
Мы тоже привскочили и уставились на него.
– Интересно, а как сыграли «Шахтер» с «Даугавой»? – задумчиво опросил он.
Ленька облегченно вздохнул и снова улегся.
Он испугался, что Левка уже сочинил первую строчку и теперь придется думать ему, Леониду Помидорову, потому что мы договорились выдумывать песню по очереди, каждый по строчке.
Так вот все и «сочиняли», как я и Гринберг.
Я чуть не заснул, а может, и заснул бы, но тут Ленька снова вскочил и забубнил:
– А правильно мы сделали, что сами решили гимн сочинять, а то бы Грунькин и за месяц не управился!
Все его дружно поддержали:
– Верно!…
– Лентяи!… Думай тут за них!…
– Им бы все бегать!…
– На травке прохлаждаться!…
– Нет, я гляжу, гляжу, а он сидит и газетку читает!
– А этот с венком! Ха-ха!…
– Любят чужими руками жар загребать!…
– Любят, любят!…
– И я мог бы тоже не сочинять! А вот лежу!…
– А кто б не мог?!
Потом мы замолчали и снова вытянулись на кроватях. Вот так мы и думали, так и сочиняли.
Трудное дело песни сочинять. Трудное!
– А как вы думаете? – внезапно опросил Ленька. – В поход нас поведут или нет?
Я ответил:
– Кого поведут, а кто сам пойдет!
А про себя подумал: ничего, ничего, ты у меня походишь в капитанах – и как я только забыл о перевороте?!
Его раз – сместил.
Себя два – капитан!
Три, четыре – пираты ходят и снимают шляпы.
А я: лево на борт, право руля!
Крепи грот-мачту, пока не упала!
Ура!
Плывем!
Но куда?
Капитан знает!
А все ходят и снимают шляпы: правильно-о!
А тут – шторм!
Руби мачты! Мачты за борт! Дай бог самим уцелеть!
У-у-у… Ветер!
Три дня бушевал океан!
На четвертый день мы вошли в море.
Никому не известное!
Так и назвали – Неизвестное!
Отличное море – хочешь ныряй, хочешь плавай!
А пока матросы купаются, капитан улыбается и курит трубку.
Заслуженный отдых!
А кругом вода – голубая, зеленая, красная.
Эх!
Потихоньку пришли Грунькин и Спасибо и тоже улеглись по своим кроватям, а сами все искоса поглядывают на нас. Их страшно удивило, почему у нас такая тишина – а ведь никто не спит!
– Знаете что, – не поворачивая головы, внушительно произнес Гринберг, который так и не придумал первую строчку. – Теперь вы сочиняйте, а мы побегаем!
Но отдохнуть нам не пришлось. Звонко пропел горн, и мы бодро зашагали на линейку.
Люблю вечерние линейки. Все так торжественно: «Равнение!…», «Смирно!», «Будь готов!» и могучее «Всегда готов!» И какое-то непонятное праздничное настроение. И спать не хочется, ну совсем не хочется!
Все прошло как полагается, Вениамин пожелал нам спокойной ночи, и мы всем отрядом вместе с ним собрались у пионерской комнаты. Наш баянист растянул мехи, и мы долго пели песни. Замечательные песни!
Наш паровоз, вперед лети!
В коммуне остановка.
Иного нет у нас пути —
В руках у нас винтовка.
Не знаю, как у вас, а у меня исегда немножко щемит сердце, когда звонко поют:
И много есть средь нас ребят,
Кто шел с отцами вместе,
Кто подавал патрон, снаряд,
Горя единой местью.
Нет, такую песню мы никогда не сочиним! Это все поняли. И о пиратском марше больше никто не заикался.
Глава 2.
С гигиеническим приветом!
Ох, до чего я уважаю собрания! На них всегда весело, если вовремя отключиться от выступающих. И вообще, чувствуешь себя как в разведке. Напряженно следишь за взрослыми, затаишься – и как дернешь какую-нибудь девчонку за косу… Она как взвизгнет. Все на нее уставятся. А она как трахнет своего соседа по макушке – ой-ой-ой! А ты сидишь незамеченный, словно это не твоих рук дело.
Приятно еще сидеть на собраниях, особенно если у тебя есть в запасе толстая книга с картинками. Конечно, тебе сделают замечание на первый раз и… отберут книгу, хотя второго раза еще не было.
И это наше очередное собрание тоже могло быть не хуже прежних, школьных, но Вениамин все испортил. Он все говорил, говорил про культуру поведения. Все наши проделки припомнил, даже недельной давности. А потом как захохочет: про пиратскую свинью вспомнил!
И мы тоже начали смеяться, толкаться, подпрыгивать, хотя и без особого интереса. Да и какой тут интерес, если тебе этого не запрещают?!
– И все-таки в той неумной шутке, – оказал Вениамин, – было рациональное зерно. Надо быть чистоплотным. Всегда и везде. Читали «Мойдодыра»?
«Мойдодыра» мы, конечно, читали, но, что такое «рациональное зерно», так и не поняли. А спросить постеснялись. Кому же интересно показывать свою необразованность! Я так думаю – это, верно, новый вид из семейства бобовых.