— У вас еще один человек? — сказала женщина. — Не разместимся.
— Мальчика кто-нибудь возьмет на колени, — вмешался мальчишка. — А старик…
— Дед — не человек! — засмеялась Аленка.
Это я-то «мальчик»? На колени меня возьмут… Каков нахал, а?
— Едем? — спросил отец. Мы с Аленкой посмотрели друг на друга, потом на пепельную «Волгу». Она негромко урчала, готовая рвануться вперед. Мы можем сейчас забраться в нее и без хлопот доехать почти до самого места. Отец ничего нам не скажет, даже не вспомнит об этом, но нам с Аленкой будет стыдно.
Отец смотрел на нас и ждал. Нужно только кивнуть, и он поднимет с земли рюкзак и подойдет к машине. И мы поедем. С ветерком.
А потом нам с Аленкой будет очень стыдно. Ведь мы уговорились до самого озера идти пешком. Там, в Ленинграде, мы кричали, что это так здорово — идти пешком, — и даже хлопали в ладоши.
— Я совсем не устала, — сказала Аленка.
— В машине душно, — сказал я. — А потом… — я взглянул на мальчишку, — водитель не внушает доверия…
Глаза у отца стали веселыми. Он поблагодарил мужчину и взвалил рюкзак на плечи.
Мальчишка усмехнулся, перевел рычаг, и машина плавно тронулась, но тут же снова остановилась.
— Покажите вашего Деда, — попросила женщина.
Отец свистнул: из-за кустов вымахнул Дед и подбежал к машине. «Волга» не произвела на него никакого впечатления. Обнюхав колесо, он небрежно поднял заднюю ногу.
— Какая прелесть, — улыбнулась женщина.
Я видел, как мальчишка повернул зеркальце, и в нем отразилась Аленка во весь рост.
— Рыбачите? — спросил отец.
— Ищем одно заветное озеро…
— Приезжайте к нам в Островитино, — сказал отец. — Без рыбы не уедете.
— В Островитино? — Мужчина и женщин переглянулись.
— Приедем, — взглянув на Аленку, ответил мальчишка.
Мужчина помахал рукой, и «Волга» умчалась. Глядя вслед, я подумал: «Почему у них нет никакого талисмана? У многих частников обязательно что-либо болтается у лобового стекла: обезьянка, куколка. Или сзади лежит тигр, а то и царь зверей — лев».
Снова мы шагаем по шоссе. Солнце припекает спину, затылок. Хорошо бы все сбросить и остаться в одних трусах. И выкупаться бы в речке. Сколько их нам попадается на пути. А потом поваляться на берегу, хотя бы с полчасика… Наверное, вода уже теплая. По тому, как отец озирается по сторонам, я понял, что скоро привал. Отец место выбирает… И когда успел этот пацан научиться водить машину? Небрежно двигает рычагами, будто сто лет за рулем. Это, конечно, мужчина дал ему временно повести. Была бы у нас машина, я тоже мигом бы научился. И не хуже его гонял бы по шоссе.
— Он в тебя втрескался, — сказал я Аленке.
— Кто? — равнодушно спросила сестра. Вот притвора! Будто не знает!
— Этот, что на «Волге».
— Я, кажется, ногу натерла, — сказала Аленка. Она и вправду прихрамывала.
Деду тоже жарко: рот раскрыт, и красный язык висит почти до самой земли. Устал Дед. Вот уже который раз он срывается с места и далеко убегает вперед, а потом плашмя ложится на землю и поджидает нас. Мы проходим мимо, а Дед все лежит, только голову поворачивает нам вслед. А потом догоняет. А что, если мне так припустить? А потом плюхнуться на траву, пока не подойдут отец и Аленка.
Дед встал поперек дороги и стал лаять на отца: не пора ли отдохнуть, выкупаться? Дед любит купаться. Его не надо уговаривать — сам бултыхается в воду. Когда Дед плывет, только голова и хвост отдельно виднеются. Дед очень беспокоится в воде. Ему все время кажется, что мы вот-вот утонем, и он вертится рядом, готовый в любую минуту спасти нас.
Я чуть было не налетел на отца: не заметил, как он остановился.
— Привал, — сказал отец.
Глава вторая
Мы с отцом стоим напротив дома и смотрим на него. Дом на нас не смотрит. Он слепой — окна заколочены досками.
Аленка упала на траву и лежит, закрыв глаза. Она здорово устала. Дед куда-то удрал. Знакомится с окрестностями. Дом почернел от старости и подался вперед, будто его подтолкнули с той стороны. На трухлявой крыше вырос зеленый мох. Вместо трубы цинковое ведро без дна. В ведре сквозная дырка, словно из винтовки пальнули. Когда-то к крыльцу вела тропинка, теперь она спряталась в траве. Одна ступенька провалилась. Дверь без петель, зато на ржавых дужках красовался большой новый замок.
В этом доме родился наш отец. Здесь жили наши дедушка и бабушка. А когда они умерли, в доме никто не жил. Сиротой он стоял на берегу огромного озера. И вот теперь мы будем жить в этом доме. Все лето. Отец говорил, что вокруг дома фруктовый сад. Сколько я ни озирался, никакого сада не увидел. Кругом березы и сосны. И кусты. Я никогда в деревне не жил, но и то знаю, что на березах яблоки и груши не растут. И отец еще говорил, что рядом с домом голубятня. Когда он был маленький, любил голубей гонять. Голубятни тоже не было. И голубей. В стороне притулился старый дощатый сарай. Он и просвечивал насквозь. На березе сидела большая птица и с любопытством смотрела на нас. Она была белая с черным. Птица поворачивала голову то на один бок, то на другой.
— Здравствуй, — сказал отец. Я оглянулся: никого нет. Это отец с домом поздоровался. Он даже соломенную шляпу снял, а вот тяжелый рюкзак сбросить забыл.
— На чердаке валялся старый граммофон, — сказал отец. — Я в трубу поджигалку прятал…
— Поджигалку? — спросил я.
— А когда парнем был, через это окно ночью в избу пробирался.
— У тебя родители были строгие? — спросила Аленка.
Отец не с нами разговаривал — с домом. Я знал, что отец любит этот дом, озеро, лес. Раньше он часто приезжал сюда, когда живы были бабушка и дедушка. И они к нам в Ленинград приезжали. Только я их плохо помню. Дедушка был большой и бородатый, а бабушка маленькая, в платке. Она вязала. Носки — мне и Аленке. Отец часто нам рассказывал про эти места. «Какой к черту юг, — говорил он, — наша средняя Россия лучше всякого юга… Вы слышали кукушку после дождя? Где еще увидишь такие сосны, березы? А озера… Ничего этого югу и не снилось!» Но мама не хотела в деревню. Ее почему-то тянуло на юг. И отец каждую весну уезжал с ней в Сочи. Он не спорил с мамой. Она была больна.
И вот наконец мы собрались на родину нашего отца… Да, а где ключ от дома?
Ключ, конечно, отец забыл. Ключ привез нам в Ленинград знакомый лесник из этих мест. Он и замок навесил на дверь. К нашему приезду. Мы подергали замок. Его и топором не собьешь. Отец потянул за петлю, дверь немного отошла. Можно протиснуться. Из сеней пахнуло сыростью. Сквозь дырявую крышу голубело небо. На чердаке кто-то недовольно пискнул и захлопал крыльями. Где-то отец прятал в граммофонную трубу поджигалку. Интересно, сейчас она там?
В сенях темно, наши ноги наступают на что-то скользкое. Уж не грибы ли выросли на полу? Отец берется за ручку, дергает и отлетает вместе с ручкой к стене. Тут же сразу что-то тяжелое со звоном падает на пол.
— Что за чертовщина, в свой дом не попадешь, — говорит отец, отодвигая ногой упавшее со стены цинковое корыто.
— Через окно, — посоветовал я, — как раньше…
Мы камнем отбили доски, которыми были заколочены окна. Стекол не оказалось, одни рамы.
Отец подсадил меня, и я забрался в дом. В комнате тоже пахло сыростью и плесенью. Из угла мрачно смотрел высокий резной буфет со стеклянными дверцами. На одной из полок стояла огромная пепельница: зеленый дракон разинул красную пасть. На квадратном обеденном столе — слой пыли толщиной в палец. Я еще никогда столько пыли не видел. На полу, где я прошел, остались следы. Я услышал шорох и остановился: тут кто-то живет!
В доме жила крыса. Большая, усатая.