И вы чувствовали, что эта любовь не стремится взять что-либо, а просто глубоко, глубоко, глубоко погружается в вас, подобно... МЕЧУ, как бы стремясь ПРИКОСНУТЬСЯ к корням вашего существа.
Это взгляд очень потряс меня.
Это не как со Шри Ауробиндо. Шри Ауробиндо смотрел на вас... и вы ощущали неимоверность, бесконечность. Вы чувствовали себя так, как если бы растворялись там, переносясь сквозь века и тысячелетия, и взгляд тот был мягким, это было подобно гигантскому снежному заносу. И вы теряли себя там, это было... О, не было больше слов; все было кончено, и вы чувствовали себя так... так удобно! Вы чувствовали себя как бы дома, в той стране, которую вы всегда знали.
Но с Матерью было... было совершенно необычно -- это был меч. Но меч, наполненный любовью. Это не было путешествием в бесконечность; ее взгляд устремлялся прямо вниз, в материю, в "сердце" (для меня, по крайней мере).
Это было очень, очень ошеломительно, очаровательно, и... это был настоящий вопрос для меня. Потому что была неоспоримая истина того взгляда -- он проникал слишком глубоко. И, в действительности, я вернулся ИЗ-ЗА того взгляда. Я хотел понять. Этот меч она направляла в ваше самое сокровенное существо -- я хотел знать, куда именно он входил. Если он вообще куда-то входил! И я был готов отправиться туда. Вот что интересовало меня.
Поэтому я прибыл в Пондишери.
Мне было тридцать.
И я действительно чувствовал себя немного "не в своей тарелке". Я боялся того ашрама.
Помню, как я гулял по берегу моря. Там были катамараны, вытащенные на сушу, и я пристроился за одним из них, чтобы выкурить свою сигарету. Я подумал: "Ну, мой дорогой, это твоя последняя сигарета. Выкуришь и пойдешь в ашрам." (смех) Я не чувствовал себя непринужденно в этой... ситуации. Но все так и было.
Вечером я пошел на Плэйграунд ашрама, где собирались все ученики. И Мать тоже обычно приходила туда.
В этом ашраме они делали массу физических упражнений. Я немного понаблюдал, как ученики строятся в шеренги и колонны и делают свои упражнения. Меня охватил ужас. "Уеду отсюда первым же поездом", -- сказал я себе, -- "Прочь отсюда! Не могу это принять. Не могу оставаться здесь!"
Но... я очень упрямый. Я же бретонец. Я сказал себе: "Потерпи пару лет. Ты же не собираешься удирать при первой же трудности."
Поэтому я остался.
Но, должен сказать, я боролся ГОДАМИ -- ГОДАМИ. И только Мать могла... удержать меня там. Потому что это было так противно моей натуре -мир ашрама был так противен всему моему ощущению свободы, открытости моря, необъятности... Только Мать могла удержать меня и заставить меня понять.
Заставить понять нечто иное.
Но я боролся с ней. Действительно -- не могу назвать это никак иначе -- я боролся в течение... одного, двух, трех лет. На самом деле я боролся почти шесть лет. И я покидал ашрам. И возвращался. И снова покидал.
(короткое молчание)
Но однажды я решил: "Все. Теперь уж точно ухожу. НЕ МОГУ больше здесь оставаться. Не могу принять это." Не могу принять это из-за моей обусловленности... Можете вы представить себе Пондишери, маленький колониальный городок с эстрадной площадкой, сипаями и всем прочим? Весь это мир был просто ужасен для меня. Это было так противно моему способу дыхания.
Поэтому однажды я решил: "Не могу оставаться здесь. Не могу больше это переносить. Я ухожу."
Я встретил саньясина. И сказал себе: "Присоединюсь-ка я к саньясину."
Товарницки: Кто такой саньясин?
Саньясин -- это вроде монаха. "Монах" -- это просто слово, вы понимаете. Это не имеет отношения ни к какой религии. Есть люди, которые сожгли все,отказались от всего -- которые проводят тотальную революцию, так сказать. То есть, они отрекаются от ВСЕГО. И бродят по дорогам как нищие.
Поэтому я подумал: "Хорошо, может быть, это окончательное...
приключение?" Сжечь все, дойти до конца -- я имею в виду, до конца КОНЦА! Я должен найти, что внутри этой человеческой плоти.
Вот что это было. Вот что направляло меня. Это не имело ничего общего с философией или литературой. Это была глубокая потребность моего существа -- потребность знать, кто был тот человек, в котором я расхаживаю, столь неуклюже, на двух ногах.
Поэтому я ушел.
Я пошел на Цейлон, чтобы присоединиться к тому саньясину.
И так началось очень странное приключение, которое было очень поучительным для меня, "негативным" образом.
Цейлон: храм, божественная музыка
Поэтому я отправился на Цейлон, на юг Цейлона.
Он был в храме. Он жил там, как нищий, в храме.
Я прибыл туда. Я нацепил набедренную повязку (которая называется дхоти, она скроена из белой ткани), соединявшуюся замком вокруг моей шеи. И затем... я спал в храме, на плитах, потому что это единственное место, где вы могли спать. Я ел все то, что обычно подают саньясинам. Я делал все, чтобы не отличаться от остальных, и поэтому намазал свой лоб белой золой. И я жил там...
Жить в том храме на южной оконечности Цейлона было для меня вроде... другого катаклизма, как в джунглях, как... Внезапно я был выброшен в СТОЛЬ другой мир, так отличающийся и все же -- не могу сказать, что я нашел или чувствовал там, но внезапно я оказался посреди другого катаклизма.
У меня нет слов для этого.
То есть: это всегда, всегда подобно тому, как спадают одежды. Спадают одежды, и вы внезапно обнаруживаете себя совершенно ГОЛЫМ, брошенным во что-то другое. Среди гонгов, ритуалов; вы спите на плитах храма, просите милостыню... я был в совершенно "эксцентричном" мире, вне всякого "центра", который бы я знал. Брошенный... в нечто очень странное.
Конечно, почти сразу же я заболел, потому что пил воду из реки. В качестве милостыни нам подавали рис -- рис, напичканный разными специями (они называют это чилис), от которых жгло мой желудок. Вскоре я оказался в довольно плохой физической форме.
Но затем, в одну из первых ночей... Вы понимаете, я был настолько "вне центра". У меня не было больше центра. И в довершении всего больной, как бы в "конце" некоторой жизни. Так что, однажды ночью, в храме, я имел переживание -- возможно, самое фантастическое переживание в своей жизни. Во сне я слышал... божественную музыку. Музыка... не могу сказать. НИЧТО, НИКАКАЯ человеческая музыка не может сравниться с ней. Это подобно "звуку", которым звучит мир -- вселенная. С гармонией величественной красоты. Не знаю, что такое "божественное", но то было "божественным". Бетховен -- я любил Бетховена (единственной вещью, которая затрагивала меня в западном мире, была музыка), но даже наиболее величественные бетховенские квартеты были ничто по сравнению с тем... РАЗМАХОМ звучания, как если бы вся ВСЕЛЕННАЯ была... звенящей, звучащей -- была музыкой.
Это было совершенно неодолимое переживание. Когда я проснулся, то сидел, не знаю, два или три часа, обхватив голову руками, повторяя: "Это невозможно! Это не возможно! Это невозможно. Что произошло?..." Я как бы стал сумасшедшим, услышав ту... ту Красоту. Ту чудесную Красоту. Я был как сумасшедший. Я все повторял и повторял: "Это невозможно. Это невозможно. Это невозможно." Это была такая... божественная Красота -- это было Божественное.
Не знаю, с чем я соприкоснулся той ночью. Вероятно, я настолько ПОРВАЛ со свои обычным миром, что, должно быть, вступил в контакт с некой сферой... сферой... другой сферой, вы знаете.
Саньясин
Так я последовал за тем саньясином.
Мы пошли назад, на север, через Цейлон. И мы вернулись в Индию.
И однажды он сказал: "Приготовься стать саньясином."
В то утро мы были у реки. Он сказал: "сними одежду."
Я вошел в реку.
Он сказал: "Окунись".
Я окунулся в реке.
Затем он сказал: "Зачерпни рукою немного воды.