– А как же ты похитил? Ведь его мамаша от себя ни на шаг не отпускает, – спросил я.
– Узнаешь! Давай сюда йод.
Дедушка был доктором, но сам лекарств не любил. Я заметил, что, когда к нему приходили больные, он сразу лез в корзинку, стоявшую за диваном.
«Терпеть не могу, когда лекарства на видных местах выставляют, – говорил он. – Украшеньице так себе».
Я полез в дедушкину корзину, нашёл там пузырёк с йодной настойкой и передал его Саше.
– А теперь позови Веника, – распорядился Саша.
– Позвать?.. А где он?
– Возле крыльца мнётся. Стесняется. Ты ведь с ним в вагоне, кажется, в дипломатических отношениях не состоял.
– Да… Я там с Андреем Никитичем дружил. С подполковником артиллерии! – гордо сказал я. А потом, вспомнив, чем кончилась наша дружба, тихонько вздохнул. – Веник там, в вагоне, всё время книжки читал.
– Ой, книжки читал! – восхитилась Липучка. – Он тоже небось, как и ты, до ужаса грамотный, да?
Что касается Веника, то я не мог дать никаких определённых сведений, а сам я был грамотный действительно «до ужаса». И поэтому ещё раз вздохнул. А Липучка помчалась приглашать Веника. Он робко вошёл в комнату и остановился на пороге. Был он в белой панаме и с книгой под мышкой.
– Идёт по городу – книгу читает, – сообщил Саша. – Ты и в Москве тоже с раскрытой книгой улицы переходишь?
– Что вы! В Москве я только в метро и в троллейбусе читаю. А на улице нельзя – там же. светофоры.
– Автомобили там, а не светофоры! – почему-то сердито сказал Саша. – И на «вы» меня, пожалуйста, не называй. Понятно? Ишь какой интеллигентный! Задирай-ка рубаху!
Веник испуганно огляделся, точно просил у нас с Липучкой защиты.
– Ага, понимаю. Стесняешься? – сказал Саша. – Ты, Липучка, отвернись.
Веник покорно задрал рубаху и обнажил своё худенькое и бледное тело.
– Тебе бы Снегурочку в театре изображать, – сказал Саша. – Куда тебя доктора от бешенства колют? Покажи.
Веник испуганно схватился за живот:
– – А вы что? Намерены… тоже колоть меня?
– Что я, сумасшедший, что ли? Как твоя мамаша?
Веник вдруг решительно одёрнул рубаху, и его бледное личико гневно порозовело, чего я уж никак не ожидал.
– Вы, пожалуйста, мою маму не задевайте! – гордо произнёс он.
Саша так и застыл с пузырьком в одной руке и с пробкой в другой.
– Ишь ты! «Не задевайте»! – удивлённо и вместе с тем уважительно сказал он. И, вроде бы извиняясь, добавил: – А чего же она нашего старого Бергена задевает? Бешеным его считает! Это же оскорбление, если хочешь знать. Оскорбление собаки – верного друга человека! Понятно? Да уж ладно. Задирай рубаху!
Веник покорно задрал её, и Саша стал мазать ему живот йодной пробкой.
– Тебя так после уколов мажут? – спросил Саша, разглядывая довольно большой коричневый островок, возникший на белой впадине, именуемой животом Веника.
– Та-ак… – протянул Веник. – Только вы уж очень густо… И много… И к чему вообще?..
– Во-первых, не «вы», а «ты»! – сердито сказал Саша. – А во-вторых, совсем не густо: маслом кашу не испортишь! Теперь, когда придёшь домой, задери рубашку и покажи своей маме. Понятно? И так каждый день будем делать. А ты, вместо того чтобы в поликлинике в очереди торчать, будешь с нами на плоту плавать.
И тут только я всё понял! Теперь, значит, в нашей корабельной команде будет хоть один рядовой матрос. Молодец Саша, ловко придумал!
Я СТАНОВЛЮСЬ ПОЭТОМ
И снова – уже в который раз! – меня спугнула Липучка. Как только я с тяжёлым сердцем (мне нужно было заниматься уже по восемь часов в сутки!) уселся за стол, она, даже для виду не постучавшись, влетела в комнату.
Я натренированным броском спихнул тетради и учебники под стол, а Липучка, размахивая газетой, не заговорила, а прямо-таки закричала:
– Ой, теперь я всё знаю! Теперь я всё знаю, Шура!
– Всё знаешь? Про меня?..
– Я испуганно стал пятиться к окну.
– Да, всё знаю! Здесь всё написано! – Липучка перешла на таинственный полушёпот. Она выставила вперёд номер «Пионерской правды», словно собираясь выстрелить из него мне в самое сердце. – Здесь всё написано! А ты скрывал! И как тебе не стыдно, Шура! Как тебе не стыдно! *
«Что там написано? – с ужасом подумал я. – Может быть, поместили заметку про мою двойку? А что ж такого, вполне возможная вещь! Ведь высмеивают там таких вот, вроде меня, безграмотных двоечников. Теперь всё погибло: Саша будет презирать меня. И Липучка тоже. И даже Веник. И дедушка всё узнает. И тётя Кланя. Какой позор! И почему я сразу всё по-честному не рассказал? Отличник! Образованный москвич! Выпрыгнуть, что ли, в окно, и навсегда избавиться от позора?» – Но в окно выпрыгивать было бесполезно: дедушка жил на первом этаже.
А Липучка всё наступала:
– Зачем же ты скрывал от нас? Зачем?
– Я всё расскажу вам. Честное слово, всё расскажу, – забормотал я. – Мне просто было стыдно, очень стыдно…
– Стыдно? – Липучка вытаращила зелёные глаза. – Разве этого можно стыдиться? Этим надо гордиться!
«Уж не укусила ли её настоящая бешеная собака? – подумал я. – Или она просто издевается надо мной?»
– Да, этим надо гордиться! – торжественно повторила Липучка. – Я выучила их наизусть!
И она вдруг стала читать стихи:
Как серебро, вода сверкает.
Мы поработали – и вот
Поплыл, торжественно качаясь,
Поплыл наш самодельный плот!
Пусть не в просторе океанском —
По руслу узкому реки,
Но есть и мостик капитанский
И есть герои моряки!
Пусть поскорей промчатся годы,
Мы закалимся, подрастём —
Тогда красавцы пароходы
По океанам поведём!
Липучка прочитала стихи с таким вдохновением, что я даже заслушался, прижавшись к подоконнику. Потом она взглянула на меня глазами, которые были полны, как говорится, неописуемого восторга.
– И этого ты стыдился? Этим нужно гордиться! – повторила она. – Поздравляю тебя! Поздравляю тебя, Шура! Ты – настоящий поэт!
– Я?.. Поэт?..
– Ой, не притворяйся, пожалуйста! Хватит уж скромничать, хватит! Тут же русским языком написано: «Саша Петров, Москва».
Я схватил газету – и в самом деле, под стихотворением стояла подпись: «Саша Петров». Бывают же такие совпадения!
– Я уже всем газету показала, всем! – затараторила Липучка. – Ой, какой же ты молодец! Наш плот прославил! Прямо на всю страну! Только почему ты написал «Москва»? Написал бы лучше «Белогорск». Ведь ты здесь сочинял? И даже прикрасил кое-что! Но это ничего – поэты всегда так делают. А кто это «герои моряки»? Веник, да?.. – Липучка затрясла плечами, схватилась за живот. – Ой, а я ведь сразу заметила, что ты в рифму говорить умеешь. Ещё в самый первый день. Помнишь: «Не плот, а флот», «он – не Антон»?.. А потом я заметила, что ты по утрам так задумчиво-задумчиво сидел за столом. А только я входила – и ты сбрасывал тетрадь под стол. Думаешь, я не заметила? Ты по утрам стихи сочинял? Да?.. Вот и сейчас даже тетрадка под столом валяется. В ней новые стихи, да?
Липучка, пригнувшись, бросилась к столу и схватила тетрадку. Я кинулся за ней: ведь там, в тетрадке, были советы нашей учительницы русского языка, как лучше мне подготовиться к переэкзаменовке.
Я вырвал тетрадку:
– Это не стихи… Это – совсем другое…
– Ой, как же не стихи? Опять обманываешь, да?
– То есть там стихи… Но я ещё не могу их показать. Я ещё…
– Ой, покажи! Покажи! Прямо любопытно до ужаса!
– Нет, нет, – сказал я, поспешно пряча тетрадь под скатерть. – Сейчас нельзя… Я ещё не обработал как следует. Вот обработаю и тогда обязательно прочитаю…
– Новое стихотворение, да?
Я неопределённо пожал плечами.
– Ой, понимаю! Писатели всегда много раз переписывают свои произведения.