И вот гляди, похоже, в письме довольно четко сказано как раз об этом: «…хозяйка с мужем искали в бумагах какую-то подпись и пытались ее подделать. И хозяйка пробовала, и хозяин, вроде бы у них был образец». Наверное, у Мизюни вышли все подписи покойного «in blanko» [9] . Понятно, что именно ей приходилось мотаться по странам и континентам и заниматься делами фирмы. Адвокаты ее знали, подозрений у них не возникало, поэтому подписи Ренуся не отдавали на графологическую экспертизу.
– В таком случае, чего же эта идиотка боится? – недовольно спросила я. – Что я и в самом деле немедленно помчусь с доносом?
– Так ведь каждый судит по себе. А ты вполне могла это сделать из мести.
– Не стала бы делать, но не огорчусь, если все раскроется само собой. Скрывать это письмо от полиции, чтобы доставить ей, Мизюне, удовольствие – не собираюсь. Выходит, она знала, что делала, устраивая обыск в моем чулане. Иоланта поступила правильно, сбежав куда подальше.
– Правильно, – подтвердил Гжегож, переворачивая на другую сторону густо исписанную страницу письма Иоланты. – Читаешь, и мурашки по телу ползают. Из него ясно, что шантажист оскандалился со своим шантажом, тот пан, что шептался с хозяином. И ясно также, что хозяин не брезгует лично заниматься мокрым делом, хотя не исключено, где-то поблизости на всякий случай припрятал свою гориллу. Не стану утверждать, что пришил шантажиста собственными руками.
Отобрав у Гжегожа третий листок письма, я продолжила его рассуждения:
– А я возьмусь утверждать, вот в этом месте речь идет о Новаковском: «…один такой неприятный тип, вроде как подчиненный хозяина». Значит, совместно с Либашем обделывали делишки, все к этому ведет.
Отодвинувшись с креслом от стола, Гжегож удобнее развалился в нем и уставился в большое окно, выходящее на террасу.
– Мне не хватает последнего кусочка этой увлекательнейшей головоломки-мозаики. Очень хотелось бы знать, где находится и чем занимается уважаемый пан Сшпенгель. Новаковский достаточно четко указывает на его след, можно сказать, говорит сам за себя. Возможно, слишком смело с моей стороны, но я все же рискну предположить, что именно «Сшпенгель» погиб в автомобильной катастрофе несколько лет назад.
Капитану я позвонила только вечером, когда мы вернулись из кафе. Очень надеялась, что ему сейчас не до того, чтобы немедленно выяснять, откуда я звоню. Мне нужна была только одна ночь, до утра я твердо решила прервать все связи с миром. Поскольку приятель Гжегожа, владелец виллы, установил в доме несколько телефонных аппаратов, Гжегож смог в другой комнате снять трубку еще до того, как я позвонила в полицию.
– Не вздумай чихнуть, – попросила я, – не то раскроешь себя.
Капитан оказался на работе, в своем кабинете, и очень обрадовался моему звонку.
– Наконец-то! – воскликнул он, облегченно вздохнув, словно гора с его плеч свалилась. Может, беспокоился за меня? С него станется, хороший он человек.
А капитан радостно продолжал:
– С утра вас разыскиваю, пани Иоанна. Должен сознаться, вы не преувеличивали, описывая свой чуланчик, скорее даже преуменьшили. Похоже, мы все-таки нашли там интересные вещи, и нам требуются ваши разъяснения. Вы из дому звоните?
На последний вопрос я и ответила в последнюю очередь.
– У меня для вас много чего интересного, – сказала я. – Та Иоланта, что сбежала в Канаду, прислала мне письмо. Нет, не из Канады, перед отлетом кинула в почтовый ящик. Правда, перечисленные ею в письме преступления носят частный характер, но это тоже неплохо. Завтра я вам передам это письмо.
– Какое завтра! – невежливо перебил капитан. – Сегодня, немедленно!
– Нет, завтра, не горит. Ведь вы же сами сказали, пан капитан, что испытываете угрызения совести за гипсовую голову, которая меня чуть не убила, так что должны для меня что-то сделать.
Поэтому говорите, что вы там такое обнаружили в моем чулане?
– Легче сказать, чего там не было. Например, вам очень дороги были сотни пустых бутылок устаревшего образца?
– Нет, не очень.
– Слава Богу, потому что мы их вынесли на помойку. Но я бы…
– Минутку, когда-то в Министерстве внутренних дел работал человек по фамилии Спшенгель, имени не знаю. Он должен был погибнуть в автокатастрофе несколько лет назад, приблизительно в те дни, когда из Штатов в Варшаву прибыл некий Иреней Либаш. У вас есть возможности проверить все данные в ваших служебных архивах, и я очень вам советую, пан капитан, проверьте. Для меня ваши архивы недоступны.
Похоже, мой совет заинтересовал капитана, поскольку он какое-то время молчал. Потом произнес:
– Мне бы очень хотелось увидеться с вами немедленно. Вы дома?
– Нет. Дома я буду завтра с четырнадцати часов. И приглашаю, приходите в удобное для вас время. А сейчас я занимаюсь лечением ноги и прервать лечебный процесс не могу. Прекрасно отдаю себе отчет в том, что пан хотел бы сказать, но ничего не поделаешь. До завтра.
И поспешила поскорее положить трубку, потому что ясно представила, как капитан набросился на связь и электронику. Гжегож успел свою трубку положить раньше меня.
– На его месте я бы задушил тебя голыми руками, – проговорил он, входя в гостиную. – Очень надеюсь, ты сообщишь мне, что же стало с той эмвэдэшной гнидой. Надеюсь, им удастся его разыскать.
– Очень на это надеюсь, даже если та самая автокатастрофа представляет служебную тайну.
В нашем последующем разговоре на первый план выдвинулась Мизюня. В том, что место убитого Ренуся занял ее бывший возлюбленный, мы оба уже не сомневались, очень многое говорило об этом. Но мог ли этот возлюбленный быть Спшенгелем?
– Надо же принять во внимание ее возраст, – рассуждала я вслух, с глубоким удовлетворением любуясь на дождь за окном. Он полился уже после того, как мы вернулись из кафе, и, следовательно, моей голове не повредил. – Мизюне было в ту пору семнадцать весен, сколько же могло быть парню? Ну, девятнадцать, от силы двадцать, не мог столь молодой человек занимать видный пост в органах. Может, тогда он еще в них не служил, а только собирался? И для этого ему пришлось с ней расстаться, знаю, тогда от работников специальных служб требовались чистые анкеты.
– А с Галиночкой связался, – напомнил мне Гжегож.
– И сделал это из-за тебя, а не из-за Галиночки, – ядовито предположила я. – Ты его интересовал, так что не исключено, он просто выполнял служебное задание, связавшись с твоей красавицей. Очень сомневаюсь, что представился ей своим настоящим именем и званием. Мизюня тоже могла знать его как какого-нибудь обыкновенного студента и полюбила как обыкновенного, а потом ей пришлось расстаться с ним. Может, ее родные настояли, узнав, кто ее ухажер.
– Не знаю, все возможно, – не очень уверенно согласился Гжегож.
– Но согласись, он мог понравиться, – отстаивала я свою концепцию, – внешность вполне подходящая и манеры тоже, ведь только вчера видели, если это, конечно, Сшпенгель. И как только позволили обстоятельства, Мизюня вернулась к своей старой любви.
– Значит, наши предположения остаются в силе. И я останусь при своем мнении, разве что узнаю, что Спшенгель жив и здоров, с Либашом не имеет ничего общего, а двойником Ренуся является другой человек. Надеюсь, тебе удастся получить сведения из полицейского досье. А сейчас, скажу откровенно, я сыт по горло Мизюней и ее проделками, давай-ка займемся собственными делами…
На следующий день я не поехала в аэропорт, чтобы проводить Гжегожа, проследить, как улетает его самолет. Того первого отлета мне хватило на всю оставшуюся жизнь.